Собрание сочинений. Том первый. Рассказы и повести - Сергий Чернец

Кони топтались тихонько в траве вдалеке от костра, темным табором. На фоне светлого неба с востока, откуда надо было ожидать появления зари, там и сям видны были их силуэты: кони стояли и, опустив головы, о чем-то думали. Их мысли, наверное, были длинные и тягучие, и угнетали их до бесчувствия, так что стояли они, как вкопанные, неподвижно, не замечая ни присутствия чужого человека, ни беспокойства собак. А собаки, заметив мое приближение, известили хозяев лаем.

Старик прикрикнул на собак и они, завиляв хвостами, отошли и прилегли, настороже, посматривая на меня.

– Привет. Никак из Макаровки местной? —

– Да. Тутошний я, только не живу здесь, из города приехал в отпуск. —

– То-то я вижу. Не узнаю, чей же ты? —

Я ответил. И старик, узнав моего деда, обрадовался, они друзьями были в свое время с дедом моим. Так началось общение в тишине ночи.

В сонном, застывшем воздухе стоял монотонный шум, без которого не обходится летняя ночь в природе. Непрерывно трещали кузнечики, пели ночные птицы – неожиданно начиная и так же неожиданно обрывая небольшие свои песенки, да в стороне от поля, на опушке леса, в кустах, лениво посвистывали молодые соловьи.

Большая грязная собака, лохматая, с клочьями шерсти у глаз и у носа, вдруг неожиданно, с хрипением залаяла в темноту ночи, в сторону лошадей. За ней убежали и обе молодые гладкие собаки.

– Взять! Взять! – крикнул вдогонку старик, приподнявшись на локте и махнув рукой.

– Прогонят волка, если что, – сказал он, со старческой улыбкой открывая свой провалившийся беззубый рот. Когда собаки успокоились и вернулись, старик принял прежнюю позу и сказал спокойным голосом:

– А вот в соседней деревне колдун помер, не к ночи будет сказано, для страха. Не боитесь страшных историй? – обратился он к молодежи. Молодой пастух, лежавший на спине, повернулся на бок и пристально, подняв свои густые черные брови, поглядел на старика.

– А я слышал, как ведьмы из печной трубы вылетают и летают. Может и колдун тот летал? – спросил он.

– Слыхать не слыхал, видать не видал, бог миловал – сказал старик, – а люди рассказывали.

– Шел я раз берегом, сюда в Макаровку. Гроза собиралась, и такая буря была тогда…, меня застала около сараев соседней деревни, где колдун-то жил. Поспешил я что есть мочи, гляжу, а по дорожке у кустов черемухи, она теперь большая, черемуха та, как деревья, а тогда кусты были в цвету, – идет белый конь. И думаю: чей это конь? Зачем его сюда, за деревню занесло? Пока думал, подхожу ближе – только бац! – а это не конь, это Колдун. Свят, свят, – перекрестился я, а он глядит на меня и бормочет, глаза выпучил! Испугался я тогда сильно! Мы рядом пошли до сарая открытого и под крышу едва успели зайти – как грянул гром ужасный, и молния рядом сверкнула, и опять гром.

Я тогда боялся ему слово сказать, а он пояснил, что мусор в овраг выкинуть отходил из сарая. Там хранилище колхозное было на краю их деревеньки, а он присматривал за ним, как сторож. И не видел он никакого белого коня….

– Это бывает, галлюцинации, наверное, – сказал один из молодых пастухов.

– Вот ведь, слово нашел какое-то умное. Бывает, говоришь, – сказал старик немного обиженно. – А вот я про Колдуна что знаю…. Это лет 50 назад было….

И рассказал нам старик историю, известную только старикам и старухам, которые жили в те времена, сразу после войны с немцами.

Тогда, в 43 году немцев разбила красная армия Советского Союза, а они, убегая из наших краев, прятали свои награбленные богатства, зарывая их в землю. И вот, после войны Колдун нашел клад немецкий, – в нем были украшения: серьги, брошки…, и еще зубы золотые от убитых немцами людей. А кто колдовством живет, кто злое дело для людей помышляет, – к тому же это зло и вернется, тому воздастся злом за зло!

Вот Колдун продавал золотишко свое, ездил в город. Но его арестовали, допрашивали, но ничего он не сказал. Отсидел он в лагерях и вернулся в шестидесятые годы уже. Клад свой он опять достал, видимо, потому что построил себе домину, и все-то у него было, а где деньги брал – вопрос. Но видимо, поначалу он торговал только теми драгоценностями, которые не были еще сильно проклятыми. А когда дело дошло до зубов от мертвых людей, вот тут его «инфаркт» и поймал. Так и нашли его около печи, в которой он зубы золотые в сковородке переплавлял, хотел слитки потом продавать. Вот тебе и на! На чужом горе счастья не построишь! Богатством неправедным счастлив не будешь! – так в Библии сказано-написано.

А уж, каким он был смолоду! – вспоминал старик. – Все молчал и молчал, да на всех косо глядел. Всё словно дулся и пыжился, как петушок перед курицею.

А чтобы он в церковь пошел, или на улицу с ребятами гулять – никогда. И постарше, выпивать с мужиками не выпивал, всё больше один сидел или даже со старухами разговаривал о травах всяких. Он и лечить мог людей, и помогал было многим. А я так замечаю: если какой человек из мужиков всё молчит, да старушечьими делами занимается и в одиночку живет: всё – хорошего мало!

Вот ведь, узнали о нем после смерти, какой его грех-то гложил6 клад немецкий…. Не в золоте счастье.

Рассыпавшись в тихом воздухе, пронесся глухой звук. Что-то вдали громыхнуло, словно ударился камень о камень и эхо ахнуло вдаль: «тах! тах! ах! ах!». Когда звук замер, старик вопросительно поглядел на меня, равнодушного.

– Это на ферме колхозной что-то упало, сказал я, подумав.

Летом светает рано. С востока Млечный путь бледнел и мало-помалу таял, как снег, теряя свои очертания. Небо становилось опять хмурым и мутным, когда не разберешь, чисто оно или покрыто сплошь облаками, и только по ясной полоске на востоке поймешь, в чем дело.

– Да, – сказал я, прощаясь, – близок локоть, да не укусишь…. Кто знает, в чем оно счастье-то!? Кто как ведь понимает.

Повернувшись лицом к молодым пастухам и глядя на них, я сказал:

– Так вот и умрешь, не повидавши счастья. Кто помоложе, может и дождется, а нам уж и не думать….

Старик встал и пожал мне руку на прощание.

Виктория

Деревенька наша соединилась уже с соседней. Строились дома от пруда, расположенного посередине нашей деревни Макаровки, к краю ближней деревеньки с названием Старая. Молодые пары в обеих деревнях строились, селились с обеих сторон, тем самым приближая деревеньки друг ко другу.

Так случилось, что Старая совсем перестала существовать, а Макаровка выросла, за счет деревни Старая, которая соединилась через новую улицу.

Наш дом стоял третьим снизу на пологом спуске к реке, остальная деревня тянулась на пригорок и протянулась по нему до самого поля, где всегда сеяли овес. Жил я в деревне все свое детство, пока не окончил три класса начальной школы. А потом родители забрали меня в город. Только летом я был в деревне, почти все два месяца каникул, июль и август, так как принято было, в первый месяц, июнь, отправлять меня в лагерь по путевкам, которые выделяли родителям на работе профсоюзы. И помню я деревенскую жизнь только с хорошей благодатной стороны: походы на реку, купание и рыбалка, походы в лес за ягодами и за грибами….

Так же воспринимал деревенскую жизнь и мой друг, школьный товарищ Пашка. Он и в школьные годы был мечтателем. Помню, как мы играли в парке, который остался от лесного массива, на окраине города, в новом микрорайоне, мы строили там домики среди деревьев из приносимых с ближайших строек досок. Он и тогда мечтал о домике в деревне, на берегу речки или озера, где у него будут яблони в саду и свой огород, и свои ягоды. Он так и говорил: домик сад и свои ягоды Викторию (так назывался сорт клубники). Мечты детства затем перешли в мечту все жизни.

Город наш расширялся во все стороны. И мы переехали в новый микрорайон из разных концов города. Тут нам долго предстояло жить, и надо было заводить новые знакомства.

Определялись сразу во дворе и лидеры и заводилы, были смешные клички присвоены, а наш Пашка так и был «мечтатель».

Пашка мечтал о том, как он будет есть приготовленные в печи щи, такие он пробовал в детстве и вкуснее их больше никаких супов не видал. В гостях у бабушки вообще жизнь деревенская казалась доброй и счастливой. Он тосковал в городе. После института Пашка работал на заводе, в КБО, каким-то инженером, – утром на работу, вечером с работы, зарплата 120 р. – тоска. По-соседски мы продолжали дружить, и я видел его тоску. Он все сидел на одном месте, писал все те же бумаги и думал все об одном и том же, – как бы в деревню. И эта тоска у него мало-помалу вылилась в определенное желание, в мечту купить себе маленький домик в деревне с садом и огородом, переехать туда и жить там все время до старости. Это стало его мечтой.

Друзьям и знакомым Пашкина мечта казалась бредовой идеей. В то время все наоборот стремились в города, к благоустроенному жилью, к благам цивилизации. Пашка был человеком добрым, кротким даже, и я любил его, но это желание запереть себя в деревне, без цивилизации: туалет на улице…, – я никогда не одобрял.