Клятва похоти и ярости - Лорен П. Ловелл

глаза были точно такого же цвета, как Средиземное море в сумерках, и в них таилось что-то настолько трагичное, что я не был уверен, хочу ли я исправить ее или сломать окончательно. Да, я хотел сломить ее, пока она боролась со мной, как дикий маленький котенок, каким она и была, царапаясь до крови. До тех пор, пока мне не пришлось снова заставить ее подчиниться. Я почти чувствовал ее нежное горло под своими пальцами, биение ее бешеного пульса, вызванное отчасти страхом, отчасти желанием, отчасти ненавистью.

Мужчина получше отвел бы взгляд. Мужчина получше отпустил бы ее, но она совершила роковую ошибку: привлекла мое внимание. Эмилия была цветущей розой, пребывающей в блаженном неведении, что ее корни вырваны из земли, но если я надену ей на палец кольцо, не пойдет ли у меня кровь от этих шипов? Эта мысль взволновала меня гораздо больше, чем следовало.

Итак, что же делать… В любом случае, теперь она была моей.

* * *

Я был на пути в свой дом в Хэмптоне, когда Серхио Донато наконец перезвонил мне. Его племянница была у меня уже больше двенадцати часов.

— Ты, должно быть, занят, Донато. Надеюсь, ты позаботился о Патрике О'Хара, — сказал я вместо приветствия.

— Ты отвез Эмилию в Нью-Йорк? — Из динамиков машины донесся его голос, и я представил, как недовольно нахмурилось его морщинистое лицо.

Я заметил, что он не упомянул своих убитых людей или тот факт, что приказал убить Эмилию. Я въехал на мост, и первые лучи восходящего солнца окрасили поверхность воды внизу.

— Куда еще я мог ее отвезти?

— В Чикаго, конечно. — Он поспешил продолжить, прежде чем я успел ответить. — У одного из моих подчиненных есть дочь София. Она вдова, но плодовита. Хорошая жена для мафиози.

Я хотел свернуть ему шею. Он настаивал на этом чертовом браке, чтобы скрепить союз, а я согласился жениться на какой-то маленькой, увядающей принцессе мафии, которую можно было игнорировать и забыть. Вместо этого он подсунул свою неуправляемую племянницу, вероятно, надеясь, что, чем бы он ей ни угрожал, это поможет ей держать себя в руках достаточно долго, чтобы пойти к алтарю. И теперь, когда она разоблачила его и не умерла в номере мотеля, он решил обменять ее, как бракованный товар.

— Нет. — Мой гнев таился где-то под поверхностью, пока я не превысил допустимую скорость. — Эмилия моя. Куплена и оплачена.

Он усмехнулся.

— Ты серьезно говоришь мне, что все еще хочешь жениться на моей племяннице после того, как она сбежала и обесчестила тебя?

Компания с их честью и ложной моралью…

— Я с самого начала не хотел на ней жениться, Донато. И тебе на самом деле наплевать, если я это сделаю. Тебе нужны мои политические связи, мое оружие и кокаин. У меня есть Эмилия. Считай, что наш союз заключен.

На мгновение воцарилась тишина.

— Ты прав. Мне все равно, что ты с ней сделаешь. — Потому что он был куском дерьма. — Но в браке есть определенные… преимущества, и это то, на что ты согласился. Он думал, что семья обеспечит ему защиту, но никто не сможет защитить его от меня, когда я решу, что с ним покончено. И время пришло, потому что этот человек был змеей.

— Ну, тогда тебе следовало выбрать невесту, которая действительно была бы согласна. — На моих губах появилась улыбка, которая обычно предвещает чью-то смерть. — Не сомневайся, этот «союз» мне удобен, но не доставляй других неудобств, Донато. — Я позволил угрозе повисеть в воздухе, прежде чем он, наконец, выдохнул.

— Отлично. Она твоя. Женись на ней, трахай ее, мне все равно. — Я не мог отрицать, что хотел трахнуть ее, но сначала я хотел, чтобы она умоляла и нуждалась во мне. Я заерзал на сиденье, когда мой член зашевелился при этой мысли. — При одном условии.

— Ты не в том положении, чтобы выдвигать требования, Серхио.

— Если и когда ты с ней закончишь, ты ее вернешь.

— Почему?

— Она все еще Донато. У меня есть другой, кто просил ее руки до того, как мы заключили нашу сделку. Если она тебе не нужна…

А потом он продал бы ее, как какую-нибудь брошенную племенную кобылу, чтобы использовать и разводить. От этой мысли мне захотелось сжечь всю Компанию дотла.

Я бы ее не вернул. Никогда.

— Хорошо.

— Хорошо. Я бы хотел, чтобы мне вернули моего племянника.

Конечно, он хотел. Кто знает, какую информацию мы могли бы извлечь из мальчика.

— Нет. Оружие будет у тебя завтра. — Я повесил трубку. Мне было насрать на его желания.

Серхио считал себя равным мне, но он был марионеткой, выполнявшей за меня грязную работу, его люди были пешками в моей войне. Как только он переступит черту, я раздавлю его. Это может случиться на следующей неделе. Или через год. Никакая хорошенькая маленькая девственная киска не защитит его.

К тому времени, как я добрался до дома, солнце уже полностью взошло, и пот выступил у меня на затылке, когда я подошел к входной двери. Дом достался мне вместе с работой, и он был чертовски роскошным, кирпичный особняк, который говорил о старых деньгах. Томми и несколько моих людей остались здесь, ведя большую часть моих дел в этих стенах.

Посреди подъездной дорожки стоял блестящий черный внедорожник, и, прислонившись к нему, ждал меня Неро. В дорогом костюме и с зачесанными набок темными волосами он выглядел как рекламный щит этой чертовой машины.

Я подошел к нему, и гравий захрустел под моими ботинками.

— Ты ждешь звонка от журнала Вог?

Он фыркнул.

— Не ревнуй только потому, что твоя невеста сбежала от твоей уродливой задницы.

Я показал ему средний палец, и он рассмеялся, когда мы вошли в дом. Как только мы оказались внутри, его поведение изменилось. Неро был моим лучшим другом. Мы выросли вместе с Томми и Джексоном. Но в глазах наших людей он был просто безжалостным королем Нью-Йорка. Его валютой была кровь, а совесть отсутствовала.

Мои туфли стучали по полированному дереву, когда мы шли на кухню, где нас приветствовал аромат кофе и бекона. Томми прислонился к барной стойке с кружкой кофе в одной руке и недоеденным круассаном в другой. Домработница Луиза приготовила яичницу с беконом и накормила ребят, сидевших за огромным кухонным столом. В негромком гуле разговоров моих мужчин было что-то успокаивающее, ощущение семьи, единственное, что я знал за последние десять лет. Это сделало то, что я должен был сделать, намного хуже.

В комнате воцарилась тишина, но