Прошлой осенью в аду - Светлана Гончаренко

— Как у вас уютно! Я понимаю, что злоупотребляю вашим гостеприимством, но боюсь, как бы вам снова не стало нехорошо.

— Мне лучше! Я совершенно здорова и сейчас встану.

— Что вы! Лежите! Придите в себя окончательно! Вам очень понадобятся силы… Лучше всего не знать… но вам угрожает опасность!

Я снова замерзла под одеялом. Предупреждает, негодяй! Неужели не миновать мне ванны с кислотой? А еще уют мой хвалит!.. Милая моя квартира, милые стены, милая кровать… Господи, как умирать не хочется! Я сквозь слезы оглядывала свое жилище и уже прощалась с ним, как вдруг мой взгляд упал на один предмет в серванте. Я уже упоминала, что дома у меня полно всякой муры, надаренной бывшими учениками. Мама тоже до пенсии работала педагогом (династия мучениц!), и ей в течение всей жизни ученики дарили такую же муру. Остановивший мое внимание предмет был преподнесен маме еще в молодости («сейчас такого не делают!») и позже передарен мне в качестве очень ценной и высокохудожественной вещи. Это чугунная фигура Хозяйки Медной горы, едва влезшая в сервант. Насчет высокохудожественности вещи очень даже можно спорить — у Хозяйки прямоугольные бедра и бюст в форме ящика. Но мама уверяет, что это настоящее каслинское литье. Главное то, что вещь чрезвычайно тяжелая. А что, если я, плетя кружево интеллектуальной беседы, под каким-либо предлогом извлеку Хозяйку из серванта и незаметно тюкну ею маньяка по башке?

Я сразу воспряла духом и посмелее глянула на пресловутый белый плащ. Конечно, подкрадусь сзади и тюкну по этой круглой стриженой голове! Маньяк был рус и от природы кудряв. Мелкие короткие завитки походили на лепестки гиацинта — я встречала это сравнение у какого-то античного поэта, встречала давно, еще когда в институте готовилась к экзамену, но теперь в первый раз видела такие кудри. На минуту даже мелькнула мысль: а вдруг это вовсе не маньяк? Нет, как же иначе! Зачем он хотел выпрыгнуть за мной из троллейбуса? Зачем влез в мою квартиру? Зачем говорил всякие страшные вещи, например, что мне угрожает опасность? Не о ерунде надо думать, а о том, как достать чугунную бабу из серванта.

— У меня много забавных вещей, — сказала я. От волнения мой язык едва ворочался. — Есть в серванте портрет Мандельштама из ракушек. Хотите, покажу?

— Да вы лежите, лежите! — заботливо остановил меня маньяк.

— Не хочу больше лежать. Я устала лежать. Лучше покажу вам Мандельштама!

Я освободилась от одеяла, обула тапочки и этаким невозмутимым Штирлицем направилась к серванту. Вот он, Мандельштам, на полке. Мне бы только открыть сервант, взять каслинскую даму, потом сделать два шага и…

— Вы удивитесь, когда увидите Мандельштама… Поразительное сходство! Как живой, а ведь это всего-навсего ракушки, — фальшиво ворковала я, пытаясь ногтями отодвинуть стекло. Чертов сервант не открывался!.. Я до седьмого колена прокляла изобретателя этих движущихся стекол. Потом прокляла конкретного изготовителя именно этого серванта. Еще бы! Старый мамин сервант! — Весь рассохся, полки провисли! Мама мне его навязала, уверяя, что в нем прекрасно смотрится посуда и статуэтки. Сервант и прежде был мне несимпатичен. Гнусное порождение шестидесятнического минимализма на козьих ножках! Отвратительное витринное стекло! Из ложной деликатности я взяла в дом этот гроб, и вот теперь из-за него сама сыграю в ящик!

Я долго мучилась со стеклом, сломала ноготь, совершенно выбилась из сил, но ничего у меня так и не вышло. Хозяйка Медной горы, похотливо изогнувшись, стояла на полке абсолютно недоступная.

Маньяк поднялся с кресла:

— Давайте я вам помогу!

Этого еще недоставало! Кто же тогда кого тюкнет? Но он уже стоял рядом и деловито присматривался к серванту. Что ж, пусть попробует, достанет Мандельштама. А потом каким-нибудь обманным маневром я вытащу Хозяйку, и…

Маньяк уперся в проклятое стекло своими сильными виолончельными пальцами. Он взялся за дело так основательно, что тут же в серванте встревоженно задребезжали сервизные чашки, зенькнули хрусталем друг о дружку вазы, а сама Хозяйка стала ерзать на полке, будто подбадривая усердного взломщика. Старался маньяк на совесть, даже гиацинтовые завитки вокруг лба у него взмокли. Он ведь был в плаще!

— Нет, ничего не выходит, — наконец признался он виновато. — Тут, наверное, что-то перекосилось.

— Что делать?

