Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - Митицуна-но хаха

Тем временем Канэиэ каждый день присылал справиться о моем здоровье, и посыльный оставался стоять, чтобы не подвергаться осквернению. У меня же не осталось никаких чувств. Канэиэ продолжал до утомительного много писать, какое нетерпение испытывает оттого, что не может видеться со мной из-за опасности оскверниться. Но я была погружена в свои думы, и память моя не сохраняла происходящего.

Хотя я и не спешила домой, но, поскольку поступала не по своей воле, на сегодня был назначен день, когда все должны были отправляться.

Сердце мое тешили воспоминания о том, как мы ехали сюда, как я поддерживала матушку, чтобы ей удобнее было лежать, и как сама покрывалась испариной от напряжения. Хотя на этот раз было намного спокойнее и я ехала, разместившись до стыдного непринужденно, - по дороге мне было удивительно печально. Когда же я, доехав до места, вышла из экипажа, мне опять сделалось невообразимо тоскливо. Травы в садике, за которыми до последнего момента мы ухаживали вместе с матушкой, начиная с того времени, когда она занедужила, были совсем заброшены - разрослись и цвели буйно, как попало. Все, каждый по-своему, хлопотали о похоронных делах, и только я, ничем не занятая, сидела, уставившись в одну точку, лишь вновь и вновь повторяла старинную песню: «Звон роя насекомых в траве, что ты сажала...»

Хоть лишены они ухода,Цветы так буйноРазрослись.Благодаря твоим заботамОни напоены росой, -

такие мысли были в моей душе.

Никто из моих родственников не был принят при дворе, поэтому на время церемонии очищения от скверны они поселились вместе; каждый принялся огораживать для себя при помощи ширм отдельную комнату, и среди всего этого только я ничего не делала, а ночью, когда я слышала Взывание к имени Будды, то снова начинала плакать и плакала до рассвета. Церемонию сорок девятого дня[37] должны выполнять все без исключения, собравшись в доме.

Поскольку Канэиэ осуществлял большинство обрядов, людей собралось много. По моему желанию, было нарисовано изображение Будды. Когда этот день закончился, все разошлись кто куда, и я почувствовала себя совершенно одинокой; с этим - чем дальше, тем больше - ничего нельзя было поделать. Канэиэ, зная о моем состоянии, посещал меня чаще обычного.

От нечего делать я разбирала вещи, которые мы с матушкой брали с собой, когда отправлялись в храм. Это были обычные предметы, которыми мы пользовались ежедневно, что называется, от рассвета до сумерек, но когда я снова увидела ее письма, - мне показалось, что теряю сознание.

Когда матушка начала слабеть, то «приняла запреты», то есть, буддийский постриг, и в этот день некий добродетельный служитель преподнес ей рясу кэса. Ряса потом была осквернена смертью владелицы, и вот теперь я увидела ее среди других ее вещей.

Думая вернуть рясу, я встала на другой день затемно, но после того, как начала писать, то после слов «эта ряса» глаза мне закрыли слезы, и я написала:

Моя матушка сталаРосинкой на лотосе.Не та ли росаНамочила рукав у меняСегодняшним утром?

Старший брат обладателя этой рясы тоже был буддийским монахом, поэтому я просила его возносить за меня молитвы, но вдруг услышала, что он скоропостижно скончался. Я очень жалела младшего брата усопшего, когда представляла себе его чувства. Мысли у меня путались: «Отчего это с людьми, от которых я завишу, так выходит?». Я часто посылала ему сочувственные письма. Тот, с которым случилась такая беда, при жизни служил в храме Унрин-ин, Павильон Облачного леса. Когда завершились по нему церемонии сорок девятого дня, я написала:

Кто б мог подумать?ОставивОблачный сей лес,Он, обернувшись дымом,В небо поднялся.

Так у меня выходило, а в той печали, в какой пребывали тогда мои собственные чувства, они блуждали, как говорится, и над степью, и в горах.

В мелкой суете прошли и осень, и зима. В одном со мною доме жили только старший брат и моя тетя. Несмотря на то, что она была для меня все равно, что родительница, думая о том времени, когда матушка была еще жива, я целые дни проводила в слезах. Тем временем, год сменился, наступила весна, а потом и лето. Пришло время проводить обряды, связанные с годовщиной смерти.

