Обмен убийствами - Саймон Керник

Фарроу вроде утихомирился, когда его повели на допрос, но то, что произошло затем, по-прежнему не очень понятно. Как только Фарроу и арестовавшие его офицеры вошли в комнату, он обернулся и бросил одному из сопровождавших несколько слов, которые я тогда не расслышал, но потом мне сказали, что-то вроде «Сволочи, ничего вы мне не сделаете!» И тогда офицер совершил роковую ошибку. Он дал выход своему чувству и обозвал Фарроу черным ублюдком, из-за чего тот полез в драку. Мы вбежали в комнату для допросов как раз в тот момент, когда один из конвоиров ударил Фарроу, и он стукнулся головой об стенку. Удар был не настолько сильным, чтобы свалить с ног, тем не менее на лбу парня появилась царапина. «Караул! – завизжал он. – Убивают! Я требую адвоката! Немедленно!» Полицейские отпустили его, и мы помогли Фарроу, руки которого были в наручниках, сесть на стул. «Приведите мне адвоката! – потребовал он уже спокойно, хотя кровь из раны на лбу заливала ему лицо. – Я хочу подать официальную жалобу. Я ничего не буду говорить, пока не приведете мне адвоката». И действительно, больше он не промолвил ни слова.

На основании его жалобы нас всех, находящихся в тот момент в комнате для допросов, допрашивали представители отдела по рассмотрению жалоб на полицию, и мы стойко придерживались одной версии: сопротивляясь, Трои Фарроу споткнулся и ударился головой о стену. Полицейский, которого Фарроу обвинил в том, будто он оскорбил его по расовому признаку, отрицал свою вину, но признал, что назвал Фарроу ублюдком, а я не мог это комментировать, поскольку не слышал их разговора. Я понимаю, многие сочтут нечестным с моей стороны сокрытие того, чему я был свидетелем, но тогда я не придал серьезного значения случившемуся. Доктору в участке, обрабатывавшему Трою рану, понадобилось сделать только два шва. Кроме того, я не желал становиться доносчиком. И без того на полицию нападают со всех сторон, иногда кажется, будто весь мир против тебя ополчился, так что не хочется вонзать нож себе же в спину. Да и с какой стати портить карьеру своему коллеге, на мгновение потерявшему самообладание. Я никогда бы себе этого не простил.

Поначалу казалось, все обошлось. Не думаю, будто люди из отдела по рассмотрению жалоб нам поверили, но наши показания противопоставлялись словам преступника, а мы стояли на своем, поэтому им ничего не оставалось, как вынести вердикт о том, что Фарроу не расслышал слова офицера и пострадал по чистой случайности.

Но оказалось, это еще не конец. Через пару месяцев второй арестовавший Фарроу полицейский, видевший, как напарник его ударил, всего-то после одной кружки пива проболтался обо всем своему соседу по столику, который оказался журналистом, занимавшимся расследованием расизма в полиции. Он записал разговор на пленку, через два дня эта история появилась в местной газете, и все вдруг снова о ней заговорили. Вечерами у моего Дома толклись журналисты из местных газет и даже из телевизионной программы «Вечерний Лондон» и язвительно интересовались, правда ли, что я лгун и расист. Может, порой мне и приходится приврать, но уж расистом-то я никогда не был. Разразился громкий скандал. Мой босс» старший инспектор Ренхэм которым я проработал почти пять лет, старался защитить меня, но уж слишком пристальное внимание мы привлекали, и руководство полиции было вынуждено принять меры. Обоих полицейских, арестовавших Фарроу. уволили, моего напарнка констебля разжалован и в рядовые, а меня понизили до констебля.

Я был опозорен и долго не мог с этим смириться. Понимаете, хотя я и допустил промах, но суровость наказания превосходила тяжесть содеянного. Я изливал свою обиду жене, становился раздражительнее, и, видимо, наши с ней отношения не были такими уж близкими и надежными, как мне казалось, потому что три месяца спустя, после одной особенно серьезной ссоры мы расстались. К тому же у нее появился любовник. Думаю, я смог бы ее понять, если бы моим соперником не стал тот самый журналист, который и предал гласности всю эту историю. Этот наглый подонок расспрашивал ее о том, какое воздействие мой поступок произвел на нее и на отношения в семье, и, очевидно, это самое воздействие было весьма тяжелым, так как довольно скоро, возможно, в тот же самый день, их разговор закончился тем, что они оказались вместе в постели.

