Под сенью храма - Константин Васильевич Беляев

названные строителями. Собственность эта пригодилась впоследствии и хозяину и работникам, тем, которые трудились на ней. И хоть вывод из этой загадки туманный, иносказательный, понять его можно.　

«И тот, кто упадет на этот камень, — говорится далее в писании, — разобьется; а на кого он упадет, того раздавит…»　

Подставим к слову «камень» слово «собственность» — что получится? Не трогайте собственность, поставленную во главу угла существующего рабовладельческого строя (евангелие писалось в пору рабства), ибо кто замахнется на собственность, о нее разобьется, а на кого она ополчится — сокрушит. Словом, как ни крути, а тем, кто трудился, быть обязательно битыми! Хитро же написано, право!　

Следуя премудрости евангельской, как должен был я рассудить тяжбу, подобную той, что случилась у хозяина с работниками. Я бы сказал хозяину:　

— Успокойся! Собственность твоя священна и закон на твоей стороне, ибо, как в писании сказано, виноградарями сделано то, что не может быть оправдано законом Моисеевым.　

Работникам бы я сказал:　

— За то, что растите вы плоды, воздастся вам в царстве небесном. Но плоды вы все-таки хозяину отдайте, поскольку в писании сказано: «Бедные мира избраны быть богатыми верой, а не плодами своего труда».　

Я предвижу, что обманутые виноградари возразили:　

— Но ведь мы же вырастили эти плоды!　

— Зато плантация чужая…　

— Неправильно это! Мы будем жаловаться в суд!　

В лучшем случае я остановлю их словами из евангелия: «Сказываю тебе: не выйдешь оттуда, пока не отдашь и последней полушки».　

И еще добавлю в назидание:　

«Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то угодно　Богу, если кто, помышляя о боге, переносит скорби, страдая несправедливо…» Нет, проповеди у меня снова не получилось! За такое толкование притчи в старину меня бы немедля сделали расстригой, да еще бы и в острог угодил. Да и нынче от епископа не избежать нагоняя.　

Я пробежал глазами выписки, которые сделал из писания. Кому они нужны? Ведь земля, и посевы, и плантации, — все сейчас народное достояние. Нет больше в нашей стране хозяина, на которого гнули спину работники. Поднятый некогда высоко камень собственности сброшен вниз, оказался он совсем не крепким, как описывали его богословы, он рассыпался впрах.　

Молодым колхозникам, воспитанным советским строем, просто непонятны притязания хозяина к виноградарям, как о том рассказывает притча. Многие из них, приезжая в новое село, находят для себя и дом и виноградник, заботливо созданные для них руками соседей, односельчан. Им говорят:　

— Живите счастливо, трудитесь честно. Пусть и ваш труд приносит людям радость.　

Правда, у старожилов колхозников все еще есть приусадебные участки, а на них — старые сады, виноградники. Они по привычке называют эти виноградники «моими», и кое-кто может еще поступить с соседом по старому закону собственности, то есть так, как поступил евангельский владелец плантации со своими работниками. Но нынче это зовется пережитком. А вдоль обочин дорог, в сухой и выжженной солнцем степи все растут и растут молодые сады и виноградники, плоды которых — всенародное достояние…　

Было три часа пополудни, когда я оторвался от труда, так ничего и не написав. На дворике перед сторожкой было тихо. Андрюша сообщил, что Григорий бросил колоть дрова еще в полдень и куда-то ушел.　

— А много ли сделал?　

Андрюша неопределенно пожал плечами и пробормотал:　

— С ним не наработаешь. Он такой…　

— Какой?　

— Ленивый, без меры всякой.　

— Это с непривычки. Завтра, небось, поднажмет, — сказал я.　

В восьмом часу утра я увидел возле раскрытого сарая Андрюшу.　

— Ну как? Сегодня рано начали?　

— Где там! Еще не начинали. Григория-то нет, — ответил сторож виновато.　

Прошло еще два часа, а странник все не шел.　

Тогда я послал Андрюшу за ним. Вернулся старик совсем испуганным.　

— Ушел он, батюшка, на рассвете. Забрал вещички и пошел. Хозяйка сказывала, будто, сон ему приснился, что зовет его к себе человек, одетый в черное. Пальцем, будто, поманил и скрылся. Неужто сам угодник за ним приходил?　

Вот тебе и Григорий. Не захотел честным трудом копейку добывать, разленился, избаловался на чужих харчах. И брехать научился ловко. Угодник, видишь ли, позвал! Да на что он святому, такой лодырь?　

Сколько же их еще бродит вокруг церквей и монастырей, живут они за счет легковерия, наивности и доброты простых и отзывчивых людей. Живут паразитами, не зная ни забот, ни обязанностей. Они — спасаются! От какого же греха, как не от труда, который стал им в тягость?　

Горькие мои размышления прервал Андрюша. Он вошел в сторожку, держа в руках небольшую матерчатую сумку, задернутую тесемкой.　

— Сумочку эту повесил странник вчера на верею вместе с телогрейкой, — сообщил старик. — Уходя, телогрею надел, а сумку, видать, второпях оставил. А в ней бумаги…　

Я выложил из котомки содержимое: четыре ученические тетрадки, сложенные вчетверо. Две из них чистые, одна полностью и вторая наполовину исписаны именами, поставленными столбиком: по одному имени в строчку. Через неопределенные промежутки столбик был отчеркнут жирной чертой. Сбоку стояла пометка: имя, фамилия и отчество и рядом сумма каких-то средств. Против первого столбика стояла надпись: Варвара Осиповна Мальцева — 8 рублей.　

— Мальцева? — переспросил Андрюша. — Это из нашего села: крайний дом направо…　

И следующие имена принадлежали жительницам нашей деревни, — их всех Андрюша знал наперечет. Мне　стало ясно, что Григорий записывал в эту тетрадку имена умерших родственников для поминовения в монастыре, куда держал путь. Отметку о суммах, дарованных на свечи и пожертвования, он делал для солидности, чтобы прежде времени кто-нибудь его не разоблачил в жульничестве.　

Чувствовалось, что на поборах с верующих Григорий руку давненько набил: менее недели пробыл в селе, а собрал, судя по записям, 212 рублей пожертвований, кроме милостыни, подаваемой в церкви.　

Сколько же он еще сел пройдет, во скольких заночует, этот странник? Сколько тетрадочек изведет и скольких еще верующих одурачит?　

Кроме тетрадей, которые не успел уничтожить Григорий, в сумке оказалась сложенная и изрядно потертая газета, два очиненных карандаша и пустая коробка из-под спичек, в которую была вложена бережно свернутая почтовая квитанция на отправленные в г. Сталино Мирошникову триста двадцать пять рублей, за что взыскан сбор по переводу 6 руб. 50 копеек. На обороте штемпель и число 12 апреля.　

Мирошникову, а не Мирошниковой. Стало быть, перевод он отправлял мужчине. Отцу или брату? Какова фамилия самого Григория? Все это было не ясно.　

Кое-что прояснилось только тогда, когда я развернул старую газету, из которой были вырваны отдельные клочки, словно бы на раскур. На последней странице мое внимание привлекла заметка «Из зала суда». В ней рассказывалось, что по делу о