В небе Молдавии - Григорий Речкалов

Мечта влекла нас дальше, на самолет.

Заснеженный авиагородок на краю районного села. Не так уж много нас здесь, но все горят одним желанием: обрести большие крылья. Изучаем теорию полета, конструкцию самолета, мотора. Почти в каждой тетрадке красуется девиз, обведенный красным карандашом: летать могу, а не летать - нет.

Отшумели вьюги, снова оделись в летний наряд лесистые горы, и мы были самыми счастливыми на земле, потому что управляли теперь настоящим самолетом, и сердца наши радостно стучали в унисон с мотором.

Но еще более счастливым был, наверное, наш инструктор Кармышкин, он крепко стискивал нас в объятьях после первого самостоятельного полета. Крикливый в воздухе, иногда излишне возбужденный на земле, он со слезами на глазах напутствовал меня на вокзале, провожая в большую авиацию. Разве забудешь! Пермская авиационная школа, полк... Как быстро пролетели эти годы!

Потревоженная память переносит меня в те далекие незабываемые дни. То была еще не юность - то было отрочество.

Истомленные жарой, в неподвижном воздухе замерли сады. "Ястребки" один за другим летают вокруг аэродрома. Инструкторам и покурить некогда; командиры звеньев едва успевают пересаживаться из самолета в самолет, проверяя подготовку курсантов.

В то время двухместных учебно-боевых машин вообще не было. С легендарного "У-2" выпускали сразу на истребитель. Легко представить себе душевное состояние инструктора в день самостоятельного вылета курсантов. Молодежи что? Она рвется в воздух, ей бы скорее летать.

Иногда на нашем аэродроме приключались курьезы...

Прежде чем самостоятельно летать на боевой машине "И-5", курсанты практиковались на земле. Для рулежки нам выделили старый-престарый истребитель, давно отслуживший свой век.

Курсанты - народ храбрый, друг перед другом в грязь лицом не ударят. Сделает один что-нибудь из ряда вон выходящее - другой старается сообразить еще похлеще.

Только что Борис Комаров отрабатывал разбег с поднятым хвостом. Самолет при этом набирает скорость, вполне достаточную для взлета. Не будь ободрана обшивка, он бы взлетел. И то ли это произошло оттого, что взлетная дорожка была неровной, то ли от большой скорости, но Комаров совершенно неожиданно для всех оторвался от земли и пролетел метров пятьдесят. Такой оборот дела всем понравился.

Подошла и моя очередь. Забираясь в кабину, я думал только об одном: перещеголять Бориса. Чем я хуже Комарова? И мы не лыком шиты. Наскоро привязался ремнями, выжал сектор газа до ограничителя. Самолет с поднятым хвостом быстро набрал нужную скорость, но оторваться от земли почему-то не захотел. Как же так? Что ж ты, милый? Ведь на меня смотрят сейчас все ребята: Петя Грачев, Коля Кобяков, тот же Борис.

Решение созрело мгновенно. Сектор газа! Я знал: стоит оттянуть этот рычажок на себя, как он тут же освобождается от ограничителя, и тогда из мотора выжимай хоть всю мощность.

Левую руку словно кто подтолкнул. Мотор взревел, и не успел я опомниться, как "И-5" оказался на стометровой высоте.

Аэродром кончился; через ободранное крыло я хорошо вижу внизу глубокие лесистые овраги. Страх парализует меня, сковывает. А мотор упрямо тянет и тянет вверх. Высота - тысяча метров. Чего доброго, так и в стратосферу заберешься! Понемногу начинаю приходить в себя. Соображаю: первым делом следует уменьшить обороты и перевести самолет в горизонтальный полет. Но смогут ли держать его ободранные крылья? И на какой скорости? Хорошие, исправные самолеты летают обычно со скоростью сто шестьдесят километров в час. Мой тянет сейчас на двести. В общей сложности у него не хватает шести квадратных метров обшивки. То, что осталось, - набухло, трясется, как студень, того и гляди сорвется. Смотрю на эти дыры - ужас берет. Уменьшаю скорость на двадцать километров - обшивка ерошится, но не так сильно. Уменьшаю еще. Теперь указатель скорости прочно обосновался на цифре сто шестьдесят. Самолет летит устойчиво, рулей слушается хорошо, обшивка на крыльях ведет себя почти прилично. На всякий случай, чтобы хватило высоты, если вдруг придется выбрасываться с парашютом, забираюсь повыше. Подо мной восемьсот метров. Делаю над аэродромом круг, второй. Удивительно, - я уже нисколько не волнуюсь! Голова ясная, сердце спокойно. Ну, хватит! Надо садиться: бензин на исходе.

В это время слева ко мне подстраивается истребитель. Инструктор... Через толстые стекла своих очков я вижу, как тревожно светятся его большие серые глаза.

Инструктор энергично жестикулирует, показывая на свой фюзеляж. Там крупно выведено мелом: "Прыгай". Я гляжу вниз, на свой аэродром, - страшно. И тут меня кидает в дрожь: я же в спешке не надел парашют.

Отрицательно мотаю головой. Инструктор перелетает на правую сторону. На этом борту другая надпись: "Пристраивайся ко мне, пойдем на посадку". Вот это дело! Одобрительно киваю.

Но завести меня на посадку так и не удалось. Для моей безопасности инструктор полетел на повышенной скорости. Чтобы сохранить остатки обшивки, увеличивать скорость я не мог, а инструктор, считая, что так будет для меня безопаснее, летел очень быстро. Тогда я махнул ему рукой: не мешай, дескать, - и сам сел - до сих пор удивляюсь - аккуратно на три точки!

Отгремела война. Двадцать лет летной службы остались позади. Более десяти тысяч взлетов и посадок, из них свыше пятисот - на фронте. Более пяти тысяч часов я провел в воздухе, но ни разу с того памятного дня не садился в самолет, не застегнув лямки парашюта. Даже на тренажах в кабине!

Это был беспрецедентный случай, когда инструктору не пришлось торжественно выпускать в самостоятельный полет курсанта. Что же касается его переживаний и волнений в тот момент, об этом он мне ничего не говорил. Помню только его большие грустные глаза, когда мы, бывшие курсанты, а теперь военные пилоты, в новенькой, ладно подогнанной форме с хрустящими ремнями разъезжались из школы по строевым частям. Лобжанидзе пришел на вокзал проводить нас. Милый, дорогой наш инструктор, - мы знали - он тоже рвался в боевой полк. Как мы сочувствовали ему тогда!

- Я верю в тебя, - напутствовал Лобжанидзе. - Хорошим летчиком будешь, береги себя только. Будь, как горный орел, смелый, как лев, осторожный, как лань. Так учили меня мои предки - этого хочу и тебе. Пусть твой путь будет прямым и светлым, как солнечный луч.

От него в тот день я услышал слова, сказанные по моему адресу старшим лейтенантом Некрасовым: "Он своей смертью не умрет".

Товарищ мой дорогой! Не знаю, как сложилась твоя судьба, но много, очень много раз я вспомню тебя в своей жизни.

* * *

Приближались майские праздники. Клуба у нас не было, если не считать летней киноплощадки с десятком скамеек да "пятачка" для танцев. По вечерам собирались в красном уголке, на веранде. Участники художественной самодеятельности разучивали песни, плясали, декламировали. Во время репетиций всегда было шумно и весело.