Моё солнечное наваждение - Наталия Романова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Милиционеры долго ходили по квартире, писали на больших белых листах, вокруг толкались люди, которых Гера раньше не видел. Заглядывали любопытные соседки, громко вздыхали и отправлялись в свои благополучные жизни. А он пристроился на табуретке посредине кухни, уткнувшись коленями в подбородок, смотрел на красные потёки на полу, смешанные с водкой, и думал лишь о том, что никогда не будет пить, что он никогда не будет пить. Никогда!
В тот же вечер, вернее — ночь, Геру привезли в детскую больницу. Сначала он подумал, что это детский дом, про который постоянно судачили соседки, когда видели вечно грязного мальчишку. Рассуждали вслух, будет ему лучше в интернате или с матерью — алкашкой. Семья состояла на учёте службы опеки, там решили, что ребёнку дома лучше.
Оказалось, не детский дом. В больнице он прожил три дня, смотря на вздохи врачей и медицинского персонала, к вечеру третьих суток Герку посадили в машину и отвезли в «социальный приют для несовершеннолетних» — именно так назвала дородная женщина, с силой державшая его за руку, небольшой двухэтажный дом в глубине тенистого сквера.
В первую ночь в приюте Гера вдруг понял, что мама умерла. Умерла на самом деле! Как сбитая на перекрёстке собака или голубь, вступивший в бой с вороной. Умерла! Её, как трупик кошки, куда-то увезли… Похоронили… Закопали в землю. Или сожгли. У приятеля по играм умерла дальняя родственница в соседнем городе, он шёпотом, волнуясь, делился, что ту кре-ми-ро-вали. Слово Гера запомнить не сумел, но суть уловил.
Он ревел хуже девчонки, громче младенца, вопил до икоты, никак не мог остановиться. Вокруг ходили чужие женщины, очень-очень добрые, ласковые, говорили непонятные вещи, гладили по голове, обещали, что всё наладится. Рядом сидел толстый мальчик, уже школьник, похлопывал Герку по спине, и всем любопытным мальчишкам и девчонкам, прибегающим на отчаянный вопль, объяснял: мать помёрла у него.
Никто над Герой не смеялся, все сочувственно качали головами, некоторые всхлипывали, вспомнив собственное горе. Позднее он понял, что в основном в приюте жили дети, ожидавшие своей участи. Кого-то отправят в детский дом, кого-то заберут родственники или нашедшиеся родители.
На следующий день приехала Нина — она ворвалась, как шквальный ветер, долго говорила на повышенных тонах с директором, нервно писала на белоснежном листе, снова ругалась, а потом долго-долго обнимала Герку, обещая, что обязательно его заберёт. Вот-вот, нужно только немного потерпеть, самую чуточку.
Гера терпел почти две недели. Нина приходила каждый день, носила фрукты и печенье пакетами, чтобы хватило всем желающим. Племянника втихаря угощала особенно вкусным. Привозила одежду, игрушки, книжки, а однажды забрала его навсегда, увезла с собой в Москву. Это было самое длительное путешествие в жизни семилетнего Геры, почти два дня на поезде!
В Москве они жили в небольшой квартирке, показавшейся Гере барскими хоромами из мультфильмов. Запах новой мебели, духов Нины, скрипучая до блеска чистота, по выходным оглушительный аромат домашней выпечки.
В первый класс Гера пошёл в школу во дворе дома, быстро подружился с одноклассниками, несмотря на статус «приёмыша», что почти мгновенно стал известным. Это даже придавало флёр загадочности Гере, он рассказывал про погибшего отца-полярника, которого загрыз белый медведь, и маму — настоящую балерину, которая живёт «в настоящей загранице».
Наверняка, взрослые слышали версию Маркова Геры, однако никто не торопился уличать мальчишку во лжи. К третьему классу забылся статус «приёмыша». Герка стал обычным ребёнком, живущим только с мамой Ниной. А что без папы — так у половины класса пап не было! Ничего особенного!
В десять Гериных Нина стала задерживаться на работе, ей постоянно поручали то одно, то другое, а то посылали в ночную командировку. Герка не боялся оставаться один, он отлично справлялся с хозяйством — после школы первым делом не нёсся на улицу, как сверстники, а готовил ужин к приходу Нины, — но за маму переживал. Совсем с ума сошли начальники эти!
Самый огромный ужас он испытал, когда учуял от Нины запах алкоголя. Застыл в дверях, заледенел. Она не была пьяной, нет. Гера отлично помнил, как выглядит пьяный человек, но запах-то был! От Нины, которая всегда пахла «монпансье», духами, домашней выпечкой. Она ведь не может, как мама?..
— Я хочу тебя кое с кем познакомить, — улыбаясь, сказала Нина. А Гера не мог ни о чём думать, кроме сковывающего дыхание ужаса.
С «кое с кем» Геру познакомили на следующий день в парке аттракционов. Нина нервничала, постоянно поправляла приёмному сыну рубашку, которую буквально заставила надеть вместо удобной футболки с изображением любимого героя, причёсывала. Умудрилась затюкать чрезмерной заботой!
Минуя кассы, Нина зачем-то подтащила его к скамейке рядом со входом и представила:
— Вот, Дима, это Гера.
Со скамейки поднялся высокий и… наверное, взрослый для Герки мужчина, и протянул мальчишке руку:
— Дмитрий.
— Гера, — растерявшись, буркнул Герка, однако руку в ответ сообразил пожать.
— Добро, — кивнул незнакомец. — Герман, выходит?
— Да.
— Запомни, Гера, ты Герман. Забудь имена Гера, Геша, Гоша, только Герман. В наших кругах Герок, Димок, Митек не бывает. Дмитрий и Герман. Понятно?
— Понятно.
В каких кругах, кто этот «Дмитрий», Герка решил не уточнят. Нина показала глазами на кассу и он рванул за билетами. Прошло время, и Гера забыл, что его звали Герой. Он рос Германом, только Германом.
Дмитрий Глубокий, вступив в брак с Ниной, не стал брать опеку над Германом. «Лишние бумажки», — говорил он пренебрежительно. Герман не расстраивался. Действительно — ненужные хлопоты. Он хорошо помнил родную мать, знал, хоть и ни разу не видел, родного отца. Перед глазами стояла череда «папок», меняющихся минимум раз в полгода, особенно тот, последний, убивший мать. Воображать Дмитрия отцом Герману в голову не приходило.
И всё равно, вопреки доводам разума и гордости, все последующие годы Герману хотелось завоевать любовь Дмитрия Глубокого. Сначала — как единственного мужчины, вдруг появившегося в жизни мальчишки. Никогда не отказывающего во внимании, берущего с собой на яхту, рыбалку, в баню. Настоящие мужские занятия. Потом — как наставника, неустанно, с хваткой бультерьера следящего за успехами Германа. Позже — бизнесмена, у которого хотелось учиться, следовать за ним, подражать. И всегда — как человека, вызывающего безусловное доверие и уважение.
Если существовал на свете человек, который был для Германа идеалом — это был Дмитрий Глубокий.
Если существовал мужчина, чьи отношения с женой вызывали желание создать такую же семью — им
