Храмы Невского проспекта. Из истории инославных и православной общин Петербурга - Архимандрит Августин (Никитин)

Из дальнейшего повествования не вполне ясно, идет ли речь о расширении и перестройке уже действовавшего католического храма или же об учреждении домовой посольской церкви. Во всяком случае налицо стремление всемерно расширять русско-французские отношения; по словам де Морвиля, «Его Величество (Людовик ХV. – а. А.) с удовольствием поддержит столь благочестивое учреждение, особенно когда французская торговля установится (в России) настолько, что Церковь будет так же отвечать нуждам его подданных, как и личному рвению Его Величества к религии»[176].

Что же касается церковной смуты в петербургском католическом приходе, то ее причиной были внутренние конфликты во францисканской общине. Сведения на сей счет содержатся в инструкции, отправленной де Кампредону герцогом Бурбонским 15 февраля 1725 г. «Посылаю Вам итальянскую докладную записку о миссиях в Московии, переданную кардиналом Коррадини кардиналу де Полиньяку, – пишет герцог. – Вы увидите из нее, что капуцинам, как утверждают, не было разрешено миссионерствовать в Петербурге; что они уполномочены только на учреждение миссий в Москве и прочих местностях, простирающихся между нею и Грузией, и что пребывание двух их главных попечителей в доме реформированных францисканцев в Петербурге только терпится из снисхождения. Поэтому, заключает кардинал Коррадини, было бы несправедливо допускать те беспокойства, которые капуцины причиняют реформированным францисканцам»[177].

Поводом вытеснения капуцинов из петербургского прихода францисканцами (поддерживаемыми французским посланником) была жалоба о. Якова и о. Микель-Анджело на о. Патриция, который выгнал их из помещения под предлогом воинского постоя[178].

Католический приход в Петербурге был многонациональным, и при разрешении возникшей проблемы требовалось проявлять осторожность. Это и рекомендовали де Кампредону в той же инструкции: «Потрудитесь приостановить покуда всякие свои действия в пользу живущих в Петербурге капуцинов. Пришлите точный отчет с подробным изложением всех известных Вам фактов, и тогда Вы получите приказания Его Величества»[179].

Де Кампредону пришлось изучать эту непростую проблему, и в своем письме из Петербурга на имя графа де Морвиля (3 марта 1725 г.) он предложил радикальное решение: «Проживавший в России французский монах, отец Кайо, человек весьма легких нравов. Ради сохранения доброй славы католической религии его необходимо принудить к возвращению во Францию»[180].

А тем временем над петербургскими капуцинами сгущались тучи. Франция стремилась удалить капуцинов из града Петрова, оставив здесь только францисканцев, и действовала через своего посланника в этом направлении. Тем более что 7 февраля 1724 г. Петр I повелел в Санкт-Петербург «допускать отцов римско-католических только с французской рекомендацией» (определение от 7 февраля 1724 г.)[181].

Однако де Кампредон не был заранее посвящен во все тонкости церковной политики, осуществлявшейся римскими папами Иннокентием ХIII (1721–1724 гг.) и Бенедиктом ХIII (1724–1730 гг.) в отношении России. Это видно из содержания его очередного донесения во Францию от 17 марта 1725 г., в котором приводятся интересные сведения о состоянии католической общины Санкт-Петербурга. «Я получил депешу, которою Ваша светлость изволили удостоить меня 15 прошлого месяца, а равно и присланную в. с. кардиналом де-Полиньяк записку, – сообщает де Кампредон графу де Морвилю. – Если бы мне раньше была известна воля папы (Бенедикта ХIII. – а. А.) насчет миссий, учрежденных в России его предшественником (Иннокентием ХIII. – а. А.), то я не позволил бы себе ни единым словом вступиться за капуцинов, хотя они и основывают свои права на подлинном, как они уверяют, распоряжении конгрегации de Propaganda f de.

Правда, они опираются на покровительство самого покойного царя (Петра I. – а. А.) и на желания более двух третей живущих в Петербурге католиков и, кроме того, они бесспорно более состоящих ныне в обладании миссиею францисканцев способны проповедовать и отправлять прочие свои обязанности с требуемым достоинством и благонравием. Но, как я уже имел честь заметить в.с., об этом деле не будет более речи. Капуцины высланы, и (русское. – а. А.) правительство намерено сделать то же с реформированными францисканцами. Оно просило папу прислать доминиканцев во все миссии в России»[182].

