Соловки. Коммунистическая каторга или место пыток и смерти - Иван Зайцев

* * *

Курьезнее всего то, что советские суды, определяя меру наказания лицу пролетарского происхождения (а яснее говоря, из уголовного мира) принимают во внимание пролетарское происхождение и назначают низшую меру наказания. Другими словами, пролетарское происхождение есть уменьшающее вину обстоятельство. Это нечто новое в юриспруденции. Этим они собственноручно расписались, кто они и из кого.

* * *

Нередко за время продолжительного пребывания на Соловках и в тюрьмах приходилось читать в большевистских газетах их возмущения по поводу того, как в буржуазных государствах, преимущественно в Польше и Румынии, их единомышленники, коммунисты, содержатся вместе с уголовниками, или применяют к ним уголовный режим. Сколько ярости и злобы изливалась тогда по адресу буржуазии!.. Какой поднимался башенный вой!..

В то время мы, арестанты, читая это и сами испытывая глумления и издевательства, с исступленным гневом возмущались нахальством этих отъявленных наглецов, и злобно восклицали: «Чем кумушек считать трудиться, не лучше ли на себя, кума, оборотиться!»

* * *

Диктаторствующая партия коммунистов причисляет к политическим лишь социалистов разных оттенков: меньшевиков, левых-эссеров и некоторых анархистов.

К ним большевики применяют более облегченный режим, чем к каэрам.

Они помещаются в особых лагерях: Ярославском, Суздальском и других, где пользуются разными привилегиями и одной из них, которой завидуют везде, особенно на Соловках, — это кушают досыта.

Преимущества, оказываемые большевиками заключенным социалистам, вытекают не из того, что большевики расположены более благосклонно к ним; наоборот, они видят в них наиболее опасных политических врагов, а проявляют к ним снисхождение лишь потому, что они боятся, как бы не было шума заграницей среди иностранной социал-демократии. По этой самой причине они применяют тайные приемы для ликвидации видных социалистов.

* * *

Если иногда тюремная администрация, притом, низший ее персонал, коридорные надзиратели, при распределении арестантов по камерам делят их на интеллигенцию и шпану, то это делается ни по каким-либо моральным побуждениям, а единственно по административным соображениям, чтобы избежать воровства и насилий над интеллигентами со стороны шпаны.

Самое распределение происходит не по признаку преступности, а по внешнему виду: кто имеет сносное одеяние и наипаче вещи с собой, того сажают в камеру интеллигентов; часто попадают туда воры-рецидивисты и шулера, одетые прилично. Если арестант в рубище оборванца, каких не мало теперь среди интеллигентов, его запирают в камеру со шпаной.

Со мной вместе из Бутырок был отправлен казачий полковник в весьма плохом одеянии. Он неизбежно всегда помещался в шпанской камере, хотя это был пожилой человек, скромный, тихий, благочестивый.

И вот ему, кроме физических страданий, приходилось переносить пытки и муки нравственного гнета, находясь все время среди уголовного сброда.

Высшая тюремная администрация требовала, чтобы каэров не отделяли от уголовников, а помещали вместе с ними. Я сам был очевидцем, как заведующий всеми местами заключений ОГПУ, чекист Дукс, конечно, латыш, обходя тюрьму, злорадствовал, когда увидел, что каэры сидят вместе с уголовниками и имеют крайне измученный вид.

Когда же нашлись двое смельчаков из исстрадавшихся каэров и обратились к Дуксу с просьбой перевести их в другую камеру, то он рассвирепел, начал осыпать их отборной, площадной бранью и приказал перевести немедленно жалобщиков в еще худшую камеру к самой отъявленной шпане, к так называемым, по-арестантски, «леопардам»; там у них сейчас же отобрали все, даже переменили их белье на лохмотья. Спросят, — что же администрация? А администрация весело, предовольно злорадствовала. Мы же, зрители, не могли ничем выказать нашего возмущения, так как рисковали сами попасть туда же.

* * *

Ночь с 12-го на 13-ое июня мы провели в сборных этапных камерах в стоячем положении. Само собой, конечно, без всякого сна и более суток без пищи.

В 8 часов утра 13-го июня начали вызывать нас партиями по 45 человек. Это для отвоза нас на «Черном Вороне» на Николаевский вокзал, а там для погрузки в этапный арестантский поезд.

Вызванные партии отводили в приемные апартаменты Бутырской тюрьмы, в так называемую круглую башню.

Здесь уже в третий раз производился подробный осмотр вещей арестантов и самый тщательный обыск их самих: — арестантов раздевали до нага; у некоторых даже осматривали разные складки и отверстия в человеческом теле... отыскивая, — нет ли записок, адресованных заключенным на Соловках.

После обыска и осмотра вещей начальник конвоя принимал партию арестантов, а затем конвойные, держа оружие наготове, окружали сплошной цепью партию и выводили ее из тюрьмы на улицу, где отстаивали у тюремных ворот для ожидания прибытия «Черного Ворона».

* * *

Скажу несколько слов об этом чудище. Это перевозочное средство для развозки арестантов по тюрьмам и подвалам ГПУ. Это 6-ти цилиндровый грузовик, на котором поставлен сплошной кузов; в передней стенке кузова маленькое окошечко с железными прутьями накрест; в задней сплошная дверца. Кузов обит листовым железом и окрашен в черный цвет. Отсюда и дано москвичами название ему «Черный Ворон». Во время работы «Черный Ворон» быстро мчится по улицам Москвы, непрерывно подавая рычащие гудки. Прохожие в ужасе шарахаются в стороны, посматривая с тяжелым состраданием на это чудище. Но сколько в нем несчастных жертв, некоторые не знают.

Я говорю некоторые, разумея москвичей, потому что многие москвичи, несомненно, удостоились счастья прокатиться в нем.

А в нем вот сколько: в нем две скамейки по сторонам, каждая при плотной посадке на 10–12 человек, следовательно всего на 20–24 чел. У чекистов другая нагрузка — 45 человек; по следующему расчету: на каждой скамейке другой ряд должен сесть на колени первому, упираясь друг другу коленями, после чего никакого прохода нет, но отправители и нагрузчики дают надбавку в 5 чел. Как хотите, так и размещайтесь; хоть на головы садитесь.

При каждой погрузке всегда происходят удручающие сцены.

* * *

И вот мы очутились на улице, вне мрачных высоких тюремных стен.

Впервые за 7 с половиной месяцев лишения меня свободы я увидел вольную уличную жизнь свободных граждан. Судорожная боль щемила сердце при мысли: а вот ты, окруженный цепью конвоиров, лишен всякой свободы, не только свободы движений, но и свободы выражать свои мысли.