«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца) - Алексей Николаевич Желоховцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пекинский планетарий по оборудованию не был совершенным, но зато зритель был благодарным. Помещение заполнили вьетнамцы-первокурсники, вероятно не видывавшие ничего подобного. Сначала всех провели через выставочные залы. В них на макетах и диаграммах были представлены Платон, Коперник и Ньютон, вертелись спутники и космические корабли. Но никакого упоминания об СССР не было, хотя приборам и астрономам Китая выделялось достаточно места. Не удержавшись, я спросил экскурсовода:
— А кто из космонавтов изображен у вас?
— Чей это космический корабль, советский или американский?
— Мы объясняем только принципиальную сторону вопроса, не затрагивая политики.
— Ваш рисунок непохож на советские корабли, это, вероятно, американский корабль, — съязвил я.
— Мы не хотели такого сходства, мы объясняем лишь принципы его движения, и только.
— Никто, это принципиальная схема.
— Вы нигде не упоминаете Гагарина?
— Нет.
— Почему?
— Мы разъясняем только принципиальные вопросы.
Тут вмешался мой вездесущий Ма.
— Товарищи из планетария поступают совершенно правильно, — заявил он. — Они разъясняют принципиальные научно-атеистические вопросы, а не льют воду на мельницу американского империализма и современного ревизионизма.
Иначе реагировали вьетнамцы. Слушали и смотрели они с неподдельным любопытством и увлечением. Их любознательность, их умение вникать и схватывать восхищали меня. У них нашлось слово сочувствия.
— Гагарин сделал великое дело, — сказал мне Нгуен Тхи Кань, с которым я затем познакомился поближе. — Мы тебя понимаем. Жаль, что о нем здесь ничего не сказано.
На обратном пути я заметил Ма, что не понимаю, почему исследования космоса замалчиваются в КНР.
— Неужели китайский народ не интересуют открытия в космическом пространстве?
— Интересуют, почему же, интересуют, — с явной неохотой ответил он.
— Почему же тогда события, связанные с запусками космических кораблей, у вас не освещаются?
— Мы не желаем раздувать миф о военной мощи империализма.
— Зачем же тогда замалчиваете успехи советских космонавтов?
Он не отвечал.
— Может, вы считаете, что незачем тратить деньги на исследования в космосе?
— Нет, не потому. — Ма явно собирался с мыслями. — Космос исследовать необходимо. Когда Китай поднимет свою науку и технику, он тоже начнет исследования космического пространства. Я думаю, это будет скоро. Советские космонавты — представители народа, они мужественные и смелые люди. Но современные ревизионисты используют их успехи, чтобы выторговывать у империализма позорный мир и чтобы унижать Китай.
— Какая чепуха! — не удержался я.
Стоит ли говорить, в какое состояние приводили меня такие разговоры. После них скверно спалось.
Сразу же за праздничной программой последовала однодневная поездка в Тяньцзинь, организованная нашим посольством. Мы ехали в автобусе с китайским шофером. У городской черты на шоссе стояли особые, каменные блокгаузы контрольно-пропускных пунктов — специально для иностранцев. Паспорта дважды тщательно проверялись. Кроме них на нас было выписано особое отношение, нечто вроде подорожной. Многочисленный персонал был поглощен сверкой и уточнениями.
Тяньцзинь раньше являл собой конгломерат городов всех стран. Здесь были немецкий, французский, английский, итальянский, русский, японский кварталы. Город расползся, застроенный вне единого организующего плана.
Поездка для меня не совсем удалась, так как в день приезда книжные магазины — а они славились — были выходными. Парк над водой, который мы осматривали, также выглядел непрезентабельно: вода ушла, оставив лужи вместо прудов и озер, обнажив грязное дно.
Днем мы бродили по улицам, запасшись картами. Заметно было, что даже в этом большом городе народ не привык к иностранцам, и на нас в упор глазели любопытные. В магазинах нас сопровождала целая толпа, если мы останавливались, вокруг кольцом собирались люди. Да, иностранец в Тяньцзине был теперь в диковинку. Все в нем — и лицо, и одежда, и манеры — интересовало любознательных. Люди шли за нами по улицам не спеша, словно у них не было своего, более существенного дела. В них не чувствовалось никакой враждебности.
Любопытство, которое мы вызывали, и внимание, которое нам оказывалось, рождали смешанные чувства, но, главное, изоляция, созданная вокруг, воспринималась искусственной и неестественной, каким-то извне навязанным карантином, которому вынужден подчиняться этот пестрый и радушный город и любопытный люд, живущий в нем.
Обратно в Пекин мы вернулись за полночь. Улицы были ярко освещены, группы молодежи стояли на перекрестках вперемежку с увеличенными нарядами полиции. Передали сообщение, что Китай провел очередное испытание атомной бомбы.
До двух часов ночи наш университет сиял огнями праздничной иллюминации, и ворота, задрапированные красной тканью, были распахнуты. Груды смятых бумажных цветов в канавах, обломки транспарантов, веселая музыка громкоговорителей и пение патриотических песен, несущиеся вразнобой из аллей парка, розария и распахнутых окон аудиторий. Китайцы торжествовали.
Утром Ма принес мне экстренный выпуск газет. Красные иероглифы вещали о применении термоядерных материалов, оправдавших свое назначение при испытательном взрыве. Той сообщения был безудержно хвастлив.
Так закончилась праздничная карусель, выбившая меня из обычной колеи. Когда я снова сел за свой стол, то, прежде чем приняться за работу, по привычке просмотрел не читанные еще праздничные номера газет. Мое внимание задержалось на первомайской речи Чжоу Энь-лая, которую он произнес перед многотысячной толпой молодежи.
Красный карандаш моего фудао жирной чертой обвел абзац. Это было то место в речи Чжоу Энь-лая, где он говорил, что самая главная задача в Китае — это «великая пролетарская культурная революция».
— То, что сказал премьер Чжоу, очень важно! Очень! Это самое важное, что сейчас происходит в китайской политической жизни, — воскликнул Ма.
— В СССР культурная революция произошла давным-давно, — заметил я. — Ленин и вся партия боролись за всеобщую грамотность, за приобщение трудящихся к тем культурным ценностям, которые накопило человечество.
— Нет, это не то. Речь идет о том, чего у вас никогда не было и быть не может! — заносчиво сказал Ма.
II. Взрыв движения
Хотя канцелярия не выписывала мне китайских газет, но Ма сам регулярно подписывался на них каждый месяц и давал читать мне. Он считал это очень серьезным делом. На более долгий срок он не мог подписаться из-за недостатка денег. Вообще, получая зарплату, Ма приобретал на свои хлебные талоны несколько пачек печенья, потом сладости и подписывался на газету. Извиняющимся тоном он признался мне в своей слабости — он любит сладкое. Оказывается, в его родной провинции Чжэцзян, на юге, где растет сахарный тростник, сладкое входит в повседневную пищу, а здесь, на севере, в общем для всех рационе он испытывает недостаток в сладком. Поэтому он покупал печенье, хотя трехразовое питание ему было обеспечено.
Газета доставлялась к нам в обеденное время. После обеда Ма любил почитать ее перед сном. По шуршанью
