Мертвая зона. Города-призраки: записки Сталкера - Лиля Гурьянова

– Белье постельное дали? – деловито осведомился наш товарищ.

– Не давали, – поправила я. – Постели уже застелены были, когда нас привезли.

– Связывайте простынки и – вниз, – велел Шинкаренко. – Да не копайтесь вы там, шустренько вылезайте. Люди остограммились и спят, но ведь известно, что сон выпившего человека краток и беспокоен. Не приведи Господь проснутся, чтобы опохмелиться…

Спустя пять минут мы Витькой спускались вниз по связанным простыням.

– Ну чисто детство в пионерском лагере, – тихонько пыхтел Витька. – Давненько я в окна не лазил…

– Топ-топ ножками, – скомандовал Шинкаренко, когда мы приземлились. – За мной, на цыпочках. И не сопеть, а то поймают!

Мы прошли быстрым шагом пару километров и увидели на обочине до слез знакомый старенький «москвич».

В Припять вернулись уже на рассвете.

– Ну что, по сто «фронтовых»? – деловито осведомился Витька.

– Молодец, – похвалил Шинкаренко. – Учишься мыслить в верном направлении.

Мы уселись за стол.

– И что теперь будет? – поинтересовалась я. – Вот проснутся они с утра, а нас нет…

– Погорюют, конечно, – посочувствовал представителям власти Шинкаренко. – Потом выпьют и напишут рапорт: дескать, задержанные сбежали, примем меры к розыску.

– Ну, и?..

– Поговорю с кем надо, – пообещал Шинкаренко. – Искать, конечно, будут, но во второй раз уже не найдут.

– Мы будем прятаться? – оживился Витька. – Менять квартиры, пароли?..

– Не, ну если очень хочется так пожить, – с сомнением протянул Володя. – Можно, конечно. Но я бы предпочел более спокойный вариант существования. Сказал же, поговорю с людьми сегодня. Никто вас больше не найдет. Это была моя оплошность, извините за доставленные неудобства.

Поболтав немного, мы улеглись спать, а Шикаренко уехал разговаривать «с кем надо». В Зоне мы прожили еще пять дней, и нас действительно больше никто ни разу не нашел.

Около 10 вечера 26 апреля 1986 года прибыл в Припять заместитель Председателя Совета Министров СССР Борис Евдокимович Щербина. Он стал первым председателем правительственной комиссии по ликвидации последствий первой ядерной катастрофы в Чернобыле. Был спокоен, собран и сосредоточен. Не понимал еще, что за беда случилась…

Но в ситуации разобрался на удивление быстро.

Правительственная комиссия решала вопрос об эвакуации. Особенно настаивали на ней гражданская оборона и медики из Минздрава СССР.

– Эвакуация необходима немедленно! – горячился заместитель министра здравоохранения Воробьев. – В воздухе плутоний, цезий, стронций. Состояние пострадавших в медсанчасти говорит об очень высоких радиационных полях. Щитовидки людей, детей в том числе, нашпигованы радиоактивным йодом.

Щербина решил:

– Эвакуируем город утром 27 апреля. Все автобусы подтянуть ночью на шоссе между Чернобылем и Припятью. Вас, генерал Бердов, прошу выставить посты к каждому дому. Никого не выпускать на улицу. Гражданской обороне утром объявить по радио необходимые сведения населению. А также уточненное время эвакуации. Разнести по квартирам таблетки йодистого калия. Привлеките для этой цели комсомольцев…

Щербина, Шашарин и Легасов на вертолете гражданской обороны поднялись в ночное небо Припяти и зависли над аварийным блоком. Щербина в бинокль рассматривал раскаленный до ярко-желтого цвета реактор, на фоне которого хорошо были видны темноватый дым и языки пламени. Он с уважением оглядел атомное чудище, восхитился: «Ишь, как разгорелся!..»

В 13.30 27 апреля 1986 года колонна из 1100 автобусов, собранная на дороге между Чернобылем и Припятью, дрогнула и потянулась в город. Началась эвакуация.

Рассказывает Г. Н. Петров:

Ровно в четырнадцать часов к каждому подъезду подали автобусы. По радио предупредили: одеваться легко, брать минимум вещей, через три дня вернемся. У меня еще тогда мелькнула невольная мысль: если брать много вещей, то просто-напросто автобусов не хватит.

Большинство людей послушались и даже не взяли с собой денег. А вообще хорошие у нас люди: шутили, подбадривали друг дружку, успокаивали детей. Говорили им: поедем к бабушке… на кинофестиваль… в цирк… Только дети все чувствовали: были бледны, печальны и помалкивали. В воздухе вместе с радиацией повисли деланая бодрость и тревога. Но все было деловито. Многие спустились вниз заранее и толпились с детьми снаружи. Их все время просили войти в подъезд. Когда объявили посадку, выходили из подъезда и сразу в автобус. Те, кто мешкал, бегал от автобуса к автобусу, только хватали лишние бэры.

Трагичным было расставание уезжающих с домашними животными, кошками, собаками. Кошки, вытянув трубой хвосты, заглядывали в глаза людям, мяукали, собаки самых разных пород выли, прорывались в автобусы, истошно визжали, огрызались, когда их выволакивали оттуда. Но брать с собой кошек и собак, к которым особенно привыкли дети, было нельзя. Шерсть у них оказалась очень радиоактивная, как и волосы у людей. Ведь животные круглый день на улице. Сколько они набрали…

Долго еще псы, брошенные хозяевами, бежали каждый за своим автобусом. Но тщетно. Они отстали, возвратились в покинутый город и стали объединяться в стаи.

