Прямое попадание - Линда Фэйрстайн

– Дальняя – это на кухню и комнатам слуг. И если вы не думаете, что мою жену убил дворецкий, мистер Чэпмен, то не стоит заниматься той частью дома. А остальные две ведут – точнее, вели – в наши отдельные помещения. Но мы ничего не меняли в последнее время. Даже когда у нас все шло хорошо, мы предпочитали иметь собственные жизненные пространства. Разные стили жизни, разные предпочтения в искусстве. Я не одобрял ее увлечения наркотиками, и меня не волновало ее увлечение современными картинами – некоторые чересчур абстрактны, негармоничны, но именно они стали нравиться ей в последнее время.

Мы проследовали за Кэкстоном в комнаты Дениз.

– Не хочу показаться вам сварливым стариком, джентльмены, особенно принимая во внимание, что я стою здесь перед вами, а моя жена покоится в гробу, но если бы ваше ведомство серьезно отнеслось к нападению на меня, то, возможно, этой трагедии с Дени удалось бы избежать.

Мы переглянулись, не в силах сдержать изумления.

– Никто из вас не работает в Девятнадцатом участке? Именно он расследует мой случай, – объяснил Кэкстон.

Чэпмен был явно огорчен тем, что мы явились сюда, не владея столь важной информацией.

– Я переходил Мэдисон-авеню шесть недель назад, направлялся домой из Уитни. В руках держал стаканчик с кофе. Вдруг проезжающая мимо машина замедлила ход, и мужчина на пассажирском сиденье что-то направил в мою сторону, – все происходило так быстро, что я успел разглядеть только его руку, – затем я услышал звук выстрела, и что-то обожгло мне голову. Когда я пришел в себя, то уже сидел на тротуаре, а вокруг суетились люди. Я даже кофе не уронил. – Кэкстон наклонил голову и раздвинул седые волосы. – Уверен, что шрам еще виден. Похоже на сварочный шов. В тот миг я решил, что пришла моя смерть. Значит, вот как это бывает, подумал я тогда. Совсем не больно. Только несколько секунд спустя я заметил, что по лицу течет кровь, и понял, что пуля меня лишь оцарапала, что это не серьезное ранение. Если бы кто-то в самом деле хотел меня убить, он нанял бы парней, которые не промахиваются. Надеюсь, вы разберетесь, связана ли гибель Дени с этим случаем?

Он повернулся на пятках и пошел вперед, чтобы включить свет в темном коридоре.

– Я так понимаю, – произнес Чэпмен, – что какой-то лейтенант-жополиз из Девятнадцатого участка решил не портить отчетность перед шефом. Спорим, когда я позвоню им, то выяснится, что они зарегистрировали нападение на Лоуэлла Кэкстона как нарушение общественного порядка, а не как попытку убийства. Не дай господь напугать добропорядочных жителей Верхнего Ист-Сайда слухами о том, что в их благопристойном районе чуть было не совершилось преступление, они еще, чего доброго, решат, что живут в Гарлеме.

7

– А вот еще Дега, – сказал мне Кэкстон, останавливаясь перед картиной. – Возможно, из курса колледжа вы помните, что после наполеоновских войн в некоторых слоях общества было решено, что старшие сыновьях должны становиться юристами. Эдгар послушался отца и записался на Faculté de Droit.[10] К радости всего остального мира – в отличие от его родителей, – уже через месяц он бросил юриспруденцию ради более творческого занятия.

Кэкстон зашагал дальше.

– Сезанн почти год провел в юридическом колледже в Эксе, томясь от скуки. А Матисс некоторое время даже поработал адвокатом, составлял иски и вел дела. И только когда он вынужден был остаться дома из-за аппендицита, мать подарила ему первый набор красок. Десять лет спустя он изменил историю изобразительного искусства, изобретя фовизм – сочетание ярких красок и причудливых форм. Представьте, сколько бы мы потеряли, если бы хоть один из этих корифеев увяз в трясине правоведения! А вы случайно не рисуете, мисс Купер?

Под видом краткой лекции по истории искусств Лоуэлл Кэкстон дал мне понять, как негативно он относится к профессии юриста. Что ж, его позиция ясна.

Коридор был сплоить увешан полотнами импрессионистов, от которых дух захватывало. Казалось, я иду по музейной галерее. Кэкстон распахнул последнюю дверь, она вела в спальню Дениз. Контраст был потрясающим.

– Есть некоторая зацикленность на себе, не правда ли? – спросил он с усмешкой.

Комната казалась храмом своей бывшей владелицы, каждая картина в ней была портретом Дениз.

– Это все, естественно, подарки художников. Благодарность за ее умение обращать их талант в золото. Алхимия. Забавно, не правда ли? Все это благодаря Уорхоллу, а он даже не подозревает об этом.

