Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

— О-ой!.. не могу!.. — кричал не своим голосом Павел Назарович. — Ну, еще по лопаткам! Выше… Ниже!.. Да поддай же, сделай милость, Игнат!

Игнат плескал на раскаленные камни воду и снова принимался хлестать старика, но через несколько минут не выдержал и выскочил из бани. За ним следом, чуть живой, выполз на четвереньках и сам, распаренный донельзя, Зудов.

После бани старик раскинул в избе на полу тулуп и долго, блаженствуя, неподвижно лежал на нем.

— Ну, старуха, и натопила же ты нынче баню! — сказал он после получасового отдыха. — Уважила старика!..

Жена Павла Назаровича возилась с приготовлением завтрака, и эти слова были, видимо, толчком, от которого нервы ее не выдержали. Она склонилась к печи и, спрятав голову в накрест сложенные руки, тихо заплакала.

Так все было решено.

Зудов попросил меня сходить с ним к председателю колхоза и отсрочить на несколько дней его выезд.

Когда я прощался, Павел Назарович уже стащил в избу для ремонта свое охотничье снаряжение, а жена с грустным лицом заводила тесто для сухарей.

Все это вспомнил я, ночуя под гольцом Козя.

…Рано утром, когда на небе еще не было и признака рассвета, мы с Кириллом Лебедевым пробирались по занесенному гребню к глухариному току. Все вокруг было объято ночной тишиной. Не шевелясь, дремали столетние кедры, спал пернатый мир, и не слышалось ветерка. Только шум лыж неприятно резал слух.

Я задержался у валежника, грудой лежавшего в центре тока и послужившего мне хорошим укрытием, а Лебедев ушел дальше. Когда умолкли его шаги, я уселся в своем скрадке и замер.

Вершины толстых кедров сливались с темным небом, и я не знал, с чего начнется день. То ли заря встревожит ток, то ли песня разбудит утро. Вдруг позади меня защелкал глухарь. Звук разнесся по простору. Он еще не умолк, как справа тихо простонала капалуха и сразу отовсюду понеслись звуки брачной песни. Их становилось все больше. Я прижался к скрадку и слушал, а песня росла, множилась, охватывая все больше и больше тайгу.

Внезапный выстрел оборвал мои наблюдения. Сразу смолкли звуки, и сквозь наступившую тишину я услышал, как упал на землю подстреленный Кириллом глухарь.

Но не прошло и минуты, снова полились глухариные песни. Я приподнялся и, всматриваясь в поседевшие от наступающего утра вершины кедров, увидел на сучке знакомый силуэт птицы. Глухарь пел, не переставая, громко и стройно. Я приподнял ружье и, сдерживая волнение, «посадил» птицу на мушку. Но ружье дало осечку. Глухарь внезапно умолк и, вытянув шею, захлопал крыльями по темному лесу.

Патрон засел крепко, я торопился и сломал выбрасыватель. Охота была сорвана. Мне ничего не оставалось, как вернуться на табор. А песни, одна за другой, не умолкая, неслись по тайге.

Скоро сквозь зеленые вершины кедров стал просачиваться свет, он медленно разливался по лесу и гнал прочь мрак ночи. Вдруг снова грянул выстрел, на короткое время оборвалась песня, но затем еще стройнее и азартнее запели птицы, будто торопились насладиться и песней, и короткой весенней зарей.

Послышался шорох; я приподнялся. Из-за старого упавшего кедра приближалась ко мне капалуха. Она покачивалась из стороны в сторону и нежно тянула: к-о-о-т, к-о-о-т… В ее плавных движениях и бесшумной походке было что-то выжидающее. Капалуха была совсем близко от меня, я хорошо видел оперение, замечал, как будто от дыхания ритмично шевелился хвост, как нервно скользили по пространству возбужденные глаза. Она остановилась и, приподнимая голову, прислушивалась к песням. Их становилось все больше, глухари пели наперебой. И, будто узнав среди голосов песнь желанного самца, капалуха вдруг заволновалась. Она стала беспокойно оглядываться, всматриваться в окружающие ее предметы, а затем, распустив крылья, плавно опустилась на снег и стала еще протяжнее тянуть свое: к-о-о-т, к-о-о-т.

В это время справа от меня отчетливо и громко защелкал глухарь. Он бесшумно появился из-за молодых кедров, группой стоявших у скрадка. Каким крупным казался мне он в своем замечательном наряде, сколько гордости и силы было в его позе! Будто не замечая прижавшейся в снегу самки, глухарь распустил крылья и пошел кругами возле нее. Теперь он, как бы захлебываясь, обрывал свою песню и все ближе подходил к капалухе. Неожиданно раздался выстрел. Глухарь подпрыгнул, качнулся в одну, потом в другую сторону, ткнулся носом в снег и свалился набок. Капалухи уже не было на месте.

Я встал. На чистом небе лежал густой румянец зари. Казалось, вот-вот брызнут лучи восходящего солнца. Позади меня стоял довольный Кирилл.

На табор мы принесли трех глухарей. Павел Назарович успел вскипятить чай. Мы немного задержались. Ведь это был первый день долгожданной охоты, и мы не могли отказать себе в удовольствии отведать дичи.

Пока варили суп да завтракали, настывшая за ночь снежная корка — наст — под действием солнца успела размякнуть, и мы продвигались с большим трудом. Лыжи проваливались, цепляясь за сучья, ломались, и мы скоро совсем выбились из сил. Последний километр до реки Тагасук нам пришлось добираться буквально на четвереньках.

Как только мы поднялись на берег Тагасука, в воздух с шумом поднялась пара кряковых. Они с криком набрали высоту и скрылись за вершинами леса. Это были самые надежные вестники желанной весны. Она была где-то близко и своей невидимой рукой уже коснулась крутых берегов Тагасука. Сквозь прогретую корку земли уже успел пробиться пушок зеленой травы, вспухли почки на тонких ветвях тальника, по-весеннему шумела и сама река.

Продолжать путь было невозможно. Солнце безжалостно расправлялось со снегом. Мы решили сделать плот, на нем спуститься до озера, а там по льду добираться до заимки.

Через два часа нас несла река по бесчисленным кривунам. Правда, течение этой реки медленное, но зато мы надежно продвигались вперед. Зимнее безмолвие оборвалось. Слышался робкий шум проснувшегося ручейка, плеск щуки, метавшей икру, шелест освободившейся из-под снега прошлогодней береговой травы. Мы видели, как весело проносилась мимо нас стая мелких птиц. Совсем иначе вел себя и ветерок: изменив зиме, он задорно проносился по реке, награждая всех нас лаской и теплом. А воздух! Сколько бодрости и силы вливал он в пробуждающийся мир! Но все это было уловимо только на реке, а кругом еще лежал снежный покров.

Плот медленно подвигался вперед. Павел Назарович и Лебедев дремали, пригретые солнцем, а я продолжал наблюдать за проявлением весны. В одном месте река сделала крутой поворот, и открылось широкое поле разлива. Это было недалеко от озера. Вода, как будто не поместившись в нем, стала отступать, заливая