С дебильным лицом - Ирина Мамаева

— Во-первых, мы с миноискателем ходим… Да и потом… Чихал я на эти мины. Натаскаешь их кучу и рванешь все, чтобы другие не подорвались.

— Как рванешь-то?

— Ну, вскроешь противотанковую мину, ключиком специальным взрыватель выкрутишь, снимешь. А потом уже можно делать с ней все что угодно. Кинешь в костер, подождешь, пока толуол подрасплавится на огне, станет, как сгущенка. А потом его в любую ёмкость залить можно. В алюминиевые баночки из-под пива. Они осколков не дают. А взрывателем любая китайская петарда может быть.

— Круто, — Колян и на самом деле смотрел на него с уважением. — А танк найти можно? А самолет?

— Да самолеты уже все нашли. Это же немереные деньги. А танки… Ну знаю я, где парочка стоит. Но они обычные, Т-34.

— Подожди, а…

Но Андрей уже забеспокоился, что сболтнул лишнее. Перевел разговор на тему ремонта машин. А когда договорились, сколько он будет получать и как работать, быстро ушел, прихватив с собой целую баночку пива.

Вечером, почти уже ночью, Андрей сидел и курил на подоконнике в тупике общежитского коридора. По дороге домой купил буханку хлеба и двести грамм колбасы в нарезку, съел все сразу же на улице, и теперь ему наконец-то стало хорошо. По крайней мере, не голодно. Как мало человеку нужно для счастья.

В коридор вышел Димка, увидел его, подошел.

— У меня есть дунуть, — сказал, не здороваясь.

— Неси.

Свернули косячок и быстро выкурили на двоих, все также сидя на подоконнике.

Неожиданно у Димки в руках оказался пистолет-пулемет Дегтярева.

Андрей не удивился, взял у него из рук, привычно приложил приклад к плечу и прицелился.

Темные, грязно-коричневого цвета стены освещались единственной тусклой лампочкой без плафона. Она едва заметно качалась на тонком шнурке провода. Следом за ней, то сужаясь, то расширяясь, плавали стены. Из чьей-то комнаты доносилась потусторонняя электронная музыка.

— Мы в компьютерной игре, — сказал Димка.

Андрей снял ПП с предохранителя, спрыгнул с подоконника и вжался в стену. Едва успел — в ту же секунду в другом конце коридора появился силуэт человека, Андрей рефлекторно вскинул ствол и нажал на курок.

“Zdravstvuite Tanya!

Ya uvidel vashe foto na internete I hotel by s vami poznakomit’sa. O sebe: menya zovut Oleg, 36 let, rost 180sm. Ya jivu v San Francisco sam is Moskvi. Est rebenok v Moskve no u nego yzhe drugoy otets. Rabotau programmistom, 2 vishih obrazovaniya. U menya svoy dom s basseinom, mashina. Net problem s obschitelnost’u. Hobby: knigi, muzyka, sport. Ischu devushku dlya ser’eznyh otnosheniy, kooraya bi sdelala menya schastlivim. Budu rad esli otvetite.

Oleg

P.S. Ya, Pravda, noshu ochki i sutulus’…”.

Глава 7

Наводя порядкок, Татьяна в очередной раз нашла у себя вещи Михайлова.

Это было ужасно: каждый раз, сколько бы она ни выкидывала его шмотки, сколько бы не вызывала его забирать что-то, что ей стало жалко выкидывать — постоянно что-то еще оставалось, как будто он все время незримо находился рядом с ней, все не хотел уходить. Попробуй-ка забудь о мужчине, если он прожил с тобой в твоей квартире несколько лет! Если везде — вещи, которые он дарил, которые они покупали вместе — да черт с ним! — просто к которым он прикасался! И теперь все это вместе взятое вызывало в Татьяне стойкое отвращение. Случайно обнаружив его свитер в кладовке, она чувствовала себя фээсбэшником, рассекретившим логово врага.

Татьяна презрительно осмотрела свитер и привычно потянулась за ножницами. По телевизору вот-вот должен был начаться сериал, она уютно устроилась в кресле и стала методично резать его на узкие полоски, чтобы потом, когда одежка превратится в несколько аккуратных клубочков, пристроить их в ковер. Ковер этот она начала вязать давным-давно. Уходя, каждый мужчина обязательно забывал у нее какую-нибудь вещь: свитер, футболку, спортивки, и каждую вещь Танечка также методично, не спеша, разрезала большими портняжными ножницами на узкие полоски, сматывала в клубки и вязала, вязала…

Вот этот красно-белый кружок в самом центре — это водолазка несостоявшегося рокера Гаврилова, которую когда-то искромсала с ненавистью и с которой все началось. Вот тот темно-синий цвет — подштанники Ухарева, ворвавшегося в ее жизнь стремительно и красиво: с цветами, шампанским — и так же стремительно вырвавшегося из ее объятий, влюбившись в другую. Была зима, и он в заботах о своем здоровье каждый день поддевал их под брюки с аккуратными стрелками. Татьяна закрывает глаза и видит, как Ухарев дома воровато озирается, стягивая их, а потом гордо переоблачается в шелковый халат с кистями. Нет Ухарева — нет подштанников — нет воспоминаний. Разрезая одежду бывших, Татьяна расправлялась со своим прошлым, выпускала негативные эмоции, плача.

