Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - Митицуна-но хаха

Что-то в этом духе. А поскольку Канэиэ прислал свои стихи с посыльным, с ним же я послала стихи:

Если вдруг ее бросаетТот, к кому привязана она,Кобыла из МитинокуПолагает -Вот он, конец.

Не знаю, что он подумал, но на это пришел ответ:

Когда б я называлсяЖеребенком из Обути[25],Не привязался быК тому, кто близок мне...Но я - не он.

И снова я ответила ему:

Я предпочла бы,Чтобы ты и вправдуБыл жеребенком тем.Тебя я приручила бИ попросила приходить.

Опять его ответ:

С тех пор, как задержалиЖеребенкаУ заставыСиракава,Прошло уж много дней.

«Послезавтра у нас будет Афусака, Застава Склона встреч», - известил меня Канэиэ. Это происходило в пятый день седьмой луны. Канэиэ как раз был в затворничестве по случаю длительного воздержания[26], и, получив от него весточку, я отправила ему ответное послание:

Ужели хочешь ты договориться,Чтобы теперь встречаться намЛишь раз в году, седьмого,Подле Реки Небесной,Как те звезды?![27]

Наверное, он подумал: есть в этом правда, и мои слова, как будто бы, запали ему в душу. Так прошло сколько-то месяцев. Я была спокойна, когда услышала, что женщина, которая пресытила взор Канэиэ, теперь стала куда более активной. Что же с тем делом, которое продолжалось издавна? Как ни трудно все это было вынести, но то, что я жила, постоянно сокрушаясь, было, видимо, предопределено в моих прежних жизнях.

Канэиэ, начав с младшего секретаря, сделался особой четвертого ранга[28], прекратил службу во дворце Чистой прохлады, а на церемонии возглашения чиновников был назван старшим служащим в каком-то ведомстве, вызывавшем у него большое раздражение. Ему это ведомство представлялось настолько неприятным, что он, вместо службы, стал гулять там и сям, и мы подчас весьма безмятежно проводили с ним дня по два-три.

И вот от принца, главы того ведомства, к которому Канэиэ проявил такое равнодушие, доставили послание:

В один мотокПопалиСпутанные нитки.Так отчего ониВстречаться перестали?

Канэиэ ответил ему:

Когда Вы говорите: «Перестали», -Мне делается очень грустно.Как видно, это потому,Что я вхожу напрасноВ моток, что Вами скручен.

С обратной почтой опять принесли письмо:

Ах, эти нитки летние!Не правда ли,Пока заходимМы к женам двум иль даже трем,Ан, время и уходит.

Ответ Канэиэ:

Пусть семь их у меня,Тех летних нитей, -Минуты нет свободнойНи для одной жены,И ни для двух.

И опять от принца принесли стихи:

Белая нитьМежду мною и Вами -Что с нею будет?Пока неприятности ею не связаны,Надо бы нить порвать.

Там было еще сказано: «Насчет двух-трех дней я действительно написал немного лишнего. Сейчас писать перестаю, потому что у меня наступает период затворничества».

Получив это письмо, Канэиэ сейчас же ответил и дал мне этот ответ услышать:

Хоть годы идут,Но вот думаю я,Что в тех отношениях,Которые связаны клятвой,Главнейшая нитка той связки заключена.

В это самое время, в двадцатых числах пятой луны, мы также начали затворничество продолжительностью в сорок пять дней, и для этого переехали в дом моего отца - скитальца по уездам, который был отделен от дома, где жил тогда принц, одним только забором. Когда наступила шестая луна, пошли сильные дожди[29], и все должны были из-за дождей затвориться у себя. Дом у нас был неухоженным, мы тревожились оттого, что он протекал, и тут принц прислал нам весточку, которая показалась тогда очень странной:

В этих долгих дождях,Ничем не дающих заняться,Среди струй водяных,ТоропливыхТоже кроется смысл.

Ответ был такой:

Такое время, что повсюдуВсе хлещут долгие дожди.Но вряд ли путникуВ пустынном миреСреди дождя уютно...

И снова принц пожаловал нас посланием: «Разве я сказал, что люди не чувствуют себя свободно?

Из тех, кто в тревогеВремя проводит под этим дождем,Кого ни возьми, -Разве он не намокнет,Когда разольется вода?»

Ответ был такой:

В любую эпохуТот, кто любимую ожидает,Знает, что никогдаВысушить слезы любвиВремени не хватает.

И опять от принца принесли стихи:

Но это лишь у ВасНастолько намокают рукава,А у живущих в постоянном местеДаже тропы любовнойНе бывает.

- Однако, какой-то он все-таки странный, наш господин, - такими словами сопровождали мы совместное чтение этих стихов.

Наступил перерыв в дождях, и в надлежащий день Канэиэ отправился в свою обычную поездку, как вдруг принесли очередное послание от принца. И хотя я сказала: «Он изволит отсутствовать», - мне вручили это послание, заявив: «Велено отдать в любом случае». Я взглянула в бумагу, там было:

«От вчерашней любвиИща утешенья,С гвоздикой в рукеСтоял я у вашей стены.Вы так и не знали?

Но поскольку это было бесполезно, я ушел прочь».

Канэиэ вернулся через два дня. Когда я показала ему это письмо со словами:

- Вот, еще это было, - он посмотрел его и сказал:

- Время уже прошло, сейчас не годится посылать ответ, - и только отправил человека справиться, отчего в эти дни нам не было известий от его светлости. Получили ответ:

«Когда прибывает водаНа прибрежном пескеУ залива,Быть может, смывает онаОтпечатки птичьих следов?

Посмотрите внимательно, Ваша обида не имеет под собою оснований. Не правда ли, что сами Вы пожалуете ко мне?» - было там написано женским почерком[30].

Ответ написали трудным мужским почерком:

Сокрытые водой следыЧтобы увидеть,Придется ждатьОтлив на берегу.Не правда ли, найти их нелегко.

И снова от принца было послание:

«Следы того письма,В котором не былоВторого смысла,Найдите непременно, подождав,Когда отлив от берега уйдет.

Так я полагаю, и тем не менее меж нами нет понимания».

Тем временем миновала уже пора очистительных обрядов, а назавтра, как будто бы, подходило время праздника Пастуха и Ткачихи. Миновало лишь сорок дней нашего затворничества. Самочувствие у меня в ту пору было неважное, меня мучил сильный кашель, появилось что-то вроде одержимости злым духом, против которой надо было бы попробовать заклинания, и с приходом невыносимой жары в то тесное жилище, где мы укрывались, я и Канэиэ уехали в горный буддийский храм, в котором я уже бывала. Когда же наступило пятнадцатое и шестнадцатое число, пришел День поминовения усопших[31]. Мы вместе с Канэиэ стали разглядывать удивительные картины того, как, собравшись разнообразными группами, люди несли подношения - это было то печально, то смешно. Мое самочувствие к тому времени уже не внушало тревоги, затворничество завершилось, и мы спокойно выехали в столицу. Осень и зима прошли без заметных происшествий.

Сменился год и ничего особенного не произошло. Сердце у Канэиэ, в отличие от обычного времени, во всем было полно благорасположения ко мне. С началом этого года он опять был допущен ко двору.

В день очищения перед празднеством Камо[32] тот же принц известил Канэиэ: «После того, как посмотрим на церемонию, поедем в одной карете». На краешке его письма было написано стихотворение «Мои лета».