Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг. - Лев Регельсон

«Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего Мне императорский всероссийский престол в годину беспримерной войны и волнений народных. Одушевленный единою со всем народом мыслью, что выше всего блага Родины нашей, принял Я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы государства Российского…»

Позицию эту полностью подтверждает Священный синод Православной российской церкви (по своему составу вполне «монархический») в своем обращении к церковному народу от 9 марта 1917 г.:

«Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути… Враг еще стоит на нашей земле, и славной нашей армии предстоят в ближайшем будущем великие усилия… Ради счастья Родины оставьте в это великое историческое время всякие распри и несогласия, объединитесь в братской любви на благо Родины».

В числе подписавших обращение были: митрополит Киевский Владимир, архиепископ Новгородский Арсений и два будущих патриарха – Тихон и Сергий. В последние дни перед отречением государя, когда все колебалось на чаше весов, церковная власть могла своим огромным в то время авторитетом попытаться оказать решающее влияние на исход событий. Однако Синод отнесся резко отрицательно к предложению обер-прокурора Раева обратиться к православному народу с монархическим воззванием. Не было также направлено никакого призыва или обращения к Николаю II и Михаилу с просьбой или требованием соблюдать свои обязанности помазанника, как они всегда понимались Церковью. Все это свидетельствует о том, что и церковное руководство разделяло мысль о необходимости нового народного волеизъявления о форме государственного устройства.

Конечно, от Временного правительства Церковь не могла ожидать для себя ничего хорошего. Острые конфликты представителей духовенства с политическими партиями развернулись еще в период III и IV Государственных дум, а после постановления Временного правительства о передаче церковно-приходских школ в ведение Министерства просвещения конфликт перешел в открытую конфронтацию.

Тем не менее со стороны Синода или начавшего действовать с 15 августа 1917 г. Всероссийского церковно-поместного собора не было никаких проявлений гражданской нелояльности по отношению к Временному правительству. Провозгласив невмешательство Церкви в политическую борьбу, Поместный собор остался верен этому принципу, не оказав никакой поддержки генералу Корнилову, явно этой поддержки искавшему, в его попытке, по договоренности с Керенским и Савинковым, установить, совместно с ними, военную диктатуру. Собор не выразил никакого протеста и против государственного переворота, совершенного Керенским, который обвинил Корнилова в заговоре и провозгласил Российскую Республику с передачей полноты власти Совету пяти, узурпируя тем самым исключительное право Учредительного собрания на выбор формы правления. Никак не отреагировал Поместный собор на сообщение о захвате власти Военно-революционным комитетом 25 октября 1917 г., провозгласившего своей целью пресечь узурпацию власти Керенским и обеспечить беспрепятственные выборы и созыв Учредительного собрания.

Именно так это событие выглядело в глазах большинства населения, тем более что новое правительство, выполняя свое обещание, немедленно начало подготовку к выборам. Какого-либо «ведомственного» интереса в созыве Учредительного собрания Церковь преследовать не могла, поскольку было заранее ясно, что оно будет целиком состоять из представителей партий, негативно настроенных к Церкви. Политической партии, отстаивающей интересы Церкви, в России не было вообще, и такую партию Церковь никогда не пыталась создать – политический клерикализм, столь характерный для Европы, был всегда глубоко чужд Русской церкви. Хотя духовенства в IV Думе было много, никакой особой партии оно собой не представляло. Не преследуя свои особые интересы, не вмешиваясь в борьбу партий и претендентов на власть, Церковь тем не менее призвала верующих активно участвовать в предстоящих выборах в Учредительное собрание. При этом проводилась параллель с эпохой Смутного времени начала XVII в., когда Земский собор восстановил начала русской государственности.

