Дом черного дрозда - Элис Хоффман

Люсинда услышала крики китов во сне. Она проснулась в темноте, отбросила одеяло и подошла к окну. В ту же минуту она поняла, что должна сделать.

Она направилась к бухте, как лунатики ходят во сне, не думая, не в состоянии предотвратить то, что должно случиться. Весь мир, казалось, опрокинулся вверх тормашками. Уже почти рассвело, но луна все еще стояла в небе, такая большая и яркая, будто фонарь. Вода была песком, и песок был водой.

На пляже в беспорядке лежало около семисот китов, или, как их еще называют, черных дельфинов, таких гладких и быстрых в воде, а теперь таких неподвижных. Берег был устлан умирающими и уже мертвыми животными, между ними виднелись лужицы лунного света и водоросли, слышались печальные вздохи дроздов, просыпающихся в гнездах. И в воздухе висела эта водяная песня, разбудившая Люсинду. Казалось, что болоту нет конца и края, а прилив был таким низким, что ни у одного кита не было возможности выжить.

Люсинда Паркер, в ночной рубашке и старых кожаных ботинках, несмотря на студеный воздух, рванулась через болото. Она упала на колени перед лицом чего–то грандиозного, неизбежного, исполненного такой скорби. Свои длинные темные волосы она заплетала в косу, свисавшую вдоль спины. В ней уже виднелись седые пряди. Возможно, люди в городе думали, что она слишком стара и слишком уродлива, чтобы быть настоящей женщиной для мужчины, принести ему удовольствие и создать жизнь. Никто не заметил, когда ее талия раздалась. Иногда, приходя в город, чтобы купить продукты для хозяев, она плакала. Но никто не озаботился поинтересоваться, что у нее были за неприятности. Она была уродливой, ну подумаешь, стала еще чуть–чуть страшнее. Она была неинтересной и толстой, ну подумаешь, стала еще чуть толще. Чтобы никто не услышал ее стонов, она укрылась в коровнике за три ночи до того, как почувствовала, что готова. Но она не стонала, она даже не вскрикнула, она только пожелала, чтобы мир кончился, чтобы человек, сделавший это с ней, рухнул на землю и умер и чтобы дневной свет никогда не засиял снова.

Теперь у Люсинды был ребенок. Дитя, спрятанное под шалью так, что его можно было принять за что угодно — за морские ракушки, найденные на берегу, за спаржу, собранную на огороде, за голубку, упавшую с неба. Дитя было без единого изъяна. Она развернула его и поцеловала, хотя раньше боялась делать это, чтобы не начать чувствовать что–нибудь. В душе у нее царила пустота, безбрежная, как открытое море.

Она понесла новорожденного по тропке между умирающими китами, пока не дошла до границы низкой воды, где тростниковые заросли стояли высоко, как камыш. Слой соли был такой толстый, что выглядел как корочка льда. Она стояла там, в лунном свете под розовыми облаками, глядя на то, как поднимается солнце, разбивая мир на полосы желтого и голубого, снова возвращая дневной свет, неотвратимый дневной свет в мир, не оставлявший, казалось бы, никакого выбора. Только инстинкт, только поступок, на который могла решиться отчаявшаяся женщина в такое утро.

В этот ранний час Ларкин был на дороге совсем один. На плече у него нетяжелой ношей лежал деревянный черпак для клюквы. Черпак давно превратился в его неотъемлемую часть, словно продолжение руки, да и выкрашен он был в такой же красный цвет, что и его живая плоть. Ларкин унюхал китов еще до того, как увидел. А когда он свернул на дамбу, перед ним предстала вся картина. Киты уже начали разлагаться, и в воздухе было полно мух–однодневок, и соли, и вони протухшего яйца.

Ларкин подумал было, что все это ему привиделось. Казалось, вдоль берега выросли горы. Он даже задался вопросом, уж не сошел ли он с ума, хотя был известен как один из самых разумных и спокойных людей на много миль вокруг.

Он двинулся по первой же тропке, ведущей в бухту. С каждым шагом он все яснее понимал, что это не видение. Сотни трупов, мечта рыбака, акры мяса и жира — подходи и бери. Собаки в городе уже начали лаять. Те немногие рыбаки, которые оставались на берегу, старый капитан Аарон и даже Генри Харди, скоро проснутся со слезами на глазах. Неужели наконец подарок судьбы свалился на них с небес, когда его меньше всего ожидали, неожиданная удача, надежда, причина выбраться из постели?

Времена были скудные, и больше трех сотен местных мужчин пошли сражаться за Федерацию. Остались только старики, такие как Генри Харди и капитан, или мальчишки, как братья Берн, настолько глупые, что и домой–то дорогу толком не могли найти, не говоря уже о том, чтобы добраться до какого–нибудь отдаленного поля боя. Еще оставались несколько семейных мужчин, как Вильям Риди, к примеру, которому нужно было заботиться о своем выводке из семи ребятишек — а скоро их будет восемь.

Ну и конечно, остались в городе все больные, раненые, хромые — те, про кого было ясно, что сражаться их не позовут. С Ларкином Ховардом тоже не все было в порядке, хотя выглядел он хорошо сложенным и здоровым. Он был слеп на один глаз и глух на одно ухо с той же стороны. Вскоре после того, как погибли его родители, у него была лихорадка, а когда болезнь прошла и он сумел подняться на ноги в своей съемной комнате, где за ним никто и не ухаживал, оказалось, что один глаз у него видит нормально, а в другом все было как в тумане. Кто–то заговорил с ним — его хозяйка, миссис Дилл, ожидала, что он будет работать по дому в оплату за проживание. Ларкин видел, как двигаются ее губы, но не слышал ни слова, пока не повернулся к ней левой стороной.

Из–за этих недостатков Ларкин так и не выучился стрелять из ружья. Он никогда не покидал города и ни разу не был в море. До сих пор он слышал звон в глухом ухе.

В то странное утро он прикрыл свой затуманенный глаз и посмотрел на бухту. На лужи упал розовый свет зари, окрасив их в красный. Прилив все еще не достиг своей низшей точки, и пока Ларкин смотрел, еще несколько китов выбросились наберет. Запах стоял невыносимый.

Чтобы дышать, Ларкин натянул шейный платок на рот. И в тот момент он увидел женщину в ночной рубахе, с длинной косой, присевшую в грязи. Сначала ему на ум пришла дикая мысль, что она тоже попала в ловушку. Ларкину показалось, что ее вместе с китами выбросило на берег и теперь она, одна из семисот, умирает на теплеющем воздухе.

Пока Ларкин бежал по заросшей травой тропинке, страстно желая понять, что там происходит, звон в глухом ухе отдавался эхом. В голове тоже стоял звон. Вонь была чудовищная, звук, издаваемый умирающими китами, невозможно было понять — то ли стон, то ли пение. Он звучал как гром, потрясая песок у Ларкина под ногами.

— Позвольте помочь вам, — сказал Ларкин или подумал, что произнес именно эти слова.

Но женщина наверняка услышала нечто другое, потому что, когда он наклонился вытащить ее из грязи, она обернулась к нему и ударила так, будто он собирался напасть на нее. Она ударила его во второй раз и в третий, руки ее так и мелькали. Ларкину пришлось отбросить свой черпак для клюквы, чтобы защититься. Он оттолкнул ее, стараясь не сделать ей больно.