Русские истории - Андрей Расторгуев

«Парничок, теплица да сарайка…»

Парничок, теплица да сарайка,облепиха, яблоня, ветла.Грядки год не копаны – хозяйкапрежняя зимою померла…Ничего, весной перекопаем —чай, не отродясь на хрустале…Покупаем дачу, покупаем —сами прикрепляемся к земле.

Не усадьба в ближней деревеньке,и запросом вовсе не пустяк,а не спросим: почему за деньги,если по названию – за так?Знаем, что гроша не стоит слово,и садам цена – не пятачок…Огляди-ка пристальнее снова:дом, сарай, теплица, парничок…

А земля вытягивала тело,будто нас пыталась поддержать.Очень жить хотела. Не хотелахолостою-вдóвою лежать.

«На ступенях пушкинского дома…»

На ступенях пушкинского домая сижу. Июльская истомаразлита над Соротью. Вода,льющемуся времени согласна,движется вседенно и всечасно,размыкая наши невода.Тишина в Михайловской селитьбе —уловить её да утолить быжажду постоянства навсегда.Но вода течёт неумолимо,тишина опять неуловима.Истая душа неутолима,сущая на долгие годана ступенях пушкинского дома…

Караван Абдул Касыма

Великий визирь Абдул Касым Исмаил, который жил в Персии в X веке, никуда не выезжал без своей библиотеки, состоявшей из 117 тысяч томов…

Дорожки апельсинового садазаря волною нежной окатила.Настало утро, и Шахерезададозволенные речи прекратила.К тяжёлому движению готовы,перетирая палочки полыни,отдали сыромятные швартовынавьюченные корабли пустыни.

Раскачиваясь медленно и мерно,как если бы причисленные к сану,они до Нишапура или Мервапо древнему ступают Хорасану.А после снова в ногу понемногус такой же ношей, медленно и хмуропускаются в обратную дорогув Газни от Мерва или Нишапура.Наделены терпением верблюда,погонщики, усталости не выдав,пройдут повсюду, тянется докудаобширная держава Газневидов —единую вобравшие повадку,из чёрной грязи поднятые в князи,обученные строгому порядкумудрёных завитков арабской вязи…

Лишь мёртвый или пьяница не спросит,упившись до погибели в кружале:– Чей это караван? И что вас носиттуда-сюда-обратно по державе?Сбрела с ума верблюжья вереница,хозяин ли в неимоверном раже,и что такого ценного хранитсяв усердно сберегаемой поклаже?

– Велением великого визиря, —ответит предводитель каравана, —в тюках ни разу не перевозилимы ничего для тела и кармана:ни редкостные финики и фиги,ни золота увесистые слитки,а только книги, праведные книги —мудрейшие пергаменты и свитки.Наверно, правоверные вовекис тех пор, как землю солнце осветило,не ведали крупней библиотеки,чем у Абдул Касыма Исмаила.Работа или псовая охота —за господином следуя в дорогу,построенный от алефа до йота,мой караван подобен каталогу…

Веками над благословенным краемгрома гремели, буря голосила.Сегодня больше ничего не знаеммы про Абдул Касыма Исмаила.Знать, предпочёл всевидящий Создатель,чтоб он остался в памяти как книжник —как почитатель слова и читатель,и как библиотекарь-передвижник.

Поток тысячелетия неистов —перебираю вроде казначея:ещё который из премьер-министровв историю вошёл за книгочея?И добавляет в утреннюю ласкунемного лёгкой горечи досада:похоже, удивительную сказкуне досказала нам Шахерезада…

«Иные книги нынелетние…»

Иные книги нынелетние,нам возводимые в закон,напоминают: мы – последние,кто пишет русским языком,рябые рыбины подлёдные,огнеупорные кроты,седые птицы перелётные,свалившиеся с высоты…

Не коршуны, но и не голуби,из-под земли или водымы пробиваемся сквозь прорубии потаённые ходы.И как дыханье ветряное,глотаемое сгоряча,нам слово однокоренное,понятное без толмача.

