Диалоги. Практика латинского языка - Хуан Луис Вивес

хотя отец не желал этого и сильно протестовал, мать же, настойчивая в своем намерении, упорно настаивала на том, чтобы сад не был уничтожен.

Нуго. А что ты? Молчал?

Турдус. Плакал молча. А что другое я мог сделать, когда самые дорогие мне люди расходятся во мнениях? Однако мать приказала мне не вставать на сторону отца и усердно кричать [вместе с ней], но мне вообще не по душе было выступать против отца. А потому разгневанная мать послала меня в школу на четыре полных дня. Она клялась, что я не от нее рожден, но подменен кормилицей, за что, по словам матери, она привлечет кормилицу [к суду] уголовного судьи.

Нуго. Какая власть у такого судьи? Разве не всякий судья обладает правоспособностью?

Турдус. Почем я знаю? Так она сказала.

Граккулуc. [Смотрите], кто те люди, одетые в дорожные плащи и защищенные поножами?

Нуго. Галлы [98].

Граккулуc. Что? Разве не мир [сейчас]?

Турдус. Они рассказывали о будущей войне, притом жестокой.

Граккулуc. Что они приносят?

Турдус. Вино.

Нуго. Многих развеселят.

Граккулуc. Надо думать, не только вино веселит, но мысль и воспоминание о вине.

Нуго. Повсюду пьяные, а для меня, пьющего воду, это безразлично.

Граккулуc. [Тогда] ты никогда не споешь доброй песни.

Турдус. Ты знаешь эту женщину?

Граккулуc. Нет. А кто она?

Турдус. С ушами, заткнутыми хлопком.

Граккулуc. Почему так?

Турдус. Чтобы ничего не слышать, потому что слышит плохое.

Нуго. Сколь многие [женщины] слышат открытыми и хорошо просверленными (пробуравленными) ушами наихудшее.

Турдус. Думаю, что к этому можно отнести то, что сказано у Цицерона в «Тускуланских беседах»: «Глуховат был Красс, но хуже то, что он плохое о себе слышал»[99].

Нуго. Нет сомнения, что это должно быть отнесено к дурным слухам. Но послушай, Бамбалио, ты нашел свои «Тускуланские беседы»?

Бамбалио. Да, [нашел] у мелкого торговца до того искаженными, что и не узнал.

Нуго. Кто украл [их]?

Бамбалио. Ватиниус, пусть ему плохо будет!

Граккулуc. Ах! Человек с крючковатыми и очень липкими [вороватыми] руками. Никогда не допускай его к своим ящикам, ларцам [где хранятся рукописи], если хочешь, чтобы все было в целости. Разве ты не знаешь, что люди считают его вором (crumenifecam) и в воровстве он был обвинен начальником гимназии?

Нуго. [А] сестра той девушки родила близнецов.

Граккулуc. Чего удивительного? Некая женщина на Соляной дороге к Leonem galeatum [100] родила шесть дней тому назад тройню.

Нуго. Плиний говорит, что может появиться до семи [детей] [101].

Турдус. Кто из вас слышал о жене графа Батавии [Голландии]? Сообщают, что она за одни роды, очень трудные, из-за проклятия какой-то нищей, [родила] столько [детей], сколько дней в году [102].

Граккулуc. Что это была за нищая?

Турдус. Эта нищенка, обремененная детьми, просила у графини милостыню. Та, когда увидела столько детей, с бранью прогнала ее, крича о разврате. Ведь она не верила, что от одного мужа нищенка родила такое потомство. Невинная нищенка молила богов, чтобы, узнав, что она нравственно безупречна и чиста, они дали графине от ее мужа столько детей за одни роды, сколько дней в году. Так и случилось, и в некоем городе того острова [103] появилось то многочисленное потомство.

Граккулуc. Предпочитаю верить, чем разузнавать.

Нуго. У Бога все возможно.

Граккулуc. И даже очень легко.

Нуго. Ты не узнал того нагруженного сетями [человека], в широкополой шляпе, который в сопровождении собак, ведет очень тощую клячу (мерина)?

