Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг. - Лев Регельсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С позиций веры необходимо было признать, что Всемогущий Бог, устрояющий судьбы народов в соответствии с их свободной волей (без такой свободы вообще не было бы человека и не было бы истории), дал возможность («попустил») одержать победу такой власти, которая сумела выявить и реализовать эти глубинные стремления преобладающей части народа – преобладающей даже не численно, но в смысле энергии и силы своих стремлений. Изменение, в историческом масштабе, характера власти могло происходить лишь по мере изменения самих этих глубинных народных устремлений. Но это уже было не делом политической или военной борьбы, но делом долгого, мирного, терпеливого церковного служения, делом накопления нового духовного и нравственного опыта свободными человеческими личностями, из которых состоит народ.
Когда горькая историческая правда стала очевидной, Церковь нашла в себе силу и смирение, чтобы признать новую власть и начать молиться Богу о помощи в ее государственном служении. И этому уже не могло помешать то, что, вопреки пожеланию Церкви, руководители советского государства оказались атеистами и носителями псевдорелигиозной, конкурирующей с христианством коммунистической идеологии. Здесь проявилось не малодушие и приспособленчество, но верность Богу и готовность в самых тяжких условиях продолжать духовное служение своему народу. С полной определенностью это признание было выражено в так называемом «завещании» патриарха Тихона от 25 марта/7 апреля 1925 г.:
«В годы великой гражданской разрухи, по воле Божией, без которой в мире ничего не совершается, во главе русского государства стала Советская власть, принявшая на себя тяжелую обязанность – устранение жутких последствий войны и страшного голода… Мы призываем всех возлюбленных чад Богохранимой церкви российской в сие ответственное время строительства общего благосостояния народа[6] слиться с Нами в горячей молитве ко Всевышнему о ниспослании помощи рабоче-крестьянской власти в ее трудах для общенародного блага… Призываем не питать надежд на возвращение монархического строя и убедиться в том, что Советская власть – действительно народная рабоче-крестьянская власть, а потому прочная и непоколебимая…»
Этот текст был подписан патриархом Тихоном в день смерти (в связи с чем даже высказывались сомнения в подлинности его подписи); непосредственным его автором был митрополит Петр, верный помощник патриарха Тихона, достойный преемник его на посту главы церковного управления. Несмотря на предельно доброжелательные выражения в адрес государственной власти, несмотря на безоговорочное признание ее законности, на обещание полной политической лояльности к ней, на призыв к общецерковной молитве за нее, – в этом «завещании» нет одного: внутренне-сердечной солидарности, компромисса с коммунистической идеологией, смешения христианского духа с духом революции. Этого мы не найдем ни в одном высказывании патриарха Тихона и его верных сторонников: синергизм с Богом не оставляет места для «синергизма» с греховным миром. Контраст был особенно разителен в сравнении с многочисленными заявлениями руководителей обновленческого раскола, проникнутыми именно этим «синергизмом» с коммунистической идеологией и духом революции. В религиозных испытаниях той эпохи водораздел проходил не по линии «признание или непризнание» советской власти, «лояльность или нелояльность» к ней; водораздел проходил по совершенно другой линии: «признание или солидарность», «лояльность или синергизм». Не понимая этого, абсолютно невозможно разобраться в хаосе событий, многообразии позиций и многоголосице мнений, характерных для того времени.
Церковь осознала свою историческую миссию в критический момент жизни России не в борьбе за то или иное государственное устройство, не в борьбе за укрепление своих собственных позиций в государстве, а прежде всего и главным образом – в борьбе за прекращение народной распри и вражды, за прекращение партийных и социальных раздоров, за установление подлинно христианского, подлинно православного духа мира и братолюбия. Позиция Церкви в этом вопросе оставалась твердой и неизменной: не становясь на сторону какой-либо из борющихся сил, она настойчиво призывала к примирению и прекращению междоусобия, во имя каких бы целей оно ни возгоралось. Начиная с марта 1917 г. почти нет посланий или обращений высшей церковной власти, не затрагивавших эту острую, поистине «кровоточащую» тему; с той же проповедью с церковных амвонов обращались к своей пастве епископы и священники.