«Великое дело предлежит народу православному, – возвещалось в послании Поместного собора от 4 октября 1917 г. – Уже не в первый раз в нашей истории рушится храмина государственного его бытия, а Родину нашу постигает гибельная смута. И опять, как три века назад, призывается Русь разумом всенародным скрепить правовые устои, возродить пошатнувшуюся мощь, твердыми законами оградить свободу и порядок в земле нашей… Непримиримостью партий и сословным раздором не созидается мощь государства, не врачуются раны от тяжелой войны и всегубительного раздора… Пусть победит наш народ обуревающий его дух нечестия и ненависти, и тогда дружным усилием совершит он государственный труд свой… Но без любви, смирения, кротости, всуе приступим к великому делу».

Безропотно встретил Поместный собор и очередной государственный переворот – разгон Учредительного собрания в ночь с 5 на 6 января 1918 г. В сознании Церкви это, очевидно, означало, что период безвластия и смутного времени затягивается. Можно ли было ожидать от Церкви, чтобы она поверила в прочность и окончательность революционного захвата власти коалицией большевиков и левых эсеров? Как могли в это верить церковные деятели, если в это не верили сами лидеры господствующих партий? В газете «Известия ВЦИК» того времени можно было прочесть ликующие передовицы с такими, например, заявлениями:

«Мы уже продержались дольше, чем Парижская коммуна, история нас не забудет!»

Возникает вопрос: как могло сочетаться в церковном сознании относительное безразличие к форме правления с глубокой озабоченностью судьбами России? Здесь, по-видимому, сказалось традиционное представление православной политической мысли о том, что духовно-нравственное «качество» государственной власти определяется прежде всего личностями ее конкретных носителей, тогда как формальная структура власти является чем-то вторичным. Этим можно объяснить кажущееся несоответствие между заявлениями о неучастии Церкви в политике и таким, например, постановлением Собора (от 2 декабря 1917 г.):

«Глава Российского государства, министр исповеданий и министр народного просвещения и товарищи их должны быть православными».

В том же постановлении провозглашалось, что Православная российская церковь «занимает в Российском государстве первенствующее среди других исповеданий публично-правовое положение, подобающее ей, как величайшей святыне огромного большинства населения и как великой исторической силе, созидавшей Российское государство».

Церковные деятели в то время совершенно не могли себе представить, чтобы «поголовно верующий» народ мог допустить над собой государственную власть, нравственно не опирающуюся на православие и Церковь. Так, в послании патриарха Тихона Совету народных комиссаров от 13/26 октября 1918 г. говорилось:

«Не наше дело судить о земной власти, всякая власть, от Бога допущенная, привлекла бы на себя наше благословение, если бы она воистину явилась «Божиим слугой» на благо подчиненных и была «страшная не для добрых дел, а для злых» (Рим., XIII: 34). Ныне же к вам, употребляющим власть на преследование ближних, истребление невинных, простираем мы наше слово увещевания…»

Употребление здесь условной формы «если бы» указывает на то, что данная власть в качестве таковой патриархом религиозно не признается. Называя большевиков не носителями государственной власти, но лишь «употребляющими власть», патриарх ясно дает понять, что речь идет о случайных людях, мятежниках, своего рода «внутренних интервентах».

Должны были пройти годы, прежде чем новая власть добилась окончательной победы и поддержки большинства народа. Какое бы справедливое нравственное негодование ни вызвали методы, которыми она этого добилась, приходилось признать реальность народного волеизъявления. В ходе гражданской войны, захватившей большинство населения, народ, в конечном счете, «проголосовал» за большевиков. После этого уже нельзя было утверждать, что власть большевиков – это лишь «внутренняя оккупация» России группой заговорщиков, опирающейся на инородческие и иноверческие элементы. Приходилось признать, что в самом русском народе произошел глубинный раскол, в ходе которого одна часть народа одержала верх над другой. С церковной точки зрения, победила не лучшая часть, но не считаться с этим фактом было уже невозможно. Именно большевики сумели откликнуться на какие-то глубинные (пусть отчасти и греховные) стремления народного большинства и поэтому получили его признание, поддержку кровью.