Турдус. Не стихотворец ли это Манний?

Нуго. Точно, он.

Турдус. Откуда же столь сильная метаморфоза?

Нуго. Он от Минервы перешел к Диане, то есть от честнейшего занятия к пустой и глупой работе. Его отец расширил дело по производству товаров. Он, считая отцовское ремесло для себя позорным, обратился к разведению лошадей и к охоте, решив, что именно так сможет стать знатным человеком, будто, сделав что-то полезное, не считался бы за благородного. За этим охотником следует Курий, весьма ученый, известнейший игрок в кости, который умеет правильно бросать игральные кости, чтобы они падали, как сам хочет. Дома у него в приятелях Триконгиус.

Турдус. Вернее сказать, амфора.

Граккулуc. Мало того, губка.

Нуго. Вернее, сухой песок Африки [104].

Бамбалио. Говорят, он всегда испытывает жажду.

Нуго. Не знаю, так ли это, [но] действительно всегда готов пьянствовать.

Бамбалио. Послушай соловушку.

Граккулуc. Но где?

Бамбалио. Не видишь, он сидит на той ветке? Смотри, как пылко поет, не прерываясь.

Нуго. Соловью непозволительно петь горестно.

Граккулуc. Что удивительного, что он насвистывает сладостно, ведь он из Аттики! Там даже бесчисленные морские волны не без ритмичности ударяются о берег.

Нуго. Плиний пишет, что в присутствии людей он поет продолжительнее и старательнее.

Турдус. В чем причина?

Нуго. Я открою тебе причину. Кукушка и соловей поют в одно и то же время, именно весной, с середины апреля до конца мая. Эти две птицы соревновались в мелодичности звучания. Нашелся судья, и поскольку спор был о звуке, самым пригодным в знании его оказался осел, который имел, по сравнению с прочими животными, большие уши. Осел, отвергнув соловья, гармонию чьей песни он не смог понять, присудил победу кукушке. Соловей обратился к человеку, которого там видит, и сразу же сообщает о своем деле, поет так старательно, чтобы доказать ему, что осел допустил несправедливость, которую нужно устранить.

Граккулуc. Считаю это делом, достойным поэта.

Нуго. Как же так? Ты [ведь] ждал, что оно достойно философа? Спроси об этом у новых парижских магистров.

Граккулуc. Многие из них философы одеждой, а не мозгами [105].

Нуго. Но почему одеждами? Ведь ты сказал бы [так] скорее о поварах или мельниках.

Граккулуc. Потому что они [философы] носят свои одежды грубыми, потертыми, рваными, грязными, неопрятными, изъеденными вшами.

Нуго. Стало быть, они будут философами-киниками.

Граккулуc. Вернее, cimici (насекомыми, клопами), [а] не перипатетиками, которыми страстно желают казаться. Ведь Аристотель, глава школы, был культурнейшим. Что же касается меня, то я уже теперь говорю «надолго прощай» философии, если по-другому, [чем они], не могу быть философом. Ибо что прекраснее и достойнее человека, чем чистота и некая пристойная забота о пище и одежде? В этом, на мой взгляд, лувенцы опережают парижан.

Турдус. А что ты [сам думаешь]? Не считаешь, что излишняя забота о чистоте и изяществе является помехой для занятий?

Граккулуc. Я, по крайней мере, чистоту одобряю, тщательную и мелочную заботу о ней отвергаю.

Нуго. Ты осуждаешь изящество? О нем столь пространно писал Валла [106], и его так тщательно рекомендуют нам наши наставники.

Граккулуc. Одно – изящество в речи, другое – в одежде.

Турдус. Знаете, что мне рассказывал посыльный из Лувена?

Нуго. Что же?

Турдус. Что Клодий безнадежно влюблен в какую-то девушку и что Луско перешел от занятий [в школе] к торговле, то есть от лошадей к ослам [107].

Нуго. Что я слышу?

Турдус. Клодия все знали полным соков, румяным, хорошо одетым, веселым, улыбающимся, товарищем,