Что станешь делать в такой ситуации? А что вообще можно сделать? Только встать, отряхнуться и вспомнить: все проходит. Справедливость существует, правда, иной раз она не спешит проявиться. Мне не оставалось ничего другого, как утешаться такого рода размышлениями. Я забрал свои вещички, подал заявление о переводе в другой участок и в первый раз в своей карьере начал работать в северной от реки части города, в наиболее скандальном отделении во всем «Мет» – над ним до сих пор реяла дурная слава, которую принесло ему предательство одного из его старших работников.

Детектив сержант Дэннис Милн оказался самым подлым и коррумпированным офицером британской полиции: днем он являлся признанным специалистом департамента расследований преступлений, а по ночам – наемным убийцей, на совести у которого было бог весть сколько трупов. Тень его по-прежнему написала над участком подобно зловещей туче, хотя прошло уже почти два гола с момента разоблачения Милна, после чего он бесследно исчез. Время медленно залечивало раны, но в ДРП было много офицеров, включая старшего инспектора Hокса, репутация которых оказалась навечно подмоченной из-за длительной совместной службы с этим бесславным сыном полиции. Грязь прилипает крепко, может, потому мне так легко удалось получить туда назначение.

Переведясь на новую работу, я снял более или менее сносную квартиру в Тафнел-парке и вскоре снова дослужился до инспектора. Это было отголоском давнего прошлого, и я все еще ждал торжества справедливости (моя бывшая супруга и журналист жили вместе, а дочь даже уверяла, что он ей очень нравится), но могло оказаться и хуже. У меня оставалась работа, и против всех ожиданий мне удалось добиться небольшого повышения в звании…

Я вышел из кафе в пять минут одиннадцатого и направился за угол к «Бродячему волку», излюбленному пабу моих теперешних сослуживцев, посмотреть, не застану ли там кого из них. В пабе было полно народу, но я заметил у стойки двух знакомых констеблей и подошел выпить с ними пару пинт пива. Они спросил и, как продвигается дело Мэттьюза, но я маю что мог им рассказать. Очень медленно, только и всего. Разговор перешел на другие темы, и в одиннадцать я их покинул и побрел по Алпер-стрит в поисках неуловимого ночью черного такси. Аппер-стрит, как обычно, бурлила, кафе на тротуарах и роскошные бистро не пустовали, поскольку в такой теплый и приятный вечер людям всех возрастов и цветов кожи не сиделось дома. Из распахнутых настежь окон и дверей заведений доносились звуки джаза, мамбы, фламенко и других музыкальных стилей, так что казалось, будто находишься где-нибудь за границей. Улица сверкала огнями словно в праздничный вечер, и тому, кто хаживал по Аппер-стрит в восьмидесятых, трудно было поверить в такое превращение. Когда-то мрачная, темная улица с множеством отвратительных забегаловок, на которой после наступления темноты отваживались появиться только любители приключений и беспечные идиоты, теперь стала исмингтонской версией роскошного левобережного Парижа. В такой обстановке легко потерять бдительность.

Невероятно, но всего через пять минут мне удалось-таки поймать такси недалеко от Ислингтон-Грин – для такого часа это было своего рода рекордом. Я собирался поехать домой, но почему-то не чувствовал себя усталым. И потому попросил водителя отвезти меня в ночной клуб «Аркадия». Он как-то странно взглянул на меня в зеркальце, но молча кивнул, и мы кружным путем направились к Хайбери-Корнер. Я надеялся застать на работе Роя Фаулера и поболтать с ним хотя бы несколько минут так как был уверен, рано или поздно он вернется, если ему нечего скрывать. Когда владеешь ночным бизнесом, вряд ли надолго доверишь другому смотреть за своими денежками, если конечно, не хочешь остаться ни с чем.

За четыреста ярдов от Холлоуэй-роуд, сразу после поворота на Ливерпуль-роуд, движение вдруг застопорилось: компания человек в двадцать пять – тридцать, торчавших у паба, внезапно выкатилась на дорогу. Через мгновение уже слышались крики и звон разбитых бутылок, и от этой толпы отделились человек пять, размахивая кулаками и вертясь словно в каком-то безумном танце. К ним тут же подбежали остальные, и вся эта шумная и орущая ватага вывалилась на середину дороги, то разбегаясь, то вновь скучиваясь, тогда как некоторые из них самозабвенно дрались, забыв о проезжавших мимо машинах. В воздухе пролетела бутылка, ударилась о крышу какого-то автомобиля перед нами и скатилась целехонькой на линию для автобусов на другой стороне улицы.

– Проклятые сопляки! – со вздохом проворчал водитель, когда эта группа, состоявшая из ребят, которым на вид было не больше двадцати, откатилась снова на тротуар.