На этот раз их проводили в том горном храме, где матушка скончалась. Я слышала, как закононаставник сказал нам:

- Вы собрались сюда совсем не для того, чтобы любоваться осенними горными склонами. В том месте, где она когда-то закрыла свои глаза, постарайтесь проникнуть в толкование смысла сутр.

После этого память мне отказала, и потом я уже ничего не помню. Закончив то, что должны были совершить, мы возвратились по домам. Я снова сняла траурные одежды, темно-серого цвета вещи, и все, вплоть до веера, подвергла очищению.

Одежды траурныеОчищаю в речке,Которая из берегов выходитИз-за потокаГорьких слез моих, -

так я думала и неудержимо плакала, ничего никому не говоря вслух.

Закончилась годовщина смерти, наступила обычная повседневность, когда я, не для того, чтобы сыграть, а чтобы очистить инструмент от пыли, взяла в руки арфу-кото и извлекла из нее несколько звуков. Услышав их, я подумала, что вот были траурные запреты на игру, но, к сожалению, все они оказались такими мимолетными, - и тут принесли стихотворение от тети:

Я только что услышалаЗвук арфы,Молчавшей до сих пор,И стало сноваНа душе печально.

Хотя в этом стихотворении ничего особенного не было, но когда я снова все представила, то заплакала пуще прежнего.

Та, кого не стало,Нас уже не навестит,Хоть и вернулись дни,Когда звенеть нам могутСтруны арфы.

Между тем, моя младшая сестра - одна среди многих доставлявшая мне приятные мгновения, - нынешним летом должна была отправиться в далекую провинцию. Теперь, когда период траура завершился, она стала готовиться к отъезду. Подумав об этом, я решила, что печалиться о разлуке с сестрой было бы глупо. Я приехала увидеться с нею в день ее отъезда. В качестве прощальных подарков я принесла с собой пару нарядов и шкатулку с приборами для письма. Перед отъездом в доме сестры поднялась огромная суматоха, но мы с отъезжающей не могли даже как следует видеть друг друга, только заливались слезами, сидя одна напротив другой. В это время в доме все твердили:

- Ну зачем это?

- Имейте выдержку!

- Это очень дурная примета.

И тут мы с сестрой увидели подъезжающую карету. Не успела я удивиться, как узнала, что она из дома, за мной.

- Скорее возвращайтесь. Сюда, пожалуйста, - услышала я, подошла к экипажу и села в него. Сестра моя тогда была одета в двойной утики цвета индиго, а на мне было тонкое одеяние цвета алых опавших листьев. Мы с нею поменялись нарядами[38] и расстались. Были уже десятые числа девятой луны. Вернувшись домой, я опять горько заплакала, до того безудержно, что мне сказали:

- Ну зачем так-то, это не к добру.

Теперь я была занята думами о том, что в это время она, видимо, проезжает через горную заставу... Луна светила очень ясно, и я сидела, пристально всматриваясь в нее, до тех пор, пока тетя не встала, не заиграла на кото и не произнесла:

Чтобы не задержали ееУ заставы Афусака,Я без остановкиИграю на лютне,И звуки, как слезы, текут.

Выходит, еще один человек, как и я, все это время думал о ней же.

Я тоже думаюО той заставеВ горах Афусака.Когда названье это слышу,От слез не просыхают рукава.

Пока я была озабочена такими думами, пришел к завершению год.

В третью луну, как раз, когда Канэиэ приехал ко мне, он внезапно заболел, и я, уязвленная его жестокими страданиями, принялась очень заботливо за ним ухаживать.

- Мне очень хочется остаться здесь, - говорил Канэиэ, - но, что бы я ни делал, я обязательно буду доставлять тебе большие неудобства, поэтому я лучше уеду отсюда. Ты не думай, что я такой черствый. Все это случилось так неожиданно, и у меня сейчас такое чувство, что больше мне не жить. Это очень горько. Ах, как это печально, что вот я умру, а ты совсем не будешь меня вспоминать.

Видя, как он при этих словах плачет, я совсем перестала что-либо понимать и тоже залилась слезами.