Калипсо (ЛП) - Хантер Эван (Ивэн)

«Да», — сказал Карелла, — «я полицейский.»

«Ничего себе. Приходит парень, хочет мороженое с содовой, и он, должно быть, дежурный коп. Что вам нужно от Хлои?»

«Это касается только её и меня, не так ли?»

«Это чистое место, мистер.»

«Никто не говорил, что это не так.»

«Хлоя танцует так же, как и другие девушки. Вы не увидите здесь ничего такого, чего нельзя было бы увидеть в любом из легальных театров в центре города. В центре есть большие сценические шоу с обнажёнными танцовщицами, как и здесь.»

«Угу», — сказал Карелла.

Рыжая отвернулась, откупорила ему прохладительный напиток и налила в стакан. «Здесь никому не разрешается трогать девушек. Они просто танцуют, и точка. Так же, как и в центре города. Если в легальном театре это не запрещено законом, то и здесь это не запрещено.»

«Расслабьтесь», — сказал Карелла. «Меня не интересуют бюсты.»

Девушка снова закатила глаза. На мгновение он не совсем понял её реакцию. А потом понял, что она намеренно приравнивает жаргонное полицейское выражение, означающее арест — термин, который, он был уверен, она слышала уже сотни раз — к тому, что бурно рвётся наружу из чёрного купальника. Он снова посмотрел на неё. Она искусно пожала плечами, отвернулась и пошла к кассе в конце бара. Одна из танцовщиц сидела на корточках перед одиноким чернокожим клиентом, широко расставив ноги и откинув бахрому стрингов, чтобы полностью обнажить себя. Мужчина уставился на её обнажённые гениталии.

Девушка улыбнулась ему. Она облизнула губы. На мужчине были очки.

Девушка сняла очки с его глаз и медленно провела их над своим отверстием, изобразив на лице издевательское выражение шокированной пристойности. Она вернула очки мужчине на голову, а затем выгнулась дугой, поддерживая себя руками, подставила свою открытую промежность к его лицу и навалилась на него, пока он продолжал пялиться. Прямо как в легальных театрах в центре города, подумал Карелла.

Законы штата о непристойности были определены в статье 235, раздела 2 Уголовного кодекса, согласно которому «производство, представление или режиссура непристойного спектакля или участие в его части, которая является непристойной и способствует непристойности такового» считалось правонарушением класса А.

Соответствующее положение — PL 235.00, подраздел 1 — гласило: «Любой материал или представление являются „непристойными“, если (а) они рассматриваются в целом, и их преобладающая привлекательность связана с распутным, постыдным или болезненным интересом к наготе, сексу, выделениям, садизму или мазохизму, и (б) они существенно выходят за обычные рамки откровенности в описании или представлении таких вопросов, и (в) они совершенно не имеют искупительной социальной ценности.»

Карелла не сомневался, что девушка, сидящая за барной стойкой, с выгнутой спиной и собственной рукой, которая сейчас возится с её вульвой к явному удовольствию сидящего перед ней мужчины, совершает акт, в котором преобладает интерес к наготе и сексу. Но, как заметила ему рыжеволосая барменша минуту назад, здесь не было ничего такого, чего нельзя было бы увидеть в некоторых легальных театрах в центре города, если бы у вас было место в первом ряду. Если же вы не сможете увидеть бюст, то окажетесь втянуты в бесконечные судебные споры о разнице между искусством и порнографией, тонкую грань, которую сам Карелла — и даже Верховный суд Соединённых Штатов — не были готовы определить.

