Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

Они ведь почти все здесь…

— Случайно гуляли в зоопарке? — я снова скрываюсь за спиной Вано и, задрав голову, уточняю с издевкой.

— Ага, — его улыбка становится во все тридцать два зуба. — Решили зверушек посмотреть, давно не видели.

— Молодцы, — я одобрительно цокаю языком и собираюсь послать… зверушек дальше смотреть, но требовательный голос Яна заставляет осечься.

— Это кто?

И, опустив голову, я вижу, что оба суслика стоят рядом и, подняв головы, с любопытством разглядывают нас. Или, что точнее, Вано.

- Это… — я перевожу взгляд с монстров на Вано.

— Друг, — он подсказывает сам и, неожиданно присев, протягивает руку Яну. — Ваня, для друзей Вано.

Ян удивлен и польщен, его губы разъезжаются в улыбке, но он закусывает щеку изнутри и важно кивает, протягивает руку в ответ и еще более важно и солидно произносит:

— Ян.

Его ладошка тонет в лапище Вано, и от смеха уже с трудом удерживаюсь я, особенно, когда Вано незаметно мне подмигивает, а потом он переключает внимание на Яну и врубает на максимум свое очарование.

Яна покорена и на нашего недо-Казанова смотрит почти влюблено.

И, когда в незаметно и стремительно завязавшемся разговоре с сусликами, Вано упоминает, что пришел с друзьями, то мне приходится сдаться под тремя парами глаз а-ля кот в Шреке и согласиться пойти к друзьям.

Помимо Вано, их восемь.

Ромыч со своей Милой.

Лина, которая сразу открещивается от того, что сдала меня, и вообще идея зоопарка была Ромыча.

Кто бы сомневался.

Нина. Она успела подстричься под каре и выкраситься в розовый. В сочетание с ярко-черной подводкой прозрачно-голубых глаз сморится дико, но Нина — это Нина. Мы привыкли.

Женя, которая по паспорту Женевьева. Она у нас самая умная и серьезная. И ответственная. В общем, человек благодаря которому у всей группы всегда стопроцентная посещаемость. Почему-то кроме нее на лекции по культурологии и гигиене никто не ходил.

Дина и Дина. Наши Ди-Ди, которые умудряются говорить синхронно, обижаются друг на друга за это и вечно спорят по любому поводу. При этом Ди, которая Альбертовна, высокая и худая до анорексии блондинка, а Ди Филипповна, маленькая и пухлая брюнетка.

Эль. Эльвин. Головная боль старосты, то бишь Лины, знаменитая личность в деканате, узнаваемая персона во всех тусовках, мой собрат по разуму и мой одногруппник еще и по детскому саду, куда нас зачислил Лавров. Да-да, все косяки у нас с Элем напополам.

И они — это почти все наша группа и это те самые друзья, с которыми случайно прогуливался в зоопарке Вано.

Суслики от них в восторге.

А я… я смиряюсь с неизбежным.

От кого и что я хотела скрыть?

Анекдот, что женщины умеют хранить секреты… группами человек по десять-двадцать, в нашем случае не анекдот. У нас правда все секреты только так и хранятся, пусть наш бабский коллектив и разбавлен тремя парнями.

Да и… с ними по зоопарку бродить гораздо интереснее.

И веселей.

У сусликов счастье окончательно переваливает через край и его можно смело отчерпывать поварешкой, ибо их катают на плечах Вано и Ромыч и им согласились купить сладкую вату, и мороженное, и фиговину-вертушку, и шарики… и Кирилла Александрович меня определенно убьет.

Его семь пропущенных я вижу, когда отказываюсь от еще одного заезда. Автодром и другие аттракционы на краю зоопарка оказались интересней птиц.

— Ян, возьми Эля, он у нас гонщик, — я с хохотом принимаю протянутую руку Эля и выбираюсь из машинки.

— Эй, Эль, спорим я вас сделаю?! — через всю площадку орет Вано.

Точнее «Лёва».

Помните серию «Ну погоди», где также на машинках катались и в одной сидел лев? Ну вот, наш Вано примерно тоже самое, без смеха на него смотреть невозможно.

— Мужик, — Эль хулигански улыбается Яну и за его спиной, убедившись, что дети не видят, быстро показывает средний палец Вано, — да нам тут вызов кидают. Принимаем?

Он подставляет Яну кулак, и суслик гордо кивает и по кулаку своим ударяет.

