Изменник - Хелен Данмор

бы активнее участвовать в работе месткома больницы. Для тех, кто принимает решения наверху, очень важно не терять связи с молодыми растущими специалистами…»

И это действительно важно. Он прекрасно понимает, какую пользу это может принести и кому именно. Врачам, задумывающимся о продвижении своей карьеры, поневоле приходится учиться заседать в различных комиссиях и рассуждать об общественном благе, вместо того чтобы зарываться в детали отдельных случаев. Как ни странно, это в интересах самих пациентов. Врач со связями и влиянием гарантированно получит новейшее оборудование и лекарства. Не хочешь мараться — пожалуйста, твоя совесть будет чиста, как свежевыпавший снег, но за это придется заплатить, и не только тебе. Дружеская рука упадет с твоего плеча. То, что обсуждается на собраниях, никогда не достигнет твоих ушей. Так что лучше засучить рукава и окунуться в работу. И тогда рука одобрительно сожмет твое плечо: «Мы все делаем общее дело».

Андрей крошит хлеб в тарелку. Момент, когда он мог бы рассказать про Русова и ребенка, уже упущен. Он смотрит на Аню, и ему хочется, чтобы она пробилась сквозь густой туман, застилающий его мозг.

— Мне придется что-то предпринять, — говорит Анна. — Морозова меня в покое не оставит. Конечно, я ее уважаю…

Он поднимается, обходит стол и встает за спинкой ее стула. Она откидывается назад и прижимается к нему затылком. Наклонившись, он целует ее в щеку, потому что не может дотянуться до губ. Она закрывает глаза, берет его руку и целует ее, удерживая у лица. Потом касается ее губами еще и еще раз. У них есть немного времени до Колиного прихода, и если они поторопятся…

Но он не может. Он должен ей рассказать.

— Аня.

— Да?

— Сегодня кое-что случилось.

Она резко оборачивается, чтобы взглянуть ему в лицо: глаза вопросительно распахнуты, тело застыло в напряжении.

— Что?

— Может, еще и ничего. Но Русов попросил меня осмотреть одного из его пациентов.

Она не произносит ни слова, ждет.

— Это ребенок, мальчик десяти лет. Его отец — по крайней мере, со слов Лены — из МГБ. Волков.

— Волков! — Она вздрагивает, будто через ее тело пропустили электрический разряд.

— Да, именно.

Между ними повисает молчание. Анна встает, подходит к окну и долго в него смотрит. Через некоторое время она поворачивается к Андрею. Он не может различить выражения ее лица, потому что она стоит спиной к свету.

— Ты хочешь сказать, тот самый Волков?

— Да. Он там один такой, я надеюсь.

— Боже мой… — Она непроизвольно понижает голос: — А что с ребенком?

— Русов отказывается говорить. Он дал мне понять, что симптомы указывают на какую-то форму ювенильного артрита. Отек, боль, покраснение. И не сказал ничего, что бы обрисовало полную картину. Это было совершенно непрофессионально. Но Лена говорит, там что-то серьезное.

— Она-то откуда знает?

— Потому что Русов по-тихому сделал рентген.

— Но это же невозможно?!

— Ему, похоже, удалось. Никаких записей не сохранилось, поэтому я не знаю, что он показал.

— Но значит…

— Можешь не говорить.

— …это что-то плохое. Поэтому он и не хотел, чтобы ты знал.

— Трудно не прийти к такому выводу, — сухо отвечает Андрей.

— Господи, — немного помолчав, выдавливает Анна. — Я должна бы думать о ребенке, но могу думать только о тебе.

— Со мной было то же самое. Как только Русов мне рассказал, все, о чем я мог думать, — ты и Коля.

Очень медленно Анна встает, упираясь ладонями в столешницу, как будто ей вдруг понадобилась опора.

— Пойдем на улицу. Здесь нечем дышать. Прогуляемся у воды.

— Но мы не успеем вернуться до прихода Коли, — говорит Андрей и сам удивляется, что не Аня, а он вспомнил об этом.

— Откроет дверь сам, в конце концов, у него есть свой ключ. Оставлю ему записку.

Они молча идут рука об руку по улицам, омытым вечерним светом. Солнце скрыто за тонкой пеленой облаков. Темнее, чем сейчас, сегодня уже не будет. Центральные улицы многолюдны, но Анна и Андрей держатся от всех подальше, идут разбитыми боковыми улочками, мимо разрушенных зданий.

— Давай спустимся к Неве.

Кажется, весь город вышел на улицы и медленно, но целенаправленно движется в сторону заранее условленного места встречи. Но нет никакой цели, есть лишь сама летняя ночь. И этого достаточно — идти вот так, расслабленно, неспешным шагом, ожидая чего-то, покачивая сцепленными руками, когда впереди вся долгая белая ночь. Ветер облепляет ситцевыми платьями ноги девочек, лижущих эскимо на палочке. Юноши в морской форме шагают, взявшись под руку. Старуха в платке и порыжевшем от времени черном платье медленно ковыляет по тротуару перед Анной и Андреем, опираясь на палку. Анна спрыгивает с поребрика, чтобы обойти ее по мостовой, Андрей за ней, а вслед им несется ворчливый старушечий голос: «Хорошо вам, молодым, вот погодите, станете старыми, как я».

«Но не такие уж мы с Андрюшей и молодые, — думает Анна. — Вон та девочка, перебегающая дорогу, в белом платье, усыпанном красными цветами, и вправду совсем юная». Смеясь, девочка оглядывается на стайку подружек — таких же старшеклассниц, бегущих за ней вдогонку. Ее волосы развеваются, серебряная цепочка подпрыгивает на ключицах. Она очень хорошенькая. Анна искоса бросает взгляд на Андрея, не смотрит ли он тоже.

Нет. Взгляд его устремлен вперед, брови нахмурены. Желудок ее внезапно сжимается от почти позабытого страха. Господи, что она делает, нашла о чем беспокоиться, когда… И все-таки она рада, что Андрей не смотрит на девочку.

— Здесь слишком людно, давай уйдем, — просит Андрей.

На следующем углу они сворачивают налево, в еще более узкую, пыльную, всю в рытвинах улочку.

— Так мы не выйдем к реке.

— Здесь намного тише.

Они бредут вперед, еще медленнее, чем раньше. «Может, лучше и не выходить на набережную», — думает Анна. Среди по-летнему беззаботных лиц они с Андреем будут как две черные вороны.

В памяти всплывает картина: мать Анны стоит перед ней на коленях, завязывая поясок ее самого нарядного платья. Она поднимает глаза на дочку. То