— Можно стекло разбить молотком. У вас есть молоток? Жалко, впрочем, мебель. Я вам верю, что Мандельштам замечательный. Вон он! Неплохо и отсюда видно. Может, не надо его доставать?

«Как не надо? Чем же я тогда тебя тюкну?» — чуть не выпалила я. Надежда на спасение рухнула. Я уже привыкла к мысли, что мое избавление в каслинском литье. Теперь срочно надо что-то новое изобретать…

— Вы как-то странно на меня смотрите, — сказал маньяк, заметив мою расстроенную физиономию. — Это у вас последствия обморока. Вам надо выпить…

— Я не пью!

— Я хотел сказать, выпить валерьянки, корвалола. У вас есть корвалол? Я понимаю, что здесь задержался. Но оставить вас одну, в пустой квартире, в таком состоянии…

Вот ирония судьбы! Вчера Наташка дурачила Чепырина и врала на эту тему, а сегодня я действительно одна в квартире, в дурацком положении. Не дурацком — катастрофическом! И непонятно, что мне теперь делать.

— Вы очень нервная, — сочувственно изрек маньяк. Он сел на диван и вытер нечистым, слипшимся носовым платком мокрый лоб. — Кажется, вы меня боитесь. Если б я не чувствовал ответственности за вас, я давно бы убрался. Ведь у меня работа…

— Можете к ней возвращаться. Я совершенно здорова и спокойна. На мне даже халат высох!

— Вы гоните меня?

Голубые глаза маньяка озарились жалобным недоумением.

— Не гоню, но…

Может быть, действительно не стоит его раздражать? И тогда он не потащит меня в Первомайский парк, а просто посидит, отдохнет и уйдет?

— Я понимаю, мое присутствие вас тяготит, — сказал он. — О, как вы неправы! Если бы вы знали, какие тучи собрались над вашей головой! И вот, вот… разразится гроза!.. И как же вы пожалеете…

Он медленно стал подниматься с дивана, и — нет, не верю! все-таки это было случайное совпадение! — в эту минуту вдруг страшно потемнело. Небо померкло, и громадная белая молния извилисто, с треском стекла в землю прямо перед моими окнами. Мне показалось, что в ее ярком мертвом свете лицо маньяка сделалось очень несчастным. Он медленно, жалко улыбнулся. А ведь этого не могло быть, потому что ничего нельзя рассмотреть при свете молнии. Это в кино, где не молнии, а лампочки, бывают такие мелодраматические сцены. Настоящая молния живет слишком кратко, долю секунды, и видишь лишь ее ослепительный ствол, замечаешь странно переменившееся освещение вокруг, но только глаз берется что-то разглядывать в свете небывалой вспышки, как ее уже нет! Давно нет! А я отлично, в подробностях рассмотрела серьезное и несчастное лицо маньяка и эту медленную улыбку.

Наконец, долгая молния все-таки погасла. Странно, что грома не было. Стояла полная тишина, за окнами серел обычный осенний день. Маньяк встал и понуро пошел к двери. Там остались его мокасины и баул с кремами. Он сунул ноги в мокасины и повернулся ко мне.

— Если бы вы знали!.. Это такие силы, что лучше даже не подозревать, что они существуют! Вы такая прекрасная, совсем одна… Нет, я ничего не буду вам объяснять, я просто останусь, и все!

Он быстро разулся, и тут же грянул гром. Гром, несомненно, принадлежал той самой гигантской молнии. Он был страшный и прокатился по всей земле. Стены вздрогнули. В доме сдвинулись, затрещали, подали голос даже давно забытые вещи. Совсем рядом что-то оглушительно рухнуло и рассыпалось, звеня. Как потом сказалось, это лопнуло стекло в серванте — то самое…

Уж и не знаю, что со мной тогда сделалось. Сознание совершенно не участвовало в моих действиях. Под бешеный громовый раскат я схватила ведерко с песком, стоявшее на обувном ящике (песок я как раз тащила вчера с балкона, когда позвонила в дверь Наташка; я поставила ведерко и побежала открывать). Одним махом я вывалила содержимое ведерка на маньяка. Комья серого слежавшегося песка обрушились на белый плащ и гиацинтовые завитки. Когда я увидела, что маньяк устоял на ногах, я еще и сильно стукнула его ведерком по голове. Он все-таки выдержал равновесие и, с песком на голове, на плечах, на ресницах, удивленно спросил меня:

— Зачем вы это сделали?

Я ничего не могла ответить. Я окаменела, ожидая самого страшного. Маньяк вздохнул:

— Не беспокойтесь! Пусть будет, как вы хотите. Я ухожу.

Он повернулся к двери и попытался открыть ее. Мне вдруг стало стыдно. Что, если это никакой не маньяк, а просто неудачливый распространитель товаров? Просто немного ненормальный молодой человек, почему-то безнадежно влюбившийся в меня на троллейбусной остановке?