Предназначение человека. От Книги Бытия до «Происхождения видов» - Сэмюэл Уилкинсон

«Я невиновен по причине генетического детерминизма, ваша честь». Существует по крайней мере одна компания, готовая проверить ваш геном на наличие предполагаемого «гена неверности»: предоставив образец слюны, вы можете выяснить, есть ли в вас (или в вашем потенциальном спутнике) данный ген – и, следовательно, есть ли вероятность, что вы окажетесь неверными в романтических отношениях. И все это по смешной цене в $149! Та же самая компания поможет установить, есть ли в вашей ДНК любопытство и стремление и риску (так называемый «ген страсти к путешествиям»)[113].

Однако по мере того как мы узнаем о генетике все больше и больше, утверждение, что гены – это элементы, контролирующие наше поведение, становится все менее и менее убедительным. Вот что пишет один ученый (ни много ни мало биолог):

«Многочисленные комментаторы надеются, что наше генетическое приданое совершит подвиги, на которые оно не способно… Учитывая то, на какой уровень поднялась сегодня наука, фразы в духе “понимание генетических истоков личности поможет вам обрести себя и лучше относиться к другим” выглядят откровенно бессмысленными»[114].

В ходе подобных обсуждений мы зачастую неправильно понимаем утверждение, что гены не кодируют характер. Гены действительно не кодируют наши поведенческие особенности (скажем, доброту), но в подавляющем большинстве случаев они также не кодируют присущие нам физические свойства (например, цвет волос). В данном случае ряд неверных представлений восходит еще к школьным урокам, посвященным менделевской генетике. Возможно, вы помните рассказы о том, как Грегор Мендель выращивал горох, а также о доминантных и рецессивных признаках. Из этих основополагающих уроков мы знаем, что перекрестное опыление двух гороховин с гладкозерным горохом ведет к появлению потомства, три четверти которого имеют гладкозерный горох (доминантный признак), а четверть – морщинистый (рецессивный признак).

Однако со временем было обнаружено, что признаки, наследуемые в соответствии с простой менделевской моделью, – не правило, а исключение. У людей такое происходит невероятно редко. Примеры менделевской наследственности у людей можно объяснить заболеваниями (серповидно-клеточной анемией, муковисцидозом, болезнью Хантингтона и другими), но никак не нормальной физиологией. По-видимому, у нас просто не наблюдается нормальных процессов, которые следовали бы образцу менделевского наследования. Даже с теми особенностями, которые, как мы некогда полагали, были унаследованы в соответствии с этим простым образцом – к ним среди прочего относится цвет глаз, – все обстоит, как мы понимаем теперь, намного сложнее[115].

В действительности гены кодируют белки. Белки – это молекулярные машины, которые строят наше тело и позволяют ему функционировать безотказно. Одни белки борются с инфекцией и называются антителами. Другие помогают обеспечить структуру или поддерживают эластичность мышц (титин). Третьи передают сигналы через кровь и называются гормонами. Как много типов белков у человека? Доподлинно это неизвестно. Некоторые эксперты говорят, что наши гены производят от нескольких сотен тысяч до нескольких миллиардов различных типов белков[116].

По мере того как расширялось наше понимание генетики, поддержка генетического детерминизма постепенно ослабевала. Мы признали, что сами по себе гены не действуют как посредники, а регулируются (включаются или выключаются) так называемыми транскрипционными факторами. В свою очередь, эти транскрипционные факторы – и это наблюдение обернулось похоронным звоном для генетического детерминизма – управляются внешней средой. Вот что сказал об этом нейроэндокринолог Роберт Сапольски: «Бессмысленно спрашивать, что делает ген – имеет смысл только то, что он делает в той или иной среде»[117]. Что Сапольски подразумевает под средой? Это может быть среда внутри клетки, прямо за пределами клетки или в мире за пределами тела.

Большинство ученых предполагают, что гены оказывают некоторое воздействие на наши черты – как поведенческое, так и физическое, – но тем не менее сам процесс остается необычайно сложным[118] и косвенным. У нас есть лишь несколько примеров количественной связи генетической вариации с поведенческой реакцией. Даже когда мы находим генетическую вариацию, которую можно количественно связать с поведением, не удается оценить эту связь точно. Гены действительно формируют наше поведение и влияют на него. Но они его не определяют. Другими словами, нет гена эгоизма или гена агрессии, и точно так же нет гена доброты или гена сотрудничества. Безусловно, гены играют роль в нашем поведении, и все же реальность человеческой психологии все чаще представляется очень далекой от какого-либо рода генетически обусловленного поведенческого детерминизма. Это важный принцип, и в наших дальнейших рассуждениях он играет ключевую роль.

