Упавшие зерна. Бегущие ландыши - Анастасия Горнунг

1933, Воронеж

Есть порою светлые минуты —Остановки в сумрачном пути,То мгновенья ласки и уюта,Их дано не каждому найти.

Те найдут, кому ты дверь открылаВ тихий твой, такой спокойный дом,И кого забвеньем напоила —Сладостней всех лучших вин вином.

И с улыбкой стоя у порога,Всем прекрасный ты дала пароль:«Позабудь!..» – И улеглась тревога,Жгучая почти утихла боль.

Завтра пусть в свой грязный мрак и слякотьПоглотит нас жизненная муть,А сегодня хмуриться и плакатьНам нельзя, познав твоё «забудь».

Завтра вновь, как тетиву тугую,Мы скрепим усталые сердцаИ хозяйку будем дорогуюИ любить, и помнить без конца.

Январь 1934 года, Воронеж

Из ташкентских стихов

От мягкой пыли ноги посерелиИ знать мне не дано, где ждёт ночлег.Сады цветут. Белы сады в апреле.Соперник им один лишь первый снег.

По сторонам сменяются дувалы,Как бывших лет слепая череда,И всё темней ночное покрывало,Где за звездой рождается звезда.

Бывали дни – и путались дорогиДесятками и тысячами лент,Но час настал один, и серп двурогийПривёл меня в неведомый Ташкент.

И если вновь запросит сердце буриВ тоске по счастью, – голод утолитМне город этот солнца и лазури,Пленительный в густой его пыли.

И если даже, жизни новый житель,Я караваны встречу неудач, —Над головой, как мощный покровитель,Шатёр ветвей раскