Похищенная Любовь 2 (СИ) - Волошина Наталья

— Пошёл, на хуй! — перебил его, чувствуя, как взрываюсь.

Он не посмеет зайти настолько далеко, больше храбрится и блефует, потому что если не блефует…

— Не играй, Даневич, не со мной тебе шутки шутить — сказал раздражённо. — Или ты сейчас скажешь, где твоя жёнушка, или сдохнешь, решай.

Подтверждая свои слова, я приставил к подбородку Валика, дуло. Краем глаза заметил, как Семён потемнел лицом, но ничего не сказал. Продолжал стоять недвижимо, словно статуя.

— Еще минута и твои мозги придётся соскребать с пола.

Разум заволокла пелена ядовитой ненависти и белого неконтролируемого бешенства.

— Стреляй, тогда ты никогда не узнаешь, где Тамара. — Не узнаешь, почему любя тебя, она согласилась выйти за меня.

Я понимал, он мог блефовать, вполне себе мог и этот спектакль, рассчитанный на мои чувства. Но блядь, его спектакль произвёл впечатление. Он стоял, не закрыл глаза, смотрел прямо в мои зрачки. Где-то в душе промелькнула тень уважения к нему. Если он и боялся, то виду не подал. Кажется, Даневич был готов к тому, что я выстрелю. Но не давал страху победить. Сдаются только слабые, сильные умеют держать удар, выпрямляться и идти дальше по жизни со здоровой злостью. И за это нельзя было не уважать.

— Ты сейчас заберёшь ствол, отпустишь меня, и мы поговорим по душам.

— А с чего ты решил, что у тебя есть выбор?

— Выбор есть всегда.

Я вышел в темноту. Вдохнул влажный воздух, набирая его полную грудь. Я не мог надышаться, не мог остановить головокружение. Я устал, я безумно от всего этого устал.

Валентин оказался намного более хитрым и расчётливым, чем я предполагал. Мы словно два игрока на одном бескрайнем поле, я просчитывал атаку на два три хода вперёд. Он просчитывал партию. Я злился, я бесился, но теперь это было бесполезно. Даневич говорил и говорил. Слова падали в воздух, врезаясь в барабанные перепонки гулкими ударами.

— Это должно закончиться, Седой. — Ты и сам понимаешь…

После его монолога, Семён меня не удерживал. Наверное, знал — это бесполезно. Только оружие отобрал. Но оно и не понадобилось. Мы сцепились, словно звери, катались по полу опрокидывая мебель, разрушая все на своём пути. В пылу борьбы я слышал звон разбивающегося стекла, когда мы врезались в кофейный столик, опрокидывая на хрен вместе со всем содержимым. Чувствовал, как стекло впивается в кожу, как чужие удары таранят живот, ощущал металлический вкус на губах.

Это был поединок двоих обезумевших, доведённых до крайности зверей. Но, к моему сожалению, Даневич быстро начал проигрывать. А я продолжал раз за разом наносить удары по его слабеющему телу. Я бы и не остановился. Не сразу понял, что Семён орёт, трясёт за плечи…

…. — Ты его убьёшь. — Седой, очнись.

Я, наверное, даже не удивился, когда, перестав трясти словно грушу, Семён толкнул меня на диван. Напарник наклонился к лежащему телу, проверяя пульс.

— Он жив, хоть ты и избил его до полусмерти. — Сломана носовая перегородка, челюсть, убеждён ты успел выбить ему пару зубов. — Сергей…

— Да, — сипло отозвался. — Уверен, он уже никогда не станет таким красавчиком как раньше.

Я понял, что хохочу. Мне было охуенно смешно. БЛЯДЬ, мне было СМЕШНО. Меня распирало от хохота, от осознания, какой я жалкий сейчас. Распирало от осознания каким я был жалким все это время. Всё это безумие… Моя жизнь, спасённая любовью хрупкой девушки. Самопожертвование девочки, которая ничего не видела хорошего от меня. И от этого куска дерьма, который сейчас валялся в луже собственной крови.

Она отдала два года своей жизни, а что сделал я. ЧТО? СДЕЛАЛ? Я?

Да будь я на месте Семена, нахуй ушёл от такого главаря. Человек должен руководствоваться самим собой, разумом, а здесь… Здесь… Я был черной дырой, потоком чистой ярости, лавиной злости. Безумие, чистейшей воды. Я ткнулся мордой в окровавленные ладони, оценивая собственное состояние. Мелкая дрожь мышц, свидетельствовала, что наступает отходняк. Я чувствовал себя пьяным, будучи абсолютно трезвым. Сидел беспомощен, дезориентирован случившемся.

