Я вернусь через тысячу лет - Исай Давыдов

Мне надо спешить! Надо набрать номер быстро! Еще какие-нибудь три-пять минут – и вызов не дойдет. И придется вызывать Бируту через промежуточную станцию. Как только что мама вызывала меня. Я ведь так и не закончил свои “поминальники” для радиофонов. И поэтому теперь теряю секунды, теряю минуты... Хотя с “поминальником” мог бы вызвать Бируту за секунду.

Пустопорожний я человек! “Поминальник” забросил, коробочки эмоциональной памяти забросил... Выполняю на занятиях по электронике обычные задания. И ни шагу дальше. Короче, живу, как низшее млекопитающее.

Наконец-то! Наконец-то набрался номер Бируты!

– Бирута Аугшкап слушает! – раздается у моего уха. Милый, родной, чудесный заспанный голос!

– Рута! Это я! Улетаю домой! Говорю из самолета. Подхожу к пределу слышимости.

– Что случилось, Саша?

– Звонила мама. Погиб отец.

– А-а!

– Рута!

– Да-да!

– Рута!

– Я жду тебя, Саша! Возвращайся скорее! Я люблю тебя, Саша! Береги себя!

Ее голос слабеет, уходит вдаль, и я уже знаю, что моего ответа она не услышит. Предел слышимости пройден.

Я вдруг решаю, что нужно теперь же, пока еще не поздно, пока мы еще на Земле, вогнать “поминальник” в футляр радиофона и оставить его людям. И закончить коробочки эмоциональной памяти! Впереди еще год. За год можно сделать много. Ведь все принципиальное решено. По обеим темам. И наплевать на то, что будут потом говорить обо мне по радио и телевидению! Пусть даже обзывают меня продолжателем дела Евгения Верхова! Я улечу и не услышу. А коэмы останутся. Полноценные, законченные. И будут в чем-то помогать людям. Каким я был идиотом, что не понимал всего этого раньше! Каким я был глупым и самовлюбленным мальчишкой! Разве мой отец мог бы из-за таких причин отложить какое-то нужное людям дело?

Почему только сейчас я вспомнил об отце? Почему все это время после маминого звонка я думал о чем и о ком угодно, только не об отце? Может, боялся понять, признать, что его уже нет?

Я очень мало думал об отце всю жизнь. Просто знал, что он всегда рядом. Где бы ни был я, где бы ни был он – он все равно всегда рядом. Я знал, что в любой момент могу вызвать его. Даже когда они жили с мамой на Огненной Земле. Вызвать и посоветоваться. Или поделиться радостью. Или горем. Я знал, что он сильный, умный и добрый. Что он всегда и во всем поможет мне. Что нет такого трудного, запутанного положения, из которого отец не нашел бы выхода.

Его уму я верил больше, чем самому безотказному электронному мозгу. Отец мог ошибиться в чем угодно – только не в том, что касалось меня. Он редко что-либо решал за меня. Очень редко. Он всегда учил меня самого решать все главное. Но если уж решал что-то он – это было абсолютно безошибочно.

Я видел, что ему не понравился мой разрыв с Таней. Отец, кажется, любил ее, как свою дочку. Хотя никогда ч не говорил мне...

Они с мамой ждали, что мы поженимся после школы, и не скрывали этого от меня... А я даже не объяснил им, в чем дело. Сказал только, что Таня, вероятнее всего, больше у нас не появится.

Я видел, что отец безо всякого восторга встретил мое решение лететь на Риту. Правда, вначале он считал его несерьезным. А может, просто надеялся, что я не пройду комиссию.

Но и потом, когда я прошел ее, он ни разу не пытался меня отговаривать. Ни он, ни мама не намекнули, что им это тяжело или обидно.

Не у всех такие родители! У Ленки Буковой, когда она записалась, были дома и слезы и крик. Таня рассказывала... Ленка даже два раза убегала из дому ночевать в интернат, потому что не могла видеть слез матери.

А у меня дома было тихо, спокойно. Будто ничего не случилось.

Я видел, что огорчаю отца в последний год. Но был благодарен ему за то, что он не говорил мне об этом.

А теперь отец даже не узнает, что я все понимал. Не узнает, как я всегда любил его, как всю жизнь, с тех пор, что помню себя, он был для меня примером. Как всю жизнь я гордился им и тем, что он делает.

У нас в “Малахите”, кажется, никто, кроме меня, не знает, что весь последний год отец работал на нас, на наш полет, на наш корабль. Он создавал какую-то особую, вязкую пластмассу, легкую и не пропускающую нейтронов. Пластмассу, которая могла бы заменить тяжелую, просвинцованную противорадиационную обшивку нашего корабля.

– Если я успею, – как-то сказал мне отец, – то вас улетит не шестьсот. Вас улетит семьсот. И запасов у вас будет больше. И механизмов. Ты даже не представляешь себе, какая это страшная тяжесть – нынешняя обшивка звездолетов! И ведь приходится таскать! Без нее не спасут ни магнитные поля, ни антирадиационные таблетки.

– А успеют ли перестроить корабль? – спросил я. – Если ты успеешь...

Отец усмехнулся.

– Он уже перестроен – в проекте. И все дополнительное собрано на космодромах. Перестройка займет всего полгода. И даже если вас немного задержат – вы этого не заметите. Просто успеете больше узнать. И на Рите этого не заметят. Над нами ведь не висят жесткие сроки. Важно сделать все хорошо!

Я знал, что работа с новой пластмассой опасна. Отец никогда не говорил об этом, но я и сам не младенец. Понимаю, что значит создавать пластмассу, не пропускающую нейтроны. Ведь ее надо без конца испытывать!

Правда, я и не думал о возможности взрыва. Понимал только, что есть опасность облучения. Слышал, что от него спасают. Хотя оно все равно сокращает жизнь. Даже после всех лекарств. А произошел взрыв. И теперь отца нет.

Странно... Почему-то очень хорошо помню, как отец стоял надо мной по вечерам, когда я спал. Это было давно. Я был тогда совсем маленьким – еще до школы и в первых классах.

Но все равно помню, что если поздно вечером я открывал спросонья глаза, надо мной обычно стоял отец, и мою голову гладили его сильные, волосатые, коричневые от загара руки.

Кажется, всё умели делать эти руки. Абсолютно всё, что только могут делать мужские руки вообще.

Что же там случилось? Почему взрыв? Всю жизнь отец работал в химии, всю жизнь он создавал пластмассы – и не было никаких взрывов.

А может, это ошибка? Может, кто-то что-то напутал? Может, я сейчас ворвусь домой, а отец уже там, и у мамы – еще заплаканные от потрясения глаза? И когда я наконец прилечу? Сколько можно тащиться в этой тьме?

Гляжу на часы. Уже двенадцать минут в воздухе.

– Скоро прилетим? – спрашиваю в микрофон на пульте.

Металлический голос автопилота отвечает:

– Через десять минут.

– Почему так долго сегодня?

– Встречный ветер.

Я с тоской думаю, что от аэродрома еще мчаться и мчаться через громадный город на биолете. Пока доберусь!

А может, отыщется свободный вертолет? Все-таки быстрее...

– Как вызвать дежурного по аэропорту? – спрашиваю я в микрофон.