Ыб

Елене Габовой и Петру Столповскому

На стенке дома в селенье Ыб —лёгкая стайка летучих рыб,как на волне или полотне.Клёв невелик при большой луне,где бы и взяться плоти плотвиц.А, может статься, то стая птиц…

Дерево изнемогло во мгле —в чёрном тепле на сырой земле,но, как на будущее крючки,неистребимы его сучки —жизни добавка, души припёкза прорастание поперёк.

Из потревоженной целиныне взращены, но возвращены,это они на пытливый взглядпротив теченья плывут-летят,крыльями связывая следынеба, земли и большой воды.Не на приманку и не в узде —только на тонком стальном гвоздедержатся, чтобы не унеслополой рекой поутру селов купах черёмух и древних иви его имя чуднóе – Ыб.

Старик и море

Народному писателю Карелии Александру Волкову

I

Чай-иван зацвёл на косогоре —самый плодовитый из Иванов…Сямозеро – маленькое моремежду двух великих океанов.Норов у него не голубиный —выходи с опаской на моторе.У него есть мели и глубины,и старик, необходимый морю.

От высокой горницы к подвалушоркая подошвами пороги,он один хозяйствует помалув доме у прибоя и дороги.Но, пускай не вовсе умалилатело жизнь цепочкой годовою,заросла смородина-малинасорною травою-крапивóю.

Нá берег с воды не торопился,сетки ставил бережно и ловко,а теперь у дедовского пирсаливнями захлёстнутая лодка.И, в неторопливом разговорескрадывая долгую тревогу,слышит он, как Сямозеро-мореплещется на старую дорогу,валуны волнами осыпает,подо льдом – и то не засыпает…

II

В довоенные годаиногда очередямивот такие неводамы таскали лошадями,вот такие мужикиподымались спозаранку,вот такие судакишли на свежую приманку.А в сегодняшнюю мутьмужиками стали бабы…Дали б морю отдохнуть —рыба выросла хотя бы.

III

Многое и многих без следаунесла холодная вода,да иное шло и по наследству…Вышедшую замуж по соседствутётку он не видел никогда —поперёк семейной половицыпролегли финляндские границы,кровяной капели череда.

Первая была ещё близка.Долго шли по берегу войска,снеговые шапки осыпались.По часам солдаты отсыпались,плавал сизый дым у потолка.В горнице, дополнив обстановку,командир свернул километровку,допил напоследок чёрный чай.Задержался, будто над пучиной,и с горчиной, смутно различимой:– Всё, хозяйка – начали. Прощай…

И в потёмках сонных, раным-ранопо штабами писаному планузавели орудия обстрел…Выжил ли? Возможны варианты:если не лежит у Питкяранты,в сорок первом вряд ли уцелел.В том снегу не только танки-пушки,но и куропатки да кукушкилюду наклевали – не дай Бог…Изредка случалось по-иному:старший брат живой вернулся к дому —две войны до края превозмог.

И когда почти через полвекаснова к ветке прикоснулась ветка,помня о кореньях родовых,сколько б водки ни приговорили —обо всём рядили-говорили,кроме зимовых сороковых.И его двоюродные братьяне салфетки вышивали гладью…Но, сказали, были в тыловых.

Может, в самом деле не стреляли —били сваи, пищу доставляли…Всякое бывает на войне.Если до нутра не перемерить —остаётся нá слово поверитьв то, что нету крови на родне…

IV

Был старик лесовик,был старик рыболов,а теперь ни уму и ни сердцу…За несметными следомон тоже готовотворить у истории дверцу,как ещё отворяетчуть свет или снегпобелённую печь домовую…Там спекается век,рассыпается век,вылетает в трубу дымовую.

– Лебединого временине проворонь, —наставляют земные глубины.Ненасытно голодныйдо жизни огоньдобирается до сердцевины,где на памяти детскойгорчит не угарна Урале на лесоповале,а противоцинготныйсосновый отвар —хоть залейся, его выдавали…

V

Где стоят Елань да Талица,птица-горлица печалитсяне о злате или олове —о далёком сизом голубе.Первая любовь примерная,потому, видать, неверная,мятная да перемётная,точно стая перелётная.

Голубок не отрекается —издалёка откликается:хоть везде растёт смородина,за горами твоя родина.А моя голуба-лапушка —там, где ходит рыба ряпушка,где сосна стоит-качается,а дорога не кончается.Утекло воды и времени —ничего не переменим мы…

VI