Андрей не звонил.

Андрей не звонил уже две недели, а ведь за окном уже давно сошел снег, и каждый день начинался с сумасшедшего солнца в окне, с птичьих радостных трелей. На работе наступило затишье: учебы прошли, все документы были готовы, но кандидаты не спешили, появлялись в администрации по одному, и большую часть времени Татьяна была свободна. Хорошо, если вечером было занятие по фламенко, а если нет — она долго моталась по магазинам, убивая время и покупая глянцевые журналы, новые кофточки и косметику. Но домой идти все-таки приходилось.

Изнутри, где-то под сердцем, грыз ее, подтачивал неприятный червячок сомнений и страха: нужна ли она Андрею?

Две недели Андрей как проклятый каждый день после университета допоздна замывал двигатели, откручивал бесконечные гайки и бегал за пивом Коляну. Приходил в общежитие, вяло отмывал грязь, скидывал пропахшую потом и бензином одежду и падал лицом вниз на постель, как в пропасть, и с утра ему мучительно и безнадежно не хотелось вставать.

Пару дней назад Колян оставил его менять масло, объяснив кое-как технологию, и Андрей, не зная всех подводных камней, сильно обжегся ливанувшим в отверстие горячим маслом. От собственной беспомощности и боли глаза защипало, и он долго стоял в яме, прижавшись спиной к стенке, глядя на грязное днище зависшей над ним машины.

Стиснув зубы, он продолжал работать. Колян обещал платить каждые две недели, и Андрей считал дни до первых денег. Получив их, он собирался смыть с себя машинную грязь, надеть что-нибудь чистое, купить вина, конфет и пойти к Татьяне.

Две недели она звонила ему. Он слышал ее звонки. Видел ее имя на дисплее телефона. Но сил отвечать не было. “Потом, потом… — медленно думал он, — все будет, будет, обязательно будет, Таня…”.

— Да будут тебе бабки, чё ты паришься-то? — Колян покровительственно похлопал Андрея по плечу. — Колян обещал бабло — Колян забашляет. Понимаешь, брательник, тут такая маза подфартила купить почти на халяву запчасти. Да не ссы — расплачусь я с тобой. Но потом. Завтра можешь не приходить — отдыхай, брательник. На, пивца накати, — и протянул ему “полторашку”.

И Андрей взял.

И пришел к Татьяне. Без вина, конфет и в машинном масле.

— В магазин не надо сходить?

— Не-ет…

Татьяна с Андреем стояли друг напротив друга в прихожей. Он чувствовал себя несчастным и уставшим, но, боясь выглядеть жалко, хорохорился:

— И майонез есть? У тебя его постоянно нет. Надо устроить какую-нибудь движуху. Давай возьмем пива? — И соврал, — я зачет сдал: надо отметить.

— Ты постоянно пьешь! — Не зная, как себя вести после его двухнедельного отсутствия, Татьяна не нашла ничего лучше, чем напасть первой. — Опять?!

— А что делать? Что мы будем делать? Сериалы твои смотреть? Скучно! Хорошо, займись чем-нибудь — я сяду играть.

— Нет, нет, подожди, я подумаю… А почему ты не звонил? Ты же обещал прийти еще в позапрошлые выходные.

— Не кричи на меня! Я могу и уйти.

— Ну хорошо, хорошо, возьми деньги… — Татьяна испугалась. — Купи, чего хочешь…

Разговаривать без спиртного у них не выходило. Почему так получалось, она старалась не думать, он — и вовсе не понимал, зачем и о чем нужно с ней разговаривать.

Татьянины родители, сколько она себя помнила, не особенно-то и разговаривали друг с другом. Отец вечерами читал газеты, а мать не выходила из кухни. А на кухне текли краны, не работала одна конфорка электроплиты, архинужной полочки не хватало, и если мать раскрывала рот, то оттуда доносилось бесконечное: “Хватит лежать на диване! Лентяй! У всех мужья — как мужья, а ты меня в гроб решил свести. В прошлый раз полезла сама лампочку менять, так меня током шандарахнуло, с табуретки упала — едва живая осталась, а ты все сидишь, пень бесчувственный! Ты всегда…”.

Впрочем, время от времени отец все-таки что-то делал. И не потому, что она его пилила, а потому, что ведь, по сути, и ему хотелось жить в уюте, чтобы и из кранов не текло, и на ловко подвешенной полочке красовались нарядные чайнички и чашечки. Но тут же приходила мать, и снова начиналось: “Ой, надо же, он что-то сделать попытался!” Умилительным тоном, каким разговаривают с детьми и убогими, она тянула: “Полочку он повесил, молодец какой! Не туда, правда, но не беспокойся, научишься соображать, куда нужно вешать, а пока я сама перевешу — смотри и учись…” Отец молча уходил к телевизору.