Гвади Бигва - Лео Киачели

— Напрасно, Гоча… Коммуны уже отменили, чем коллективы лучше? — вопросом на вопрос возразил Арчил.

— Не верится что-то… Неужели, Арчил, нет другого способа помочь мне? Дранку я на стороне постараюсь добыть. Мне и всего-то, к слову сказать, несколько досок нужно… Уговорить бы как-нибудь Геру. Что скажешь, Арчил? — озабоченно спрашивал Гоча, которого собственные нужды волновали больше, чем судьбы коллективных хозяйств.

Но Арчил продолжал настаивать на своем:

— Несколько досок — пустяки, дорогой, мы и без Геры обойдемся, даром что надо мною посадили целую комиссию и каждую щепку взяли на учет… Как давал, ни у кого не спрашиваясь, так и дальше давать буду, пускай хоть сам Гера мне на голову сядет, не то что какая-то комиссия. В конце концов, что бы они ни говорили, — это мой завод! Захотели тоже, чтобы я обходился какими-то грошами, которые они мне платят. Как бы не так! А все-таки не пойму, как ты можешь сомневаться в том, что колхозам пришел конец? Даже странно! Гоча, ты человек умный, понимающий, неужели не видишь, что делается на свете? Крестьянам, хоть и не полностью, вернули усадебные земли, отдали сады, — это, по-твоему, ничего не значит? Вникни, подумай. Ведь это значит, что дело идет к концу. Сразу, одним махом, отменить колхозы они не могут. Что ни говори, не шутка это. Нынче уже поговаривают о рабочей скотине, будто… Хм… Так, полегоньку да помаленьку, и не на чем станет нашим колхозам держаться. Иначе, уверяю тебя, самой власти не устоять… Так-то, Гоча. В конце концов, дорогой мой, тот, кто вовсе не вошел в колхоз, и тот, кто вовремя его покинул, будут в выигрыше. Пожалуй, даже награды какой-нибудь удостоятся за то, что наперед сообразили как следует… — Арчил неожиданно замолчали пытливо взглянул Гоче в глаза. Затем заговорил снова совсем другим тоном: — Кстати, насчет рабочей скотины. Знаешь, любимицу твою Никору товарищи приспособили бревна таскать. Давеча в лесу собственными глазами видел. Таскает, несчастная, огромные бревна взад и вперед по ухабам да рытвинам. Жалко стало скотину! Едва на ногах держится. Спятил, думаю, что ли, Гоча; с какой стати дал колхозу буйволицу? Ты ее как будто даже для себя не запрягаешь?

Гоча, который до этой минуты стоял прислонившись боком к верстаку, расправил вдруг могучие плечи, закинул голову и, недоуменно подняв брови, уставился на Арчила с таким видом, точно перед ним сидит злейший враг.

— Как дал? Кто это говорит? — сдержанно спросил он, и его вздернутые брови опустились, словно крылья.

— Колхозники говорили. Если это вранье, если ты не давал ее в пользование, им придется ответить, и не на шутку. Нынче ведь все по закону: что твое, то твое. Даже к суду притянуть можешь.

— Я их за такие дела кровью рыгать заставлю! Я сам буду судить наглецов этих! — разразился Гоча. Он схватил лежавший на верстаке небольшой топорик и ринулся прочь со двора.

Арчил не ожидал такой вспышки. Он соскочил с верстака и попытался остановить Гочу.

— Не нужно драться, Гоча, нехорошо! Судом больше возьмешь… Послушай, что я скажу… — кричал он вдогонку, но Гоча только отмахнулся.

В эту минуту показалась Тасия. Она торопливо шла к новому дому. В руках у нее были тарелки, наполненные фруктами и чурчхелами, локтем она прижимала к груди бутылку с вином. Когда Гоча вихрем промчался мимо нее, угрожая кому-то расправой, Тасия остановилась с выражением крайнего изумления на лице.

— Куда ты? Гостя одного покинул… Что случилось? — крикнула она и, сойдя с дорожки, тоже побежала к воротам. Но Гоча не слышал, его уже не было во дворе.

Арчил остановил ее и попытался объяснить неожиданное исчезновение Гочи.

— Кто-то сказал, будто у него хотят отнять буйволицу… Он и поспешил узнать, в чем дело. Не волнуйся, обойдется, — успокаивал он Тасию.

Она не поверила, до того это было неожиданно, и чуть не выронила тарелку.

— Как же так? Ведь Никора у нас одна? Слыханное ли дело — отобрать единственную дойную буйволицу?

— Я так же думаю. Не похоже на правду. Должно быть, какое-то недоразумение.

Арчила нисколько не тронуло, что Тасия так встревожена. Он взял из ее руки тарелку и бутылку с вином.