Уровни отбора

Вернемся к принципу естественного отбора. Есть одна невероятно важная концепция, о которой некоторые биологи говорят как о проблеме уровней отбора. Вопрос звучит так: на каком уровне биологической иерархии действует естественный отбор? На уровне генов? Клеток? Отдельных организмов? Групп? Выбирает ли природа наиболее приспособленный ген в естественном мире, где могут выжить не все биологические существа? Или она выбирает отдельный организм, обладающий особенностями, которые делают его наиболее подходящим для выживания? А что насчет наиболее приспособленной семьи?

При условии, что члены семьи имеют общие гены, возможно ли, что одни семьи соперничают с другими и наиболее сплоченная семья дает больше потомства? Как мы еще увидим, это критически важный вопрос, во многом определяющий все, что касается поведенческих особенностей, которыми эволюция наделяет те или иные виды.

Индивидуальный отбор. Когда Дарвин впервые предложил теорию эволюции, считалось, что главной единицей отбора выступает индивидуальный организм. Другими словами, природа избирала для организма черты и свойства, дающие индивидуальной особи больше шансов на выживание, а также на передачу этих черт и свойств следующему поколению. Таким образом, уровнем отбора, принятым по умолчанию со времен Дарвина, по большей части считался индивидуальный уровень. Элиот Собер и Дэвид Слоан Уилсон приводят в пример способность к быстрому бегу у популяции зебр:

«Например, у зебр постепенно возрастает скорость бега, поскольку более быстрые зебры с бóльшим успехом избегают хищников. Они также более приспособлены – им легче выживать, а вероятность того, что они дадут больше потомства, выше, чем у медленных зебр. Если потомство напоминает родителей, то частота встречаемости быстрых зебр – то есть доля хороших бегунов в стаде – увеличится. Обратите внимание, что зебра, способная к быстрому бегу, приносит пользу себе самой – не другим зебрам, не льву и не экосистеме в целом»[119].

Далее Собер и Уилсон объясняют, как индивидуальный отбор порождает одну из поведенческих особенностей – эгоизм – и уменьшает противоположную особенность, альтруизм.

«В примере выше естественный отбор благоприятствует тем, кто помогает себе сам. Из-за этого складывается впечатление, что помощь другим особям в выживании и размножении за счет собственного выживания и размножения – это явление, которое естественный отбор призван уничтожить. Если говорить кратко, то естественный отбор (на индивидуальном уровне) кажется процессом, который содействует эгоизму и искореняет альтруизм»[120].

Родственный отбор. В настоящее время представление о том, что естественный отбор действует на уровне отдельной особи – это установленная доктрина. Впрочем, ей многого не хватает. Сам Дарвин в «Происхождении видов» замечает потенциальную трудность, которая «поначалу казалась непреодолимой и действительно роковой для всей теории [эволюции]»[121]. Как получается, что у некоторых видов, особенно у тех, для которых характерен сложный общественный строй, возникают черты и поведение, пагубные для отдельной особи, но благоприятные для всего общества?

Например, пчелы при угрозе нападения жалят вторгшегося к ним человека или зверя. Жалящий аппарат пчелы имеет зазубрины: ряды стилетов, направленных вовне и подобных зубьям пилы (см. рис. 3.1), поэтому, если пчела ужалит зверя с толстой кожей (например, человека), жало будет действовать как анкерный винт. Как только жало вонзится, его уже нельзя будет извлечь, не повредив при этом жизненно важные внутренние органы пчелы. Исход – смерть пчелы, решившей ужалить. Но почему эволюция приняла именно такое решение? Возможно ли, что способность ужалить вторгшегося врага, несмотря на несомненную смерть отдельной особи, давала преимущество пчелиной семье? Кажется, дело именно в этом, поскольку пчелы редко жалят, находясь далеко от улья. Кроме того, пчела, защищая улей, не только жалит замеченного врага, но и выделяет