22 июля 1917 г., вскоре после известных июльских событий – первой попытки вооруженного выступления против законной государственной власти, Священный синод обратился с посланием к чадам Церкви и гражданам России «О чрезвычайных обстоятельствах переживаемого времени». В послании со скорбью говорилось о том, что общественная свобода, открывшая светлые перспективы для внутреннего развития страны, используется для разжигания вражды и раздоров:
«Хищения, грабежи, разбои, насилия и обострившаяся партийная политическая борьба стали достоянием нашей новой жизни и поселили в народе озлобление и рознь, повлекшие за собой внутреннюю братоубийственную войну, неоднократное кровопролитие… Вместо свободы – новое взаимное угнетение, вместо братства – охлаждение любви, упадок добрых, мирных, братских общественных отношений. Страна пошла по пути гибели…»
24 августа Всероссийский церковно-поместный собор обращается к православному русскому народу, и отдельно – к армии и флоту, с призывом к прекращению распри. Болью и тревогой за будущее Родины наполнены слова этих обращений:
«Братие возлюбленные, услышьте голос Церкви. Родина гибнет. И не какие-либо не зависящие от нас несчастия тому причиною, а бездна нашего духовного падения… Очнитесь, опомнитесь, отбросьте вашу взаимную ненависть и внутренние распри, встаньте за Россию… Не допустите Родину до поругания и до позорного конца».
«В сердце русского человека стал затуманиваться светлый образ Христов, начал гаснуть огонь веры православной, начало слабеть стремление к подвигу во имя Христа… Начало все это меркнуть в русских сердцах – непроглядная тьма окутала русскую землю, и стала гибнуть великая, могучая Святая Русь…»
1 сентября, в связи с неудавшейся попыткой генерала Корнилова установить военную диктатуру, Собор принимает постановление «По поводу угрожавшей Родине братоубийственной войны»:
«Русское войско перед лицом внешнего врага готово распасться на два враждующих стана… Верная своим священным заветам, Церковь православная не принимает участия в борьбе политических партий. И, однако, ныне, как и в дни священномученика патриарха Ермогена, она не может оставаться равнодушною зрительницей распада и гибели Родины».
Надо всей революционной эпохой мощным рефреном звучит кроткий, но в то же время обличительный призыв святой Церкви:
«Междоусобие должно быть предотвращено, братоубийство должно быть оставлено окончательно, примирение обоих враждующих станов должно быть полным и прочным. Не должно быть места для недостойных актов кровавой мести».
Чем больше проходит времени, чем яснее раскрывается перед нами духовный смысл эпохи, тем все глубже и значительней звучат эти простые, искренние, подлинно евангельские слова. То, что это были не только слова, а глубочайшее религиозное убеждение, лучшие сыны Церкви – им же несть числа – доказали в дальнейшем не только своей жизнью, но и своей смертью, принятой во имя братолюбия, за неучастие в братоубийственной бойне, за призыв к прекращению кровавого раздора.
Призыв этот рождался из самых недр церковности, ибо прежде всего на самом Поместном соборе дух мира, терпения и любви все более явственно торжествовал над подозрительностью, завистью, гневом, злобной одержимостью политическими страстями – над всеми этими предтечами того духа братоубийственной вражды, который все более овладевал в то время Россией. Вот как рассказывает об этом один из активных участников Собора, митрополит Евлогий:
«Русская жизнь в те дни представляла море, взбаламученное революционной бурей. Церковная жизнь пришла в расстройство. Облик собора, по пестроте состава, непримиримости, враждебности течений и настроений, поначалу тревожил, печалил, даже казался жутким… Некоторых членов собора волна революции уже захватила. Интеллигенция, крестьяне, рабочие и профессора неудержимо тянули влево. Среди духовенства тоже были элементы разные. Некоторые из них оказались теми «левыми» участниками революционного Московского епархиального съезда, которые стояли за всестороннюю «модернизацию» церковной жизни. Необъединенность, разброд, недовольство, даже взаимное недоверие… – вот вначале состояние собора. Но – о, чудо Божие! – постепенно все стало изменяться… Толпа, тронутая революцией, коснувшаяся ее темной стихии, стала перерождаться в некое гармоническое целое, внешне упорядоченное, а внутренне солидарное. Люди становились мирными, серьезными работниками, начинали по-иному чувствовать, по-иному смотреть на вещи. Этот процесс молитвенного перерождения был очевиден для всякого внимательного глаза, ощутим для каждого соборного деятеля. Дух мира, обновления и единодушия поднимал всех нас…» (Путь моей жизни. Париж, 1947).
