Завтра в Берлине - Оскар Кооп-Фан

class="p1">Но настал тот день, когда открытия кончились, у Тобиаса появился проездной на метро, старый турок машинально протягивал ему с утра пачку синих «Нил», в супермаркете он знал каждую полку.

Когда Тобиас осознал это, на него нахлынула тоска. Он был сражен. Что он будет делать теперь, когда вокруг лишь аккуратные стопки привычек? Просто наблюдать за ними, этими мелкими независимыми действиями, настолько независимыми, что они уже движутся сами, как заводные зверюшки, а ему и вмешиваться незачем? Он так отполировал их, так крепко слепил, что они были словно сами по себе, словно живые. Но воодушевление от создания особых собственных ритуалов погибло в тоскливой привычности. И Тобиас сидел над их трупами, изнывая от скуки.

Он вспомнил леттристскую брошюру, которую как-то вечером читал ему Жером: «Авантюрист – не тот, с кем случаются приключения, но тот, кто делает так, чтобы они случались»[5].

XIV

Может, потому Арман и решил уехать, чтобы перестать думать об Эмме, создать себе новый образ, вдали от прошлого.

Да, там он подыщет себе новый характер, покончит с той ролью, которую играл в кругу друзей. Выйти из нее можно, только уехав от них, прочь, к чему-то совершенно иному.

Может, он поедет в Рим или в Берлин, но пока он ограничивался разговорами. Отъезд – это звучало солидно; и потом, там он никому ничего не будет должен, сможет дать волю всем своим странностям. Он будет свободен, на него не будет давить всевидящее око близких. Раз он не может освободиться от других, пока они рядом, он сбежит от них.

Как он будет жить? Он не имел ни малейшего понятия. Ну да ладно, он всегда как-то выкручивался. Нечего останавливаться на мелочах. Надо начать откладывать понемногу, тогда о первых месяцах можно будет не беспокоиться. А потом? Потом увидим.

Он нанялся в бар на первом этаже своего дома. Вечерами работал там, днем сидел на вахте. Теперь, думая о том времени, Арман вспоминает запах метро и бессонницы. Он мотался с работы на работу до веселого отупения и думал об отъезде.

Прежде чем ехать, он решил встретиться с Эммой. Они провели ночь в тесной голой комнате, потому что все вещи он уже перетаскал в подвал к приятелю. Они нюхали кокаин, спали на полу.

Лежа на односпальном матрасе и чувствуя ее запах, он поклялся себе, что уедет и никогда не вернется.

Было лето. Арман выбрал Берлин. Взял билет на лоукостер. Как странно было покупать билет в одну сторону!

Через несколько дней он улетел навстречу новой жизни. Ему было двадцать.

Его так занимало, как все будет выглядеть со стороны, что на страх не осталось времени. Он не знал, где будет ночевать, а все, что у него было, – немного денег в кармане и сумка с кое-какой одеждой.

XV

Франц оставил свои авантюрные замыслы. Вдобавок к своей бумагомарательной службе он устроился в бар, где работал по вечерам. Для будущей малышки Жюли нужно больше места – и денег.

Франц уже не мог читать свои пожелтевшие книги. Судьба нагнала его, и приходилось идти с ней в ногу.

Родилась Жюли. Жюли Риплер. Это был счастливый миг для всех: для Марты, для пастора Крюля – и для Франца тоже.

Жизнь пошла неумолимым ходом. Для Жюли устроили теплую розовую комнатку в доме пастора. Марта занималась ею, все время то меняла подгузники, то кормила. Франц работал, вкладывал свою лепту и, только выдавались свободные часы, брал Жюли на руки и благодарил того друга, кого еще несколько месяцев назад проклинал, – друга, удержавшего его за локоть.

В баре, где он работал, его часто спрашивали, не знает ли он кого-нибудь, у кого можно кое-что достать. Он не сразу понял. Что достать-то? Наркоту, конечно.

Шли месяцы, он попробовал несколько раз. Потом познакомился с правильными людьми. Жюли росла, денег нужно было больше. Франц сделался барным дилером, ради приработка. А с экстази и амфетаминов выходило немало. Куда больше почасовой ставки в офисе.

Дело процветало, Франц шел в гору. Поскольку себе он товара почти не брал, его ценили.

Эти месяцы были праздником, денежным изобилием, свободой. «Гюнтер amp; Ко» с коктейльным баром давно остались позади. Он стал сам себе хозяином, продавал товар дилерам из ночных клубов, которые затаривались у него каждую неделю. Малышка Жюли росла на деньги от наркотиков. Каждая втянутая дорожка, каждая таблетка, проглоченная в туалетах ночных клубов, – маленький вклад на пользу Жюли: плата за учебу новый плюшевый медвежонок.

Затем, как всегда бывает в таких историях, Франца схватили. Полиция, обыск. Каталажка-96[6].

XVI

Тобиас хотел взглянуть на что-то кроме того, что все здесь считали нормальной жизнью. Он сходил в бары для оргий и клубы для «друффи», торчков. Так он вернулся к той жизни, которую знал лучше всего, – к жизни под веществами, закидываясь то здесь, то там. Он подружился с соседом с третьего этажа, и тот предоставил ему место на диване. Тобиас ушел от инструкций по эксплуатации и прилагавшейся к ним квартиры.

Вечное возвращение. Колесо его жизни завертелось привычным ходом. Вот она, его нормальная жизнь.

XVII

Два года тюрьмы оставляют на человеке свой след. Морщины покорности, страха и унижения. Всего два, потому что Франц не выдержал – сдал своих поставщиков, каких-то поляков, куда более крупную рыбу.

Выйдя на волю, он решил работать. Его не взяли – морщины сидельца исковеркали лицо. Жюли не узнавала его, он больше не мог купить ей медвежонка. Он человек конченый.

Перепадала какая-то работа по программе социальной интеграции: отклеивать афиши, проверять билеты в U-bahn. Выручку он нес в игровые автоматы в баре. Чаще выигрывал. Удваивал свою ставку – смешные деньги.

Он смог снова увидеться с Жюли, Мартой, пастором Крюлем. Пытался спрятать морщины. Ох, что бы подумала Катерина и Господин с Госпожой, увидь они его таким? Институтская форма расползалась по швам и уже не могла прикрыть тело Франца.

Франц продолжил кутить. Тут, по крайней мере, никого не смущали его морщины. В многодневных тусовках, вне времени, прошлое его стиралось.

«Друффи» приютили его. Давали ему курева и угол, где спать. Отныне – вот она, его семья.

Часть вторая

Двери закроются автоматически

Берлин

В Берлине есть какая-то пугающая новизна. Стены домов не пестрят каменной кладкой, они отлиты из бетона, гладкого или