Над спинкой огромной кровати с множеством маленьких подушечек, заправленной потрясающе красивым антикварным постельным бельем, висели четыре разноцветные репродукции молодой Дениз Кэкстон, выполненные в стиле Уорхолла. Юная невеста с лебединой шеей и белозубой улыбкой королевы, возможно, и достойна кисти художника, вынуждена была признать я, но это обилие портретов немного пугало.

Мы с Майком и Мерсером обошли спальню, рассматривая подписи и удивляясь разнообразию стилей. Некоторые имена были мне знакомы – Ричард Сассмен, Эмилио Гомес и Анеас Маккивер, – но об остальных я никогда не слышала. На одних картинах Дени Кэкстон была полностью одета и увешана драгоценностями, на других – полностью обнажена и распростерта в эротической позе. Тут были торсы без головы и конечностей и головы без туловища.

– Как же она допустила сюда вон ту? – поинтересовался Чэпен, указав на холст размером в три квадратных фута, где на желтом фоне в правом верхнем углу был изображен маленький розовый прямоугольник.

Кэкстон рассмеялся.

– Это тоже Дениз, детектив. Так ее увидел Алан Левински. Она даже шутила по этому поводу. Ей удалось продать около дюжины «портретов» Левински, мистер Чэпмен. Покупателями стали Бардо, Трамп и Тед Тернер – остальных просто не помню. Несколько прямоугольников, пара трапеций, штуки три квадратов. Et voilà,[11] портрет готов.

– Если хотите знать мое мнение, то это сильно напоминает «Голого короля», – заметил Чэпмен.

– Именно, – согласился Кэкстон. – Полностью с вами согласен. Дениз часто подтрунивала над моими традиционными пристрастиями – называла их излишне реалистичными, вышедшими из моды. Жаль, что Ф.Т. Барнум[12] не дожил до нашего времени. Сейчас в мире каждые две минуты рождается по маляру, мнящему себя художником, вот что я вам скажу. Думаю, Барнум не отказался бы работать на пару с Дени.

Мерсер внимательно осмотрел мебель – прикроватные тумбочки, туалетный столик, крышку комода, – но нигде не было ни клочка бумаги, ни записки, ни номера телефона. Все на своем месте, идеальный порядок. Либо миссис Кэкстон обожала чистоту, либо Валери убрала все бумаги до нашего прихода.

– Не знаете ли вы – или скорее ваша домработница, – не пропало ли что-нибудь? – спросил Мерсер. – Драгоценности, одежда там…

– Понятия не имею, – ответил Кэкстон. Он подошел к единственной двери в спальне, не считая входной, распахнул ее, и нашим взорам предстала гардеробная, размерами, наверно, превосходящая половину квартир-студий на Манхэттене. Одежда была развешана по категориям – платья, брюки, костюмы, вечерние платья, – и каждая группа к тому же разобрана по цветам.

– Мелкие драгоценности хранятся в сейфе. А более ценные вещи, те, что достались от матери и grand-man,[13] – в банке. Мы, разумеется, проверим их сохранность в течение недели, и я дам вам знать. А теперь, если вы все осмотрели, давайте пройдем в кабинет Дениз.

Я хотела задержаться в будуаре, но выбора не было, поэтому мы побрели за Кэкстоном обратно по коридору, а затем в другую дверь.

В своем домашнем офисе Дениз соорудила некое подобие тронной залы, ее почетное место было за столом пятнадцатого века, который, по словам Лоуэлла, он нашел в одном из монастырей Умбрии.[14] За столом она работала, из украшений на нем были только часы работы Фаберже. Напротив высокого кожаного трона Дениз стояли два стула, в кабинете было еще четыре из того же гарнитура. На стенах висели картины абсолютно неизвестных мне авторов – все современные, а их подписи ни о чем не говорили.

Кэкстон обошел стол и опустился на трон Дениз, осмотрел кабинет с таким видом, будто первый раз видел его с этого ракурса. Затем пригласил нас сесть и задать оставшиеся вопросы о его покойной жене.

– Джентльмены, когда же вы спросите меня, не было ли у нее врагов?

– Да хоть сейчас, – отозвался Чэпмен. – А что, длинный список?

– Полагаю, все зависит от положения человека в мире искусства. Например, обозленный artiste,[15] уверенный, что дилер взял себе слишком большие комиссионные. Посмотрите на стены, и вы увидите, сколько у вас может быть подозреваемых. Потом, еще есть клиенты, которые время от времени выясняют, что по совету дилера переплатили за картину, которая им не нравится и которую они не могут продать по устраивающей их цене. В этом бизнесе нет ни единого человека, – продолжил он, – которого хоть раз за годы работы не обвинили бы в намеренном или случайном сбыте подделки. Кроме того, аукционная шумиха, когда правительство начинает обвинять продавцов в том, что они подают мошеннические заявки, чтобы сбить цены. На первый взгляд, джентльмены, это мир изящества, утонченных манер и гармонии. Но за внешним лоском он так же грязен и опасен, как любая коммерция, стоит только снять первый слой гуаши.