С дебильным лицом - Ирина Мамаева

— Да почему же ты ничего не можешь делать просто так! Обязательно ждешь благодарности. Постоянно я тебе чего-то должен.

— Тебе трудно лампочку вкрутить? Какой ты еще маленький! Мужчина бы давно уже все сделал.

Андрею и самому уже стало стыдно. Он встал, нервно отшвырнув стул, молча взял у нее из рук лампочку и попытался вкрутить. Он злился, и руки его не слушались. Татьяна стояла рядом, чувствуя радость победы. Раздражение прошло, и она смотрела на него с умилением.

— Какой же ты у меня еще маленький, не самостоятельный. Всему-то тебя учить надо… — она ласково отстранила его, собираясь показать, как надо: живя одна, она многое умела делать сама.

Он молча засунул несчастную лампочку в помойное ведро.

Какие же все-таки женщины некрасивые, когда плачут… Андрей стоял дурак дураком и смотрел, как она сидит, скорчившись, на полу и растирает слезы по лицу, на котором сразу обозначились первые морщинки. И видно, что ей давно уже не двадцать.

— Ну… не плачь…

Надо было, наверное, обнять ее. Но такая она была жалкая, некрасивая, что ему захотелось незамедлительно уйти, сбежать куда-нибудь, лишь бы только не слышать этих всхлипов, не видеть, и он почувствовал себя последним подонком.

И еще ему самому захотелось расплакаться.

— Ну что я тебе сделала, что я тебе сделала?

— Ничего… Нет… Я не знаю… Прости…

Она попыталась обнять его, притянуть к себе, поцеловать.

Он закрыл глаза, чтобы не видеть ее зареванного лица. И стал проваливаться куда-то в хмельную яму, ощущая под собой податливое женское тело, но не чувствуя ни силы, ни желания — ничего.

— Давай посмотрим фильм. У меня с собой есть диск.

Она покорно пошла следом.

Но фильм почему-то не запустился. И они снова остались сидеть друг против друга: он — спиной к компьютеру, на стуле, она — у противоположной стены на диване.

— Расскажи мне, во что ты играешь. Я ведь вообще не представляю, какие бывают игры… — попыталась она начать разговор, навести хоть тоненький, слабенький мостик.

— Все игрушки делятся на 3D-симуляторы, РПГ — ролевые пошаговые стратегии, просто стратегии… симуляторы (вертолеты, самолеты, машины), — он смотрел на нее с подозрением, не веря, что ей это действительно интересно. Да, она смотрела на него с интересом, но женщины так хорошо умеют врать…

— А стрелялки бывают?

— Да я ж говорю — это 3D-симуляторы.

— А когда по лабиринтам бегаешь?

— Когда по лабиринтам бегаешь, что-то ищешь, загадки решаешь — это квесты.

— А ты во что обычно играешь?

— “Fallout”. Это, пожалуй, самая клёвая игрушка всех времен и народов. Представь себе, случилась ядерная война, и ты — единственный человек, кто выжил. Куда ты пойдешь, что будешь делать? Кругом — выжженная пустыня, и ты идешь по ней… 3D-симуляторы — это мое детство, с этого начинал. В “Quake” пытался играть профессионально. В свое время на чемпионатах по “Quake” стояла главным призом за первое место “Ferrari F50” за 200 тысяч баксов! Можно ничего не делать, просто играть и зарабатывать на этом деньги. Как там его зовут… да, чувака… ну, который самый крутой игрок в “Quake”… а, никнэйм fatality, во! Вот он…

— А что там делать надо? — перебила она. — Какая разница, как звали какого-то там чувака?

— Я на пальцах не могу показать!!!

— Почему ты так со мной разговариваешь?!

— Ты — как моя мать! Родители — это такие специальные машинки, чтобы портить человеку настроение, генераторы отрицательных эмоций. “Не так сказал, не то сделал, в гроб хочешь свести!” И я постоянно, постоянно виноват, во всем виноват, и так все мое детство. Что я опять сделал не так? Чем я тебя на сей раз обидел? Ну не могу я тебе на пальцах объяснить, нет у меня “Quake” с собой.

Она постелила. Он молча завалился к стенке. Она разделась, осталась в новом комплекте, который недавно выглядела в “Космополитан” и на поиски которого убила неделю. А он не смотрел.

Легла рядом, прижалась к его спине и стала тихонько гладить. Больше всего на свете в этот момент Андрею хотелось спать — сказались две трудовые недели. Но Татьяна не отставала, напротив, ее действия становились все более активными. И Андрей, считавший, что отказывают женщине, готовой им отдаться, только импотенты и полные подонки, через силу заставил себя потянуться к ней…

А когда у него ничего не вышло, вскочил, взвыл, как раненый зверь, швырнул презерватив в стенку, заметался по комнате.

Она натянула на голову одеяла, чувствуя, что если будет смотреть на него в этот момент, то он умрет.

