Жар-птица - Андрей Владимирович Козырев

Беловежская встреча

В октябре 1991 года Горбачёв тоже попытался выйти из политического тупика. Он организовал новый раунд переговоров об обновлённом Союзе с президентами республик. При этом он полагал, что такой Союз возможен на прежних, согласованных до путча, условиях. Однако 25 ноября Ельцин заявил, что время для образования федерального государства уже прошло — в этом его поддержали лидеры остальных республик. Ельцин привёл свой самый важный политический аргумент: не могло быть федерации или конфедерации без Украины. Прямое всенародное голосование — стать независимой или остаться в Союзе — было намечено в Украине на 1 декабря. Никакое решение не могло быть принято до получения результатов референдума.

К утру 2 декабря мы знали, что исход украинского референдума превзошёл все ожидания. Несмотря на то, что одну треть украинского населения составляли этнические русские, жившие в промышленных областях, соседних и тесно интегрированных с Россией, более восьмидесяти процентов всего населения проголосовало за независимость.

Я был рад, что Украина отвергла старую систему и таким образом похоронила её окончательно. Но нового Союза, советского или нет, не могло быть без Украины. Поэтому ответ на простой вопрос: что будет дальше с нашей родиной, нужно было дать до того, как её распад станет неконтролируемым, хаотичным и потенциально насильственным.

Я направил Ельцину проект заявления, признающего волю народа Украины и выражающего готовность России установить новые межгосударственные отношения с этой страной. Заявление было немедленно одобрено президентом и опубликовано как выражение официальной позиции Российской Федерации. Зная, что в окружении Ельцина были люди, советовавшие ему не признавать результаты референдума, я был удивлён и обрадован его решительной реакцией. У него был отличный политический инстинкт, и он умел делать правильный исторический выбор.

Спустя несколько лет я спросил Леонида Кравчука, который был в момент референдума президентом Украины, что могло бы случиться, если бы Российская Федерация не признала голосования за независимость и таким образом развязала бы советскому правительству руки для подавления «украинского бунта». Кравчук ответил, что не исключал такого поворота событий и понимал, что ответом Москве будут не мирные манифестации. К тому времени 90 процентов личного состава Вооружённых сил республики принесли официальную присягу на верность Украине. Высшее военное командование выражало верность украинскому правительству и всенародно избранному президенту Украины. «Если бы Москва попыталась применить силу, мы бы ответили силой, — сказал он. — У нас не было бы иного выбора».

А тогда, в декабре 1991 года, мы думали о том, как вовлечь Украину в соглашения, призванные заменить собой Советский Союз. Прямые официальные переговоры привлекли бы огромное внимание прессы и ограничили бы поле для манёвра и пробного обмена взглядами. Некоторая напряжённость возникла уже на ранней стадии выбора места встречи. Кравчук, было очевидно, не захочет лететь в Москву, это выглядело бы как вызов к «большому брату». Помимо того, он не мог вести переговоры с Ельциным в Москве, игнорируя Горбачёва. Если бы Ельцин полетел в Киев, российская пресса могла преподнести это как признак слабости России. Поэтому наилучшим выбором представлялась «случайная» неофициальная встреча Ельцина и Кравчука в каком-нибудь третьем месте.

Хорошая возможность для этого открылась во время намеченного заранее визита Ельцина в Беларусь. Ельцин до этого посетил Украину и Казахстан и подписал с ними двусторонние договоры о дружбе и сотрудничестве, давно пора было сделать то же самое и с Беларусью.

Договорились со Станиславом Шушкевичем, председателем белорусского парламента, и Вячеславом Кебичем, премьер-министром республики, о том, что они пригласят Кравчука провести выходные с ними и Ельциным. Чтобы подчеркнуть неофициальный характер встречи, решено было организовать её в охотничьих угодьях Беловежской пущи.

Мы разработали гибкий поэтапный подход, по которому Россия сначала постаралась бы выстроить наиболее тесные федеративные отношения с Беларусью. Затем эти две страны совместно вовлекли бы в союз Украину, ослабляя, в случае необходимости, предложенную форму интеграции до конфедерации или, как последнее средство, до содружества. В любом случае централизованный и объединённый контроль за ядерным оружием, где бы оно ни было размещено, должен был сохраняться. Чтобы это не выглядело как чисто славянское объединение, три республики могли бы пригласить в новый союз все остальные постсоветские государства.

Однако инцидент, который произошёл в Минске, чуть было не поставил крест на наших планах.

Мы прилетели в столицу Беларуси рано утром и после возложения венков к Могиле Неизвестного солдата отправились в здание парламента. Торжественная речь Ельцина на специальной пленарной сессии, которую в прямом эфире транслировало белорусское телевидение, началась с заверений в дружбе между двумя народами. Затем президент России вспомнил славные эпизоды нашей общей истории. Ельцин был в ударе. Не раз его речь прерывали овации. Внезапно я поймал обеспокоенный взгляд Бурбулиса. Ельцин демонстративно отложил в сторону подготовленный текст и сказал, что у него в запасе есть особенный подарок для «наших белорусских братьев». Мы с Бурбулисом переглянулись, слишком хорошо зная любовь Ельцина к незапланированным и опасным импровизациям.

— Как вы знаете, — торжествующе продолжал Ельцин, — в Кремле сейчас находится кабинет не только президента Советского Союза, но и кабинет президента России, и кто из них там в гостях — это государственная тайна.

Эти слова произвели смешанный эффект. Они подтверждали дальнейшее ослабление нелюбимого Горбачёва и центральной советской бюрократии. Однако у слушавших, очевидно, возникло подозрение, что Россия просто собирается заменить союзный диктат на свой собственный. Зал молчал в ожидании разъяснений.

— В кремлёвских архивах я нашёл документ, которому сотни лет и который я сейчас вам передам. Он сможет положить начало вашим собственным государственным архивам. Это указ русского царя. Он подтверждает, что Россия веками испытывала искренние братские чувства к Белоруссии.

С этими словами Ельцин обернулся к своему помощнику и взял у него старинный документ с размашистой царской подписью. Депутаты пришли в замешательство. Ельцин, очевидно, ожидал, что его широкий жест примут с большим энтузиазмом. Для пущего эффекта он стал читать документ, написанный на старославянском, вслух. И тут все поняли, что царский указ отмечал победу русских войск над армией Речи Посполитой, которая в то время занимала территорию сегодняшней Польши, Прибалтики и Беларуси. Более того, царь, празднуя победу, обещал никогда не оставлять территорию, которая позже стала называться Белоруссией, без защиты и управления со стороны Российской империи.

Зал взорвался криками негодования. Некоторые депутаты, поднявшись со своих мест, громко требовали объяснений. Шушкевичу с трудом удалось успокоить аудиторию, чтобы позволить президенту России закончить своё выступление.

Когда позже в тот же день мы спросили у Шушкевича, можем ли мы рассчитывать на поддержку нашего предложения о сохранении