Память и имя - Наталья Драгунская

– Вот ты мне тогда говорила про умение в любви, а сама не смогла ее удержать. Как же так? Значит, этого мало?

– Я о двоих говорила, о том, что они оба должны это умение вместе приобретать, а когда один из них перестает, другой уже ничего сделать не может.

– Так как быть любимой?

Галя усмехнулась, сказала горько:

– Ну, теперь этот вопрос не ко мне.

А в январе неожиданно приехал Нолик. Его перевели служить в дивизию, стоявшую в Алабино под Москвой. И вот это было счастье. Но счастье счастьем, а жить было негде, в общежитии мест для семейных, по крайней мере на ближайшие полгода, не было. Нолик позвонил отцу. Отец обрадовался несказанно. Это Нолик услышал по тому, как задрожал отцов голос:

– Сынок, ты откуда звонишь?

– Я в Москве, папа, меня сюда перевели.

– Сынок, приезжай!

– Я не один, папа.

– Приезжай не один, твоя комната тебя ждёт.

Так началась их настоящая семейная жизнь в квартире, в которой Нолик родился, и где все, живущие в ней соседи – и бывшая польская графиня Нина Георгиевна, и писатель – географ Алексей Сергеевич, и без особых занятий Александра Михайловна – помнили его сначала пухлым годовичком, потом дошкольником в матроске с длинными локонами, потом школьником, мучающим пианино и мучающимся с немецким, потом ворошиловским стрелком [24], потом курсантом, а вот теперь он стал взрослым мужчиной, военным, семейным человеком. И они радовались за него, что он такой молодой, но уже крепко стоит на ногах и что жену, видно, выбрал хорошую: улыбчивая, с ними приветлива и быстрая, в руках всё так и горит. «Вот Ноликина мать покойная, царствие ей небесное, порадовалась бы! Хорошая была женщина!». Бэлла очень быстро научилась вести хозяйство и принимать гостей, готовя царское угощение из того скудного набора продуктов, которым располагали магазины (сказалась материнская выучка!). И гости с восторгом поедали и пироги из тёмной муки с соей, и «цимес» – тушеную морковку в сладком соусе, и макаронно-творожную запеканку, запивая их сладким чаем со свежесваренным вареньем и попутно восторгаясь умением хозяйки, а Нолик сидел и тихо гордился. Чаще всех в гости забегали две Гали: Галя – сестра и Галя Попова. Галя – сестра внешне своего горя не выказывала (только курить стала ещё больше, не выпускала «беломорину» [25] изо рта), так же красила брови и ресницы («а то они у меня бесцветные, как у белорусской козы»!), мазала яркой помадой рот и выглядела даже ещё более соблазнительно, чем раньше, приобретя во внешности что-то от женщины с опытом. Галя Попова прибегала поесть и поделиться неудачами на любовном фронте. Она уже училась на втором курсе мединститута и три раза в неделю подрабатывала в больнице на еду (мачеха, как всегда, её не кормила) и на наряды (в основном, на наряды), поэтому всегда была голодная и съедала всё, что Бэлла ни подавала, с такой жадностью, что у той сердце переворачивалось. Она искренне радовалась за подругу, полюбила Нолика и втайне надеялась, что и ей улыбнется счастье, и в один прекрасный день и она встретит такого же замечательного парня, как он. Стал захаживать в гости и отец Нолика, сначала, правда, только когда Марьи Даниловны, его жены, не было дома, а потом и более открыто, при ней. Сцены, которые он выдерживал после посещений комнаты своего сына, по накалу не уступали древнегреческим трагедиям, в которых герои должны были обязательно или погубить кого-то, или сами погибнуть от чьей-то руки. Глагол «умереть» рефреном повторялся в объяснениях с частотой песенного припева.

– Хочешь умереть от чахотки, старый дурак? Умирай! – глухо доносился из-за стенки крик Марьи Даниловны, – а я хочу жить, и я эту туберкулезную на порог не пущу! Твой сын уже подписал себе смертный приговор, женившись на ней. Ты хоть понимаешь, что такое туберкулез? Я врач – бактериолог, я знаю, он не лечится. Только одно средство есть – американский пенициллин. Но его не достать, он не для нас с тобой, понимаешь ты или нет?

После чего, спохватившись, переходила на шепот, и разобрать ничего уже было нельзя.

Но тут возникал, постепенно накаляясь, голос Ноликиного отца:

– Замолчи, я не желаю тебя слушать! Она уже не опасна, у неё закрытая форма, и, вообще, она аккуратная, всё моет с мылом…

– С мылом! Не смешите меня! Кого ещё мыло уберегло от этой заразы?

– Да нет там уже никакой заразы, и потом мой сын ее любит.

– Тоже мне Ромео и Джульетта! Любовь еще никого от смерти не спасала!