— Вино-то, видно, с нового виноградника? — спросил Арчил, желая перевести разговор на другую тему; он поднял бутылку и посмотрел на свет. — Ясное дело… «Изабелла» давно прокисла бы, куда она годится…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Если уже случилось так, что Никора, любимая буйволица Гочи Саландия, перетащила одно бревно, то почему бы ей не потаскать еще? По совету Онисе, к помощи буйволицы прибегла еще одна бригада, в ней работали его сыновья. Эта бригада не могла справиться с огромным пнем: корявый и нескладный, он ни за что не хотел сдаваться и, несмотря на дружные усилия колхозников, очень медленно подвигался от леса к лужайке.

Именно к этой бригаде присоединился, отдохнув, Гвади Бигва. Гвади то подталкивал пень сзади, то забегал вперед, шумел при этом больше чем следовало, но сил своих не щадил. Когда товарищи, опутав пень веревками, привели Никору, Гвади даже не узнал ее. «Колхозники, очевидно, пригнали свою рабочую скотину. Очень кстати!» — подумал он. Взяв на себя роль погонщика, выбрал из кучи срубленных веток одну, подлиннее и погибче…

Бригадир Зосиме неодобрительно поглядывал на всю эту картину. «Как бы неприятностей не вышло!» — опасливо подумал он, но спорить не стал.

«Пускай дотащит этот пень. Скотина добрая, ухоженная, ничего с нею не станется, — успокаивал себя бригадир. — Но все же долго ли до беды!» Он отошел на всякий случай в сторонку и притворился, будто занят совсем другим делом.

В эту минуту на лугу появился Гоча Саландия. Он высился точно одинокое дерево, уцелевшее на обнаженной поляне, и, прикрыв глаза от солнца, присматривался к тому, что происходит на лесосеке.

Гоча, конечно, сразу же узнал свою Никору. Буйволица волокла огромный пень, Гоча снова изумился, как будто зрелище это было для него полной неожиданностью. Крики и стон огласили лужайку, Гоча взмахнул топором, точно шашку выхватил из ножен.

Прямой, как башня, двинулся он вперед. Шагал, топая что есть силы, боялся, как бы прежде времени не остыла в нем ярость. Шаги его отдавались точно удары молота, ноги напряженно сгибались и разгибались, он оставлял за собой глубокие следы, словно шагал не по земле, а по только что выпавшему снегу.

И вдруг мелькнула мысль: «Неразумно ломиться вот этак, в открытую. Увидят, — подумал он, — и приготовятся к отпору». Гоча повернул в сторону и пошел зигзагами, прячась в каждую ложбинку, укрываясь за каждым бугорком. Ему хотелось внезапно обрушиться на этих людей и беспощадно покарать их за их разбойничье поведение.

Тень Гочи угрожающе шагала рядом с ним. Она подошла к Зосиме, стоявшему в стороне от других колхозников, перешагнула через него, упала на траву, распростерлась во всю ширину могучих плеч Гочи и скользнула к бревнам, к которым в эту минуту подходила Никора, тащившая корявый пень. Ужас охватил Зосиме, когда он увидел широкую тень на зеленой траве. Откуда взялся здесь Гоча? Зосиме не успел задать этот вопрос — Гоча промчался мимо, как будто Зосиме здесь и не было вовсе, и зычным своим голосом крикнул хлопотавшим около пня колхозникам:

— А ну, кто посмел? Погоди, не трогайся с места, если ты не баба!

Слова Гочи прозвучали как боевой клич. Клич этот разнесся от края до края луга, точно грохот лавины. Крестьяне разом обернулись. Кто-то остановил буйволицу. Грозный окрик Гочи Саландия поразил всех несказанно.

Но особенно потрясен был Гвади, стоявший возле самой морды Никоры. Он потянулся было рукою к глазам, чтобы протереть их, до того невероятным казалось появление Гочи. Когда на колхозников громом обрушился голос Гочи, Гвади внезапно, словно по наитию, осознал, что означает это пятно на лбу буйволицы, круглое белое пятно, величиною с подкову мула, и, осознав, застыл. Все ясно! Он отшатнулся от буйволицы, точно кто-то его толкнул, незаметно кинул ветку, которой подгонял животное, и, потихоньку отступая, исчез за спинами товарищей, словно надел шапку-невидимку.

Онисе понимал, что ему нельзя отступать; если он не сохранит хладнокровия и не даст отпора, Гоча закусит удила, и тогда уже никому не удержать его. Вот почему Онисе решил перейти в наступление. Он вздернул вверх свой клюв, отчего стал еще больше походить на сойку, и пронзительно закричал:

— Сам ты баба! Потому и сидишь целые дни дома, потому и нас сторонишься… Мужчины, настоящие люди, все тут, на работе! — Онисе попытался распрямить свое согбенное тело, чтобы принять более внушительный вид. Он придвинулся к своим сыновьям, стал между ними, крепко сжимая ручку топора, опустил его к земле, как бы готовясь ударом отразить удар.

Гоча покосился краешком глаза на невзрачного старика. Его грозно нахмуренные брови даже не шевельнулись, хотя старикашка показался ему смешным в своем воинственном задоре.