Я почти погиб той зимой. Я почти пропал из-за тебя.

Ты заплатила болью за боль. Но цена оказалась слишком высокой для нас обоих.

Я почти погиб…

Отказали тормоза, и я несусь по окрестному склону. С широко открытыми глазами, мои руки связаны за спиною. Колени в осколках, вместо икон — рамы выбитых взрывной волной окон.

Моя реальность РАЗБИВАЛАСЬ, рушилась. Я отторгал сам себя, не желая принимать действительность.

Он рассказал мне все. Про видео с подвала, про бумаги, звонок отцу. Пока я таил злобу, ревность, она спасала мою задницу. Валик не забыл рассказать о продемонстрированном репортаже. Как Тома увидела меня, в сопровождении крутой фотомодели, имени которой, я даже сейчас не могу вспомнить. Я так мечтал, чтобы она узнала, чего я добился. И вот, мечта стала реальностью, еще задолго до того, как я планировал.

— Да, Сергей. — Она не простит тебя. — Девочка ненавидит нас обоих одинаково.

Валентин говорил чётко, тихо. Но каждое слово било точно в цель, достигало самых забытых уголков сердца. Я повесил на них железные замки, дал себе слово забыть. А теперь оказалось, был жестоко обманут. Кромсая собственное сердце, каждый день убивал в себе любовь, единственное светлое чувство, которое стоило хранить и беречь.

Я достал смятую пачку. Дрожащими пальцами выудил сигарету и поджёг. Первая затяжка сожгла ее на треть.

Однажды я не сумел поверить. Не сумел дать любимому человеку шанс на оправдание, на пару минут разговора. Из-за гордости не понимая, что это не шутка. Нельзя игнорировать такое чувство. Это не игра, нельзя играть с любовью, нельзя в неё играть.

Понимал, что вот теперь меня накрывает так, что не хочется жить. Захотелось выть и жрать землю, потому что я не сумел понять, не сумел ее защитить. Свою любовь защитить. Я ее ОТДАЛ. Добровольно. Моя любовь оказалась матерным словом, написанным на заборе, а ее любовь чистым даром, вырезанной кровью души. Без любимого человека не хочется жить, а я жил. Я спал, ел, дышал, трахался.

А теперь кислород становится синонимом имени любимой. Я готов сдохнуть в понимании что это не конец, что хеппи энд должен быть. Иначе… Иначе я не спасусь от раздирающей изнутри боли.

Окурок тупой болью обжёг пальцы. Я проиграл, даже не зная условий игры.

Последнее, что поведал Даневич. Он оформил, все офшорные счета на жену.

Часть 13. Мам, не плачь

Даневич все просчитал грамотно. Его офшоры я при любом раскладе не смогу забрать. Для этого нужна подпись Тамары и ее согласие. Как минимум, личное присутствие у нотариуса. Я бы не смог отнять у неё даже карманную мелочь, а не то, что эти огромные деньги. Даже если бы не знал всю правду про ее замужество. Все равно не смог бы.

Сейчас сам бы рад ее деньгами засыпать, но они ей, уверен, не нужны. Знаю, Валик пытался и ничего из этого не вышло. Одно дело наши отношения, другое дело заставить любимого человека ставить подпись на бумаге, передавая своё состояние в чужие руки. Только эти деньги Тома никогда б не увидела.

Сам Даневич фактически оставался владельцем этого состояния. Если говорить официальным языком доверенным лицом во всех операциях. Он мог делать со счетами все что хотел. Единственное, что у него не было передачи прав на средства и имущество третьим лицам. Но это ему и не нужно было. Наоборот, оформив все на Тамару он обезопасил себя полностью. Самое обидное, что я не мог его устранить. Не мог стереть этого гада с лица земли. Знал, чувствовал — она мне не простит. Еще одна капля в глубоком озере ее непрощения.

Замкнутый блять, круг. Я ограничился только тем, что здорово потрепал его. Уверен, Тома даже не знает, что ее имя значится в графе владелицы целого состояния. Очередной хитрый ход змеи, имя которой Валентин.

Тома… В голове всплыл знакомый образ. Моя любовь, всегда далёкая, всегда чужая. Каждый раз, когда я собираю этот грёбаный мир по кусочкам мне не хватает всего лишь одной части. Я снова испытывал тоску. Болел. Мучился.