И так каждый день. Со временем Бэлла даже как-то притерпелась к их ежедневным выяснениям отношений, в которых она служила яблоком раздора, и перестала рефлекторно вздрагивать при звуке голосов из соседней комнаты. С Марьей Даниловной она упорно продолжала здороваться, столкнувшись с ней в коридоре или на коммунальной кухне, хотя та так же упорно на её приветствия не реагировала. Но вскоре и на это она перестала обращать внимание: не реагирует и не надо, не очень-то и хотелось!. Нолик был такой замечательный: влюблённый, неконфликтный, сразу начинавший счастливо улыбаться только при одном на неё взгляде, и жизнь с ним, особенно на фоне подружкиных рассказов об мужних изменах, была такая хорошая, что иногда, просыпаясь ночью, она начинала неумело молиться: «Господи, спасибо тебе, что у нас так всё хорошо, сделай так, чтобы и дальше было так же!» И чтобы счастье её было уж совсем ничем незамутненным, в один прекрасный день к Гале, за которую она очень переживала, вернулся Роман. Он вернулся в её отсутствие, просто открыл дверь своим ключом и вошёл, оставив чемодан у входа, так что, когда она вернулась с работы, удивившись поначалу, что дверь в комнату открыта, она об этот чемодан и споткнулась, сильно ударив при этом лодыжку. Но ещё больше она удивилась, увидев Романа, который при виде её встал на колени и проворно пополз ей навстречу, выкинув вперед в покаянном жесте руки. Ползти особенно было некуда (комната была маленькая), поэтому Галя не успела опомниться, как руки блудного мужа обхватили её за талию и прижали к себе. Конечно, она надеялась, что он вернётся, конечно, ждала его каждый день, бегала в коридор, хватала телефон, кому бы ни звонили, прислушивалась к скрежету ключа открываемой многочисленными соседями по общей квартире входной двери, готовая забыть всё и принять его обратно, но эта сцена у фонтана [26] своей театральностью разозлила её чрезвычайно. Она отодрала от себя его руки и сказала раздельно:

– По-шёл вон!

Роман не удивился. Он слишком хорошо её знал, чтобы надеяться на лёгкое прощение: «никогда не сдаваться без борьбы!» – вот был её девиз. Поэтому он послушно поднялся с колен, но не ушёл, а остался стоять посреди комнаты, покаянно глядя на неё:

– Галочка…

– Грязный потаскун!

– Галочка, ты же знаешь, что люблю я только тебя одну.

– Да что ты говоришь! А как насчет верности любимой? Трудно выдержать, я понимаю. – К ней вернулось её чувство юмора. – В чужих постелях мягче спать? Как там? «Дианы грудь, ланиты Флоры» [27]? Продолжай! Постелей много, а желающих ещё больше. А сейчас пошел вон вместе со своим барахлом!

Она не без труда подняла его чемодан и выставила в коридор. Мельком увидела любопытное лицо соседки, высунувшейся из кухни. Наплевать! Роман проследил взглядом за чемоданом, сказал трагически:

– Галя, ты понимаешь, что, отказываясь от меня, ты отказываешься от нашей любви.

– У нас нет никакой нашей любви, я тебя больше не люблю.

Роман не ожидал такого долгого сопротивления, он посмотрел на неё внимательнее: «неужели разлюбила, а ведь как пылала!» – и вдруг ему стало страшно: «а как же он, ведь он не может без неё?».

– Галя, прости! Я виноват! Не выгоняй меня! Я не смогу жить без тебя!

– Проживёшь! – сказала она жёстко.

Он развел руками и понуро пошёл к двери. Вот эта понурость её и добила. Долго сдерживаемые слезы хлынули из глаз, она их не вытирала, плакала молча, надеясь, что Роман не обернётся. Он обернулся, увидел её залитое слезами лицо, рванулся к ней:

– Галочка!

И она его не оттолкнула.

Наступил июнь, с тёплыми, длинными, казавшимися бесконечными днями и с короткими, моментально пролетавшими ночами. В субботу двадцать первого июня у Бэллы было прекрасное настроение. Накануне в диспансере ей сказали, что обе каверны у нее совершенно зарубцевались, и она снимается с учета, а посему она и хотела это событие отметить: в воскресенье днём пойти с Ноликом в кино на «Фронтовых подруг» с любимой Зоей Федоровой, а вечером позвать гостей. Но Нолик приехал из Алабина встревоженный и шепотом рассказал ей, что у них в части показывали американский фильм «Семья Оппенгейм» [28] о преследованиях евреев в Германии:

– Ну, а если связать это с тем, что месяца полтора назад…Постой, постой, дай вспомнить, когда это было? А, да, тридцатого апреля! – память у Нолика была фотографическая, особенно, когда это касалось военных событий, – по радио сообщили о высадке геpманских войск в Финляндии, а «Правда» в тот же день написала о прибытии в поpт Або двенадцатитысячного контингента вермахта, то создается впечатление, что скоро может начаться война.