“Вообще-то я не любитель писать письма, но я сел и написал о музыке, моих собаках, о себе. Получилось длинно и очень красиво. Оказалось я еще и писать умею! Но у меня глюконула машина и все пропало. Второй раз все это переписывать нет мочи. Поэтому тебе придется поверить, что я — человек хороший.

Вобщем: я Игорь, мне 40, музыку люблю, жизнь ценю, если отдыхаю, то весело, стихи не пишу, но хорошие нравятся, был музыкантом и т. д., вобщем жизнь видел без прикрас. Рост около 177 см, глаза ближе к карим, цвет волос — средний, вес около 90 кг, талия почти на шее. Фотографироваться не очень люблю, но если очень надо, то фото обязательно сделаю и вышлю. Вот пока и все”.

Глава 8

Говорят, мужчины делятся на две категории: одни, глядя на женщин, в первую очередь обращают внимание на ноги, другие — на грудь. Федор сидел на боковушке в плацкартном вагоне и разглядывал попутчиц. И думал, что чаще всего ему не удается сразу вычленять что-то одно. Сначала, в первые три секунды, — вошел, увидел или задела сумкой по плечу — обернулся — схватывается какое-то общее впечатление.

Но в поезде не до этого. Особенно пока не распиханы вещи, не выдано белье и не принесен чай. Впрочем, это другие суетились, а Федор ни вещей по большому счету за собой не тащил, ни о белье не беспокоился. Сидел себе, как приткнулся сразу, войдя в вагон. Ушел в себя и нахмурился по привычке, чтобы никому не пришло в голову заговорить с ним. И вспоминал отчего-то незнакомку, мимолетно улыбнувшуюся ему на перроне.

Что в ней такое было? Федор, опаздывающий на поезд, и не разглядел толком, и не понял ничего, а ведь тут же заинтересовался, заволновался и остановился в растерянности, как будто забыл что-то. Обернулся. А она удалялась.

Какие ноги, какая грудь? Скорее, как-то вот все оно вместе в ней так грамотно было слеплено, так ловко одно дополняло другое, и вся она шла от него по перрону такая цельная, завершенная в своей красоте, такая далекая уже, что ему вдруг стало тоскливо-тоскливо, и только протяжный гудок электровоза да крики проводниц вернули его к реальности.

Между тем и белье уже выдали, и чай всем нуждающимся в нем принесли, и люди стали вытаскивать из пакетов копченые куриные грудки и вареные яйца. Федор сидел все так же. Хотя и с его молчаливого согласия перед ним поставили стакан в подстаканнике, где в кипятке размокал пакетик дешевого чая и звенела ложка. Он уже почти забыл о незнакомке, пустившись в длинные размышления о природе женской красоты.

Лица ведь бывают разные, но главное в лице — это глаза. На глаза сразу обращаешь внимание. Серые, карие, зеленые — не имеет значения, а вот что в них такое — блеск или смертельная скука — говорят сразу и о многом. Как много женщин с вечно недовольными лицами! Как будто вместе с утренним макияжем они размазывают по щекам раздражение, по губам — обиды, а на лбу запечатлевают лозунг “оставьте же все, наконец, меня в покое!”.

Больше всего в женщинах Федор любил асимметрию в лице и красивые ноги. Вот сидит она напротив, делает вид, что не смотрит на тебя, и ты как раз можешь любоваться ею, любуешься и знаешь, что она следит, смотришь ли ты, и торжествует. Сидит она, лицо вполоборота, а ты все равно видишь, что глаза у нее разной формы. Один поуже, как будто она щурится, смеясь, или задумывает что-то, или просто устала, а другой, наоборот, пошире, веко эдак чуть-чуть вздернуто вслед за бровью от детского какого-то удивления. Или губы немного как-то вбок, как будто она иронично усмехается, на одной щеке есть ямочка — на другой нет: с одной стороны ребенок — с другой женщина. Или еще что-нибудь в таком же духе.

Или просто линии лица и тела немного ломаные, как на рисунке молодого художника — нетерпеливого, азартного ученика — где за робкими неуклюжими штрихами уже видно все его великолепное будущее. Увидишь такую вот руку, резко выгнутую в запястье ради дорогой сигареты и дешевого эффекта, руку в черном облегающем рукаве, в ознобе натянутом так, что одни пальцы да ментоловый дым. Увидишь, и сердце оборвется, потому что это — снова оно.

Или сидишь на скамейке, на какой-нибудь остановке, знакомой тебе до отрыжки, пьешь пиво из горла и смотришь себе под ноги на окурки. Или где-нибудь на вокзале, чувствуя всю свою никчемность и бесприютность в этом мире. Или стоишь около супермаркета: все хорошо, и тебе нужно купить там хлеба, горошка, колбасы и соленых огурцов для “оливье” и туалетной бумаги, а тебе почему-то становится страшно. А мимо возьмут и пройдут ноги.