Дома костей - Ллойд-Джонс Эмили

Никто не знает, что стало после этого с женщиной. Может, она тихо угасла в крепости, и ее тело истлело там рядом с телом сына. А может, она ушла прочь и нашла убежище в ближайшей деревне.

Что же до вора, он бежал. Заряженная магией вода впиталась в подол его плаща и в подошвы его обуви, и когда он ступил в озеро, сила этой воды просочилась в Ллин-Маур – озеро, питающее ручьи и реки, текущие с гор к Колбрену. Прежде заключенная в котле, магия попала в почву, проникла в толщу гор, пронизала лесные источники.

И когда в следующий раз на землю пала ночь, озерная гладь взволновалась. Из воды показались костлявые пальцы. Фигуры в лохмотьях и ржавых доспехах стали выбираться на берег.

Твари, выползшие из озера и состоящие из костей и гниющей плоти, обладали силой. Они не говорили, у них не было глаз, их животы ввалились.

Их стали называть домами костей.

Глава 7

Следующим утром на двери обнаружилось прибитое гвоздями извещение о выселении.

Рин уставилась на него. Извещение было написано знакомым почерком, как и все официальные объявления в Колбрене. Она узнала его еще до того, как увидела подпись. И сорвала листок, комкая его в мозолистой ладони.

На жуткий миг ей захотелось сжечь извещение. Увидеть, как его пепел разлетается по ветру, рассыпается по каменистой земле. Словно его и не было – и, пожалуй, можно жить как раньше. Если она притворится, будто бы с этим миром все в порядке, может, и мир последует ее примеру.

Засунув пергамент под блузу, Рин вошла в дом.

И если ей представится возможность высказаться по этому поводу, он останется ее домом.

Даже если ради этого придется сводить в горы какого-то мелкого лорда.

Гарет сидел за кухонным столом. Стол был вырезан из поваленного дерева, ножками служили ветки с отчетливо видными сучками и неровностями. Подняв голову, Гарет без улыбки посмотрел на сестру. В детстве он постоянно улыбался и заливался смехом. Может, он и не был бойким и озорным, как она, но взирал на мир с весельем в глазах. А с годами умение веселиться иссякло.

Он кивнул ей:

– Видела?

– Извещение? – уточнила она. – Эйнон опять нарушил слово. Он обещал дать нам две недели.

– Ну, видимо, все-таки не стоило спускать на него козу.

И то правда – она признала это коротким кивком.

– А ты видел, что он приказал разобрать железную изгородь? Клянусь павшими королями, он глупец.

– Он подлый, но не глупый, – возразил Гарет. Услышав в его голосе усталое смирение, Рин ощетинилась. – Он продаст железо и на эти деньги пополнит запасы в деревенском амбаре. Если зима выдастся суровой, это поможет спасти жизнь людям.

– И дома костей смогут разгуливать по деревне, – подхватила она. – Что наверняка спасет еще больше жизней.

Гарет слегка пожал плечами:

– Может, те, которых ты видела у леса, были приблудными. Это не важно. Мы уходим, – объявил он, и его слова будто повисли между ними. Казалось, раскололась земля, и теперь Рин смотрела на брата словно издалека, с непреодолимого расстояния. – Дом мы отдадим Эйнону в уплату дядиных долгов, на оставшиеся деньги доберемся на юг. На свете есть и другие деревни, Адерин. Можешь поработать подручным у какого-нибудь могильщика, если захочешь. А я… – Он осекся и провел пальцем по обрезу книги расходов.

Тоска в его голосе ранила сильнее слов. Рин понимала, что отчасти ему нестерпимо хочется уйти отсюда, начать все заново где-нибудь в другом месте.

А она уйти не могла. Колбрен был такой же неотъемлемой частью ее существа, как и воспоминания. Этот дом принадлежал ей, а она – ему. У нее не укладывалось в голове, как можно жить где-то в другом месте. Нет, не могла она оставить этот дом – с деревянными ложками любви, вырезанными отцовскими руками, с зарубками на стенах, которыми мать отмечала, насколько выросли дети, с холмиками земли и надгробиями на кладбище. Там, рядом со своими родителями, похоронена ее мать. Рин любила Колбрен со всем, что в нем есть: колокольчиками, расцветающими в лесу под деревьями, дроком, который приходилось подрезать каждую весну, с каменистой почвой, с соседями, знающими несколько поколений ее семьи, со вкусом дикой ежевики и холодной речной воды.