Обрисовав расстановку сил на петербургском католическом приходе, французский дипломат стремился подчеркнуть свою беспристрастность в разрешении затянувшегося спора, виной чему, по его мнению, был уже упоминавшийся монах Кайо. «Всепокорнейше прошу в.с. верить, что я не вмешаюсь ни во что, что бы у них ни произошло, и что если я хлопотал немного за капуцинов, то делал это единственно для устранения распущенности среди католиков, доведенной до крайних пределов различными поселившимися в Петербурге монахами, – пишет де Кампредон. – Впрочем, я уже писал в.с. обо всем этом и считаю излишним повторять, равно как и насчет отца Кайо. Русские министры говорили, что у него нет тут никакой протекции, и они готовы выпроводить его тотчас же, как в.с. благоугодно будет приказать мне потребовать его выдачи»[183].

Подготовка к высылке французского священника из России проходила при участии графа Петра Андреевича Толстого (1645–1729) – президента Коммерц– и мануфактур-коллегии. (В 1717 г. он содействовал возвращению царевича Алексея в Россию, после чего стал одним из доверенных лиц Петра I.) Это видно из содержания письма, направленного де Кампредону от французского министра иностранных дел герцога Бурбонского Людвига-Генриха. «Поблагодарите графа Толстого за обещанную помощь в деле удаления отца Кайо из страны, где он своим скандальным поведением вредит королевской службе»[184], – просит герцог де Кампредона.

Имя графа Толстого упоминается в дальнейшей дипломатической переписке. В письме из Петербурга от 5 мая 1725 г. де Кампредон уведомляет графа де Морвиля: «Я исполню приказание в.с. и выражу графу Толстому от Вашего имени благодарность за обещанное им содействие к отъезду отца Кайо»[185]. (По иронии судьбы, граф Толстой вскоре разошелся с Меншиковым по вопросу о преемнике Екатерины I и был сослан в Соловецкий монастырь).

Казалось бы, дело шло к развязке. Но неожиданно на французского посланника свалились новые заботы, имевшие «тематическую связь» с прежними проблемами. Вот что пишет он графу де Морвилю в том же послании: «Здесь имеются веские доказательства дурного поведения прибывшего из Персии мнимого капуцина Рошфора, потому что его держат в строгом заключении, и я до сих пор не мог узнать причины его арестования. Русские министры уверяют меня только, что сообщат мне об этом монахе точные сведения, которые убедят меня, что он не заслуживает ни покровительства короля, ни попечений министров Его Величества. Я отвечал им, что, согласно первоначальному заявлению своему, интересуюсь этим монахом только из милосердия и потому, что он обратился к моей защите, как подданный Его Величества, но совсем не намерен оказывать ему покровительство, если он провинился в чем-нибудь перед царицею (Екатериной I. – а. А.)»[186].

О капуцине Рошфоре, прибывшем в Санкт-Петербург из Персии, де Кампредон пишет и в приложении к письму от 19 июня 1725 г. на имя графа де Морвиля. «Выдающий себя за француза о. Рошфор служил хирургом у молодого шаха персидского, с которым, говорят, пьянствовал ежедневно, – сообщает французский посланник. – Похоже на то, что шах послал его в Европу с каким-нибудь поручением, ибо он дал ему письма к папе, к королю и к императору. В Астрахани этот монах встретился с персидским посланником, возвращавшимся домой с подписанным в Петербурге договором об уступке областей, коими покойный царь (Петр I. – а. А.) овладел. Рошфор почти каждую ночь вел тайные беседы со слугами посланника, объясняя им, что господин их – изменник, ибо без нужды уступил столько земель. Монах был настолько нескромен, что говорил это даже при русских, хотя один офицер, француз, и предупреждал его, что он попадет в беду»[187].

Последствия не заставили себя долго ждать, и, как добавляет Кампредон, о. Рошфора «препроводили в Москву, а оттуда в Петербург, где и заключили в крепость. Надо полагать, что он найден виновным, ибо к нему решительно никого не допускают»[188].

Тем временем «дело о. Кайо» становилось все более громким, и на последнем этапе им занимался влиятельный российский сановник Андрей Иванович (Генрих-Иоганн) Остерман (1686–1747), вице-канцлер и член Верховного совета. 30 июня 1725 г. де Кампредон сообщал графу де Морвилю из Санкт-Петербурга: «Остерман обещал мне принять отца Кайо на отправлявшийся в Любек русский фрегат, так как из французских кораблей ни один не заходил в этом году в Кронштадт. Я извещу Пусена об отправке этого монаха и попрошу его поместить его (в Любеке. – а. А.) на какой-нибудь французский корабль»[189].