— Мы лучше! — с уверенностью объявляет он.

Я тихо фыркаю и с площадки ухожу. Смотрю, как Яна с Милой поднимаются на колесе-обозрение, что только из четырех кабинок состоит, и достаю из сумки телефон.

Семь пропущенных.

И, оказывается, уже четыре часа дня.

Даже от мамы пропущенные не так страшно выглядят, как от Кирилла Александровича. И я ныряю между клетками, ухожу в самый конец к тиграм и пока слушаю гудки, рассматриваю бенгальского белого.

Тигр — Раджахана — обстоятельно зевает, и мне хочется положить голову ему в пасть и подождать пока он щёлкнет зубами.

Что?!

Это будет куда безболезненней, чем разговор с Лавровым.

Кирилл Александрович отвечает, когда я уже собираюсь трусливо отключиться и отделаться сообщением.

— Да? — он спрашивает подозрительно спокойно.

Негромко, но отчетливо, словно за спиной стоит.

И хочется даже оглянуться, но я забираюсь, как суслики, на выступ и прижимаюсь лбом к прутьям и, с завистью глядя на сонного и беззаботного Раджахана, тоскливо отвечаю:

— Здравствуйте, это Даша.

Кирилл Александрович молчит, давая, видимо, проникнуться уровнем глупости. Ну да, я так-то у него в контактах забита как Штерн, сама видела, и представляться было лишним.

С его точки зрения.

С моей точки — для отсрочки смертной казни все средства хороши. Я могу еще про погоду спросить. В тени сегодня, например, двадцать семь.

И…

— Вы нас очень потеряли, да? — вопрос звучит храбро, отважно.

Ладно, жалко он звучит, и голос у меня дрожит, а сердце шумно ухает.

— Даже не знаю, Ште-е-ерн, — задумчиво тянет Кирилл Александрович, — вы в зоопарк уехали в девять утра. Сейчас сколько, Дарья Владимировна?

— Четыре.

Я отвечаю на выдохе, а в ответ снова тишина.

А он молчит, потому что матом крыть воспитание не позволяет, а культурных слов для меня нет, или потому что нож, дабы прирезать, выбирать удобней в тишине?

Их ведь много.

Ампутационный — большой, средний и малый, — мозговой Вирхова, резекционный Бергмана, резекционный Лисфранка, нож Эсмарха…

Тьфу, черт.

Здравствуй, топочка[1].

Лучше бы ты на паре так вспоминалась, как сейчас.

— Кирилл Александрович…

— Что, Дарья Владимировна? — он устало и тяжело вздыхает.

— А мы медведей смотрели, — говорю с полным осознанием, что заисикиваюсь, но жить хочется, — белых, и крокодилов, и бегемота, а еще обезьян и…

— А писца видели? — интересуется заботливо.

— Это намек, да? — я в свою очередь интересуюсь осторожно.

— Ну что ты, Дарья Владимировна, какие намеки в наших с тобой отношениях? — ласково вопрошает он…

И вопрос его звучит как-то странно близко.

Так близко, что я оборачиваюсь и утыкаюсь взглядом в солнцезащитные очки на темной макушке. Ниже лоб и брови черные нахмурены.

Глаза.

Опять почти черные.

— З-здрасьте… — я улыбаюсь.

И неловко оступаюсь.

— Штерн, объясни, почему от тебя вечно одни проблемы? — Кирилл Александрович злится и морщится.

Я же молчу и ледяную бутылку воды, обмотанную платком, ему протягиваю. Мы сидим на краю фонтана.

— Извините.

Падая, я заехала Лаврову рукой по глазу. В руке был телефон.

— У меня завтра врачебная комиссия, — бубнит он, прикладывая бутылку.

— Хотите тоналку одолжу? — бодро предлагаю я. — Или еще можно…

«Еще» предложить не успеваю, на меня выразительно смотрят, и я замолкаю.

Во избежание.

Купания в фонтане, например.

— Вы хотя бы ели сегодня? — отнимая бутылку, спрашивает наконец Кирилл Александрович.

— Угу, — я активно киваю китайским болванчиком, в тишине, какой-то нашей с ним, поскольку внешний мир шумит все также, мне сидеть надоело, — мы два раза в кафешки заходили. Один раз в пиццу, а второй в нормальную. Суслики даже суп съели!

Водой, кою некоторые решили столь невовремя испить, Кирилл Александрович давится и на меня ошарашенно смотрит.