Для того чтобы уйти отсюда, ей придется вырвать из души все эти воспоминания, и ей уже сейчас представлялось, как ее горе прольется, точно кровь.

Должно быть, Гарет заметил отражение внутренней паники у нее на лице, потому что поспешно заговорил:

– Рин, я понимаю, ты хочешь остаться здесь. Но нам нельзя. Чего я не понимаю, так это почему ты так привязана к этому дому, если почти не бываешь в нем. Ты же всегда или на кладбище, или в лесу, или в деревне…

– В попытках прокормить нас! – Она развела руками. – Заработать столько, чтобы нам не пришлось бросать этот дом. Но тебе-то все равно. Ты ведь хочешь уйти, да? Потому что тебе нет дела до этого дома. Нет и никогда не было…

– Мне есть дело до того, как наша семья живет сейчас, – перебил Гарет, – и меня меньше всего беспокоит, как бы сохранить то, что было. В этом и заключается разница, а не в том, как ты пытаешься ее представить.

Рин круто повернулась и направилась прочь из кухни.

– Да, давай, беги в лес, – с горечью бросил ей вслед Гарет. – Все лучше, чем обсуждать дела с близкими.

У нее на щеке дрогнул мускул.

– Я иду поговорить с Эйноном, балда.

Она удержалась и не хлопнула дверью, но была к этому близка.

Дом Эйнона был средоточием красоты.

Власти кантрева решили направлять наместника из числа приближенных в деревню еще давно, с тех пор, как открылся рудник. Ходили слухи, что это нежелательный пост и что аристократы зачастую считают его признаком впадения в немилость. Видимо, это во многом объясняет отношение Эйнона к жителям деревни. Для него они не люди, а обуза.

Дверь открыл слуга Эйнона. На его лице застыла гримаса надменной скуки, будто службу у наместника он считал чуть ли не титулом.

– Чего тебе, Адерин? – спросил он.

Мысленно перебрав всевозможные резкости, она отказалась от намерения пытать удачу.

– Мне надо поговорить с Эйноном.

– Его здесь нет.

Рин скрестила руки на груди:

– Тогда где же он?

Слуга ответил не сразу. Его замешательство придало ей уверенности: он явно пытался придумать какую-то ложь. Она шагнула прямо на него, оттолкнула его плечом, входя в дом. Оторопев, он не сразу последовал за ней, а когда догнал, она уже стояла на пороге гостиной.

Эйнон сидел в кресле, рядом на столе стояла чашка чая, на коленях лежала книга. Он выглядел пауком в середине паутины. Швы на его одежде были ровными и аккуратными, волосы – собранными на затылке.

Оторвав взгляд от книги, он остановил его на Рин.

– Адерин, – произнес он. – Что я могу для тебя сделать? – Он терпеливо вздохнул. – Ты пришла насчет суда? Потому что, как ни больно мне об этом говорить, я обязан взыскать долг твоего дяди.

Она заставила себя ответить с непроницаемым лицом:

– Его здесь нет, сэр.

– Знаю. – Он говорил с ней, словно она ребенок, и это ее оскорбляло. – Вот потому-то я и должен забрать у вас дом. И потом, нехорошо это, когда трое детей живут совсем одни. Тебя следовало отослать в работный дом в городе, как только стало ясно, что дядя вас бросил. А твоей младшей сестре было бы лучше в сиротском приюте. По крайней мере, не выглядела бы голодной и оборванной.

«Дядя нас не бросал». Эти слова уже вертелись у нее на языке, но она не произнесла их. Ведь бросить их он вполне мог. Дядя был игроком и пьяницей, слишком увлеченным собственными удовольствиями, чтобы отказываться от них ради близких.

– Я могу выплатить дядины долги, – сказала Рин.

Эйнон откинулся в кресле, слабая улыбка коснулась его губ. Он указал ладонью на стол рядом с собой.