Если задуматься — а он часто задумывался об этом, — что, чёрт возьми, такого ужасного в порнографии? Он видел фильмы с рейтингом «R» (не допускаются лица моложе семнадцати лет, если они не находятся в компании взрослых) или даже «PG» (рекомендуется родительский контроль), которые казались ему грязнее, чем любой из порнофильмов с рейтингом «X», идущих в захудалых кинотеатрах вдоль Стэма. Язык в этих социально приемлемых фильмах был идентичен тому, что он слышал в участке и на улицах каждый божий день своей жизни — а он был человеком, чья работа заставляла его постоянно контактировать с самыми низкими элементами общества. Секс в этих одобренных фильмах был столь же откровенным, избавляя зрителей лишь от откровенного полового акта, фелляции и куннилингуса, характерных для фильмов с рейтингом «X». Так где же провести границу? Если для известной мужской кинозвезды было в порядке вещей заниматься имитацией любви с абсолютно голой женщиной в многомиллионной эпопее (при условии, что он не снимал штанов), то почему нельзя было изображать реальный половой акт в малобюджетном фильме с неизвестными в главной роли? Выведите на экран серьёзную актрису, покажите, как она имитирует половой акт (но, упаси боже, никогда не совершает его на самом деле), и каким-то образом это стало высоким киноискусством, в то время как «Глубокая глотка» (американский порнофильм, снятый в 1972 году — примечание переводчика) осталась дешёвым порно. Он догадался, что всё дело в ракурсах. Он догадывался, что был полицейским, который не должен был так часто задумываться о законах, за исполнение которых ему платят.

Но что, если он прямо в эту минуту пройдёт по бару и повяжет танцовщицу за «участие в непристойном представлении» (завинчивать в одно место очки мужчины — это, конечно, непристойно, не так ли?), а затем повяжет владельца заведения за «производство, представление или руководство непристойным представлением» — что тогда? Это правонарушение относится к категории проступков класса А и наказывается не более чем годом тюрьмы или штрафом в тысячу долларов. После вынесения приговора (что было маловероятно), через три месяца они снова окажутся на улице. Тем временем по городу бродили убийцы, насильники, грабители, вооружённые разбойники, растлители малолетних и наркоторговцы. Что же оставалось делать честному полицейскому? Честный коп потягивал пепси или кока-колу, в зависимости от того, что подавала ему рыжая с изобретательным порнографическим умом, слушал рок и смотрел на голый зад белокурой танцовщицы, сидящей напротив, когда она наклонялась, чтобы поднести свои огромные груди к губам клиента.

Без двадцати минут час Хлоя Чеддертон — голая, если не считать туфель на высоком каблуке и серебристых трусиков-стрингов с бахромой — вышла на барную стойку в дальнем конце зала. Танцовщица, которую она заменяла, та самая, что протирала очки чернокожего мужчины о то, что полиция нравов назвала бы её «приватным хозяйством», похлопала Хлою по спине, когда та прошмыгнула мимо неё и спустилась по пандусу, ведущему с барной стойки. На проигрыватель опустилась новая рок-пластинка. Широко улыбаясь, Хлоя начала танцевать под неё, проходя по барной стойке мимо чернокожего мужчины в очках, тряся обнажённой грудью, покачивая бёдрами, притопывая и прихлопывая в бешеном ритме электроакустических гитар, и наконец остановилась прямо перед Кареллой. Всё ещё дико трясясь, она стала перед ним на колени, руки вытянуты над головой, пальцы широко расставлены, грудь трепещет, колени раздвинуты — и вдруг узнала его.

На её лице появилось выражение потрясённого смущения. Улыбка исчезла с её губ.

«Я поговорю с вами во время следующего перерыва», — сказал Карелла.

Хлоя кивнула. Она поднялась, на мгновение прислушалась, чтобы уловить ритм, а затем длинноногим шагом направилась туда, где на другом конце барной стойки сидел чернокожий мужчина.

Она танцевала полчаса, а потом подошла к маленькому столику, за которым Карелла ел сэндвич, приготовленный ему в обеденном баре.

Она сразу же объяснила, что у неё всего лишь десятиминутный перерыв. Казалось, её смущение прошло. На ней был тонкий нейлоновый халат, подпоясанный на талии, но под ним она всё равно была обнажена, и когда она наклонилась, чтобы положить сложенные руки на столешницу, он увидел её груди и соски в V-образном вырезе халата.

«Я хочу извиниться за вчерашний вечер», — сразу же сказал он, и она широко раскрыла глаза от удивления. «Мне очень жаль. Я старался рассмотреть все варианты, но, похоже, перестарался.»