Везли до Иванкова (шестьдесят километров от Припяти) и там расселяли по деревням. Не все принимали охотно. Один куркуль не пустил мою семью в свой огромный кирпичный дом, но не от опасности радиации (в этом он не понимал, и объяснения на него не действовали), а от жадности. Не для того, говорит, строил, чтобы чужих впускать…

Многие, высадившись в Иванкове, пошли дальше, в сторону Киева, пешком. Кто на попутных. Один знакомый вертолетчик уже позже рассказывал мне, что видел с воздуха: огромные толпы легко одетых людей, женщин с детьми, стариков, шли по дороге и обочинам в сторону Киева. Машины застревали в этих толпах. А люди шли, шли, шли…

Эвакуации были подвергнуты также жители близлежащих к АЭС деревень и хуторов. Так родилась 30-километровая Чернобыльская зона.

День последний

Прощание в Киеве

Командировка наша закончилась, и мы уезжали в Киев. Вечером ребята устроили нам проводы. Мы оставили им свои адреса и телефоны; они нам своих не оставили.

– Нечего оставлять! – улыбнулся Шинкаренко. – Почты тут нет, телефоны давно отключены. Если хотите, пишите на киевский Главпочтамт «до востребования», будем в Киеве – заберем письма.

– Напишем! – пообещала я.

– Во всяком случае, журнал с материалами обо всем, что здесь увидели, пришлем точно! – пообещал Витька.

За прощальным столом снова спели «Камикадзе». Теперь вместе с ребятами пели и мы; как-то вдруг решили, что тоже теперь имеем на это право. И они с нашим правом согласились, приняли в компанию.

С утра Володя Шинкаренко отвез нас на своем стареньком «москвиче» в Киев.

– Пойдемте кофе попьем на прощанье, – предложил он, остановившись на Крещатике.

Мы вылезли из машины и пошли через подземный переход на другую сторону проспекта, к кофейне.

В переходе звучала песня. Сперва мне почудилось, что это обыкновенные уличные музыканты зарабатывают себе на хлебушек; таких и у нас в Питере предостаточно в переходах. Но когда мы подошли поближе, я поняла, что это не музыканты. Человек двадцать собрались под плакатом «Чернобыль 1987» и пели. Пели без музыки, тихо и строго. Я прислушалась. Они пели нашу, русскую песню про малиновый звон, только на украинском языке. Ту, самую:

…Малиновый звон на заре,Скажи моей милой земле,Что я в нее с детства влюблен,Как в этот малиновый звон…

– Наши, – тихо сказал Шинкаренко, – чернобыльцы…

Этот малиновый звон —От материнских окон,От с неба упавшей звездыДа от минувшей беды…

Неслось над головами собравшихся, гулким эхом отдавалось в подземным переходе.

Пыльный затеплется шлях,Где мы гуляли в полях,Где от родимых оконСлышен малиновый звон…

– Мы вернемся, Вовка, – тихо сказал Витька.

– Я знаю, – кивнул сталкер. – Знаю, что вернетесь.

Забегая вперед, скажу, что мы и в самом деле вернулись туда снова, через полгода, а потом еще, и еще, и еще…

Чернобыльская авария. Постскриптум

Я посетил родную редакцию, чтобы сдать материалы по командировке в Кадыкчан – расселенный несколько лет назад шахтерский город, безмолвно рассыпающийся на части посреди сопок Колымы. Был я физически утомлен путешествием, да еще и морально чувствовал себя не так чтобы очень. Насмотрелся на непривлекательные стороны развития человеческой цивилизации. Одно дело – прочитать о мертвых городах в материалах коллег (пусть и очень образно написанных), а другое дело прочувствовать все собственным ливером. Так что можно признаться, что я был несколько на взводе.

Поэтому когда я узнал, что готовятся к публикации материалы по Припяти и Чернобылю, то не смог удержаться и прилюдно прокомментировал свое мнение по поводу влияния аварии на страстно любимый мной город Киев. Нет, родился я в Питере и частично здесь вырос. Зато каждое лето я с матерью отправлялся почти на все каникулы на Украину. Тогда еще именно так говорили, а не «в Украину» (кстати, не могу привыкнуть до сих пор). Мать – учительница в школе, и законный отпуск у нее растягивался на два месяца, на которые она, подхватив под мышку рахитичного питерского ребенка, спешно отправлялась к своей сестре – подкормить меня щедрой хохляцкой кухней и поправить пошатнувшееся за зиму здоровье витаминами. И так каждое лето – с тех самых пор, как мне исполнился год, и до апреля 1986-го. До сих пор я считаю, что в этом году – мне исполнилось четырнадцать лет – у меня закончилось детство – просто потому что я перестал ездить в Киев. Я знал в этом городе все закоулки и честно признаюсь – любил его гораздо больше, чем родной Питер. И я был прав. Чем могут привлечь ребенка строгие линии гранитных набережных и редкое солнце, воспринимаемое даже летом как праздник? А бесконечные слякотные зимы, когда день заканчивается, даже не начавшись? И потом, все первые пятнадцать лет своей жизни я провел в нескончаемой борьбе: мое здоровье против болотистого питерского климата. Но надо заметить, что я редко бывал в выигрыше.