СНТ - Владимир Сергеевич Березин

инженеры делают приборы. Так происходит всегда и везде, чуть-чуть по-разному, потому что политики хоть и одинаковые, но экономики разные.

С Луной мы гонку проиграли, но закинули туда луноход. Этот луноход был везде, много лет самая популярная детская игрушка – такая пластмассовая кастрюля, что смешно двигалась на батарейках. Обрезиненные сапоги так звали. Но потом все забыли. Забыли даже то, что луноходов было три.

Первый луноход оказался на нашем спутнике через год после того, как оттуда улетели американцы, а второй – через четыре.

Они ведь были живые. Впрочем, третий луноход и сейчас жив, он как младший брат, которого не взяли на войну. Сидит в музее, как в клетке. Первый умер на Луне, а второго убил я. Я убил его десятого мая семьдесят третьего года. Вот этими руками.

Раевский посмотрел на руки Перфильева. Руки как руки. Его даже галстук перестал так пугать.

– Я был водителем второго лунохода и выполнил глупый приказ. Луноход заехал в свежий кратер и при маневрировании уткнулся солнечной батареей в склон. Часть грунта осыпалась, и электричества не хватило.

Если бы я не выполнил приказ и сложил батарею перед движением, мой подопечный был бы жив.

Раевский смотрел прямо в глаза хозяина и видел, что он не врёт. Это невыдуманная жизнь, это трагедия прошлого. Сколько таких трагедий! Но что в них? Сюжет для небольшого рассказа.

– Вы хорошо слушаете, – сказал коротковолновик. – Я вижу, как в нужных местах вы волнуетесь, в тех, где я ожидаю, вы считаете меня сумасшедшим, а иногда жалеете меня.

Так вот о главном. Луноход жив. Я говорю с ним.

И ровно в тот момент, когда Раевский облегчённо подумал: «Точно, спятил», хозяин подмигнул ему и открыл железную дверь в торце подвала.

* * *

…Что-то попискивало, моргала жёлтая лампочка на пульте. Экран был вполне современным, но остальная аппаратура выглядела украденной из музея. Оказалось, что старик вывез её из Крыма в девяносто первом, на двух грузовиках, продав квартиру. Жена ушла, сын погиб на войне десятью годами раньше.

* * *

У него не было никого, кроме Лунохода, сигнал которого коротковолновик поймал совершенно случайно. Какая квартира может с этим сравниться?!

Всё это время мёртвый Луноход стоял в кратере. Прошло несколько десятилетий, пока рядом не ударил метеорит. Лунотрясения слабы, а вот волна от удара о поверхность оказалась достаточно сильной. Грунт просел, Луноход встряхнуло, и мусор осыпался с солнечной батареи. Одинокий аппарат, который оставили, как раненого солдата на поле битвы, копил силы и ждал. И наконец его водитель случайно поймал его дыхание, экспериментируя с направленной антенной.

Они разговаривали – два старичка, вышедшие из употребления, два осколка мира, о которых забыли все.

Самым сложным было довести Луноход до американского модуля и заставить его найти чужую электронику. Луноход медленно колесил по поверхности соседней планеты в поисках запчастей. Дело пошло на лад, когда он распотрошил своего мёртвого индийского собрата. А уж когда Луноход нашёл обломки российской станции, он поумнел настолько, что стал шутить. Под руководством старика, сидевшего в дачном подвале в четырёхстах тысячах километрах, он собирал себя из того, что недавно и давно было в употреблении, но забыто и брошено.

На огромном экране, который старик непонятным образом затащил в подвал, была картинка, криво поделённая горизонтом на чёрное и серое. Голубой круг высовывался из-за края.

Голос Лунохода раздавался из динамика, на котором было написано «Riga». Раевский вспомнил эту деревянную коробку, обшитую тряпкой часть советского проигрывателя, сделанную тогда же, когда и этот Луноход. Голос звучал неважно, как из консервной банки, но в этом была своя правда. Так он и должен звучать.

– А он не тупой? – спросил Луноход.

– Вроде нет, – ответил старик Перфильев.

Старики говорили о нём. Старичьё было с юмором. Но тот, что на Луне, был не таким уж стариком, почти ровесник Раевскому. А учитывая, что он обновлялся, как корабль Тесея, может, и моложе. Раевский пожалел, что не курит. Пальцы у него дрожали.

– Можно было бы переделать синтезатор речи, но я уже не успею, – неожиданно сказал коротковолновик.

Раевский вопросительно поднял брови.

– У меня рак, терминальная стадия. Нет, особо не болит. Потом, наверное, будет: у всех ведь это по-разному. И именно поэтому, молодой человек, вы здесь. Ему ведь нужно будет с кем-то разговаривать, когда меня не станет. Мы в ответственности за тех, кого приручили. Мы послали его туда, потом мы его убили, и теперь нельзя, чтобы ему было скучно. В конце концов, если у нас что-то случится, он единственный, кто сохранит память о нас. И о вас. Это ведь, в сущности, ваше личное бессмертие. Память лично о вас, молодой человек.

Раевский снова вспомнил о том, что сперва приходит мор, потом глад и война и кто-то, кто приходит потом… Всадники поскачут по земле, встанет гриб лиловый, и кончится Земля, и всё это будет наблюдать твой друг со стороны. Ну и запомнит, конечно.

Это было очень заманчиво.

И Раевский кивнул.

Коротковолновик, кажется, и не сомневался.

– А баночку с огурцами вы всё-таки прихватите, а то я Николаю Семёновичу действительно обещал, – произнёс он, когда Раевский привстал.

(генеральские дачи)

Сердце человеческое, любезный Антоний, такой лабиринт, в котором самый искусный наблюдатель не скоро найдёт нить Ариадны.

Антоний Погорельский. Двойник, или Мои вечера в Малороссии

Навигатор повёл его в объезд, а потом и вовсе скакнул и начал показывать координату несусветных мест.

Раевский свернул на какую-то дрянную дорогу, потом повернул ещё раз и выехал на дачную улицу. Дачи были теперь везде. Один высокий забор сменялся другим забором. Одно садовое товарищество переходило в другое. Вернее, они как-то по-другому теперь назывались, но это было не важно.

Машина выехала к станции, и Раевский с недоумением уставился в название на платформе.

Собственно, эта станция была не станцией, а именно платформой номерного свойства.

Так такие платформы и назывались – с добавлением букв «км». Точка-сокращение, впрочем, не ставилась.

Это был старый метод: назвать место по безликому счёту километров, отделявшему место от города.

Но недоумение было другой природы: Раевский вспомнил, что уже был тут когда-то. И воспоминание было беспокойным, хоть и романтическим.

Прошло столько лет, что он боялся считать.

Миновали войны, а некоторые, начавшись тогда, длились до сих пор, распались империи, многие из тех, кого он знал в те давние годы, не просто умерли, а давно истлели в земле, другие уехали на край света, а значит, почти что умерли. Поди проверь.