Помни обо мне - Софья Подольская

— Всеотцом и всеми святыми прошу, Дарьен! Очнитесь!

Святая Интруна, молю…

Я кусала губы, ругая себя последними словами. Видела же, видела этот треклятый ручей! Могла бы, нет, должна была понять!

Его светлость дернулся, словно на кожу плеснули кипятком, но глаз не открыл. Только рукой махнул небрежно — и я кубарем полетела на траву. А он сделал еще шаг. Проклятье!

Я вскочила, зашла сзади и, ухватившись за пояс герцогских штанов, дернула. С таким же успехом можно было пытаться остановить прилив. От нового замаха я уже увернулась, подумав, что если его светлость ударит в полную силу, эту ночь не переживут двое.

Снотворное? Бесполезно, он и так спит.

Связать? Как?

Ранение его не остановит, а пролитая кровь, наоборот, привлечет кого-нибудь похуже корриган.

Что же делать, святая Интруна? Что же мне делать?

Я забежала вперед и швырнула под ноги его светлости еще несколько щепоток соли. Он замешкался, но не остановился.

Думай, Алана, думай!

Очарованный корриган мужчина идет не к золотоволосой фейри, а к той, что дорога его сердцу. Он слышит и видит женщину, которой жаждет обладать. Обычную женщину.

Простое и, возможно, действенное решение превратило меня в статую. Паника клещами вцепилась в горло, отняла возможность дышать. Думать. Неподвижная, как древний менгир, я смотрела, на Дарьена, сделавшего еще один шаг навстречу смерти. И только оглушающий, словно добрая затрещина, вой корриган, разбил ледяную скорлупу старого страха.

Это моя ошибка. Моя беспечность будет стоить жизни этому мужчине.

На отчаянном вдохе я рванула завязки рубашки.

И Жовен. Нельзя рисковать его будущим.

Белый лен лунным пятном упал на траву. Кидая под ноги идущего тяжелой галерой мужчины соль, я поспешно стягивала одежду, и когда его светлость остановился в очередной раз, а на мне остались только чулки да батист панталон, — поцеловала.

— Нет!

В тихом голосе послышался рык, а я едва успела увернуться.

До деревьев, из-за которых доносился зов корриган оставалось не более десяти шагов. Нет, уже девяти.

Сжав дрожащие пальцы в кулак, я впилась в него зубами в мучительной попытке найти решение.

Святая Интруна, помоги мне!

Святая Интруна…

Озарение пришло с солеными брызгами. Запахом вереска. Ощущением холодной плоти менгира, которая стремительно нагревалась под моей окровавленной ладонью. Об этом отцу тоже знать не полагалось.

— Праматерь Керринтрун, — прошептала я дрожащими губами.

И лес отозвался!

Легчайшим порывом ветра, усилившимся ароматом ночных фиалок, жаром, поднимающимся от земли, от стоп и сонной змеей сворачивающимся внизу живота. Мама говорила, богиня любит женщин нашего рода.

Отбросив мешочек с солью, я метнулась за ножом.

— Я дочь твоя.

Мой голос окреп, как и рука, прижимающая сталь к подушечке пальца.

— Твой сосуд.

Девний символ — три кровавые спирали, расходящиеся из одной точки, обжег кожу на груди.

— Воплощение твоей воли.

Жар окутывал меня лентами прозрачного кайсанского шелка, и каждый вдох гнал по телу алую с золотом волну желания. Я сглотнула вязкую слюну с привкусом меда и соли.

У меня давно не было мужчины. А лечь с незнакомцем, который будет видеть во мне другую…

В груди полыхнуло, словно кто-то выплеснул в костер горшок масла, и на миг я увидела себя со стороны. Нет, не себя. Женщина на поляне была выше. Мощнее. Змеи-тени переползали с длинных ног на широкие, как у крестьянок, бедра, опоясывали тонкую талию, скользили по налитой груди и живыми браслетами свивались на сильных руках, удерживающих круглую чашу.

Я твой сосуд.

Порыв по-летнему знойного ветра взъерошил мои волосы, а нестерпимый жар внутри превратился в ласковое тепло. Этой ночью не будет Аланы, только богиня. И тот, кому посчастливилось стать ее избранником.

Улыбнувшись, я — она? — шагнула наперерез мужчине и, начертив кровавый полумесяц на высоком лбу, сказала:

— Мой.

Он остановился. И глаза открыл. Затуманенный взгляд замер на моем лице, и на следующем ударе сердца в нем вспыхнуло узнавание.

— Ты? — в хриплом голосе мужчины читалось удивление. Неверие. Страх ошибиться?

— Я.

Мои ладони легли на грудь, кузнечными мехами вздымающуюся под рубашкой. Радость шальная, безумная, вспыхнула в синих глазах, чтобы мгновение спустя отступить под холодной волной недоверия.

— Но ведь ты же…

— Ш-ш-ш, — я покачала головой, прижимая темный от крови кончик пальца к его губам, — поцелуй меня.

И первой потянулась к нему, поймав лицо мужчины в плен моих ладоней.

Никогда еще меня не целовали так. Нежно, бережно, жадно, словно рот мой стал цветком, с лепестков которого пил росу изнывающий от жажды путник. Шершавые подушечки пальцев обрисовали контур моего лица, погладили шею, ямку над ключицей, размазали нанесенный на кожу символ богини и коснулись груди.

Страха не было. Даже когда сильная, я помню, как хрустнула под ней шея оборванца у озера, рука легла на талию и осадным тараном впечатала меня в мощное тело. Я вдохнула, принимая нетерпеливый язык, и чтобы удержаться, обняла за шею, запуская пальцы в растрепанные со сна волосы.

От нелепого, невозможного чувства узнавания подкосились ноги. И я бы упала, не подхвати меня Дарьен. Мягкие пряди ластились к пальцам. Голова шла кругом от бесплодных попыток вспомнить, понять, почему от прикосновения к его волосам мне хочется покрыть поцелуями лицо, которое, готова поклясться, я впервые увидела два дня назад.

Задыхаясь от необъяснимой, пьянящей радости, я позволила увлечь себя на траву. Отвечала на поцелуи, все более требовательные, и сама целовала. Неровно сросшуюся мочку уха и солоноватую кожу на шее. Струны шрамов на груди. Чувствительный бугорок соска — после этого меня с рычанием опрокинули навзничь и запечатали. Бережно. Медленно. Всхлипнув от захлестнувшего с головой восторга, я подалась навстречу, обхватила ногами его бедра, выгнулась, подставляя грудь под умелые губы.

Вот так! Ближе, еще ближе! Богиня, до чего ж хорошо!

Солнечные змеи танцевали над моим лоном, скользили под кожей и в глазах Дарьена я видела отблески живого огня.

Мой крик оборвал песню корриган. Заставил умолкнуть лес. Даже ветер, казалось, отступил, позволяя услышать тихое: «Я люблю тебя». И от осознания того, что слова предназначены не мне предательски защипало в носу.

Дура. Какая же ты дура, Алана.

Дарьен заснул почти сразу. А я? Я ждала, когда ослабнет обруч сомкнутых рук, выровняется щекочущее затылок дыхание. Ночь холодила разгоряченную кожу, убаюкивая огненных змей, но мне все еще было тепло. Спокойно. Хорошо.

Не помню, как заставила себя встать и опустить ладони в ледяной ручей. Капли на лице — вода. Только вода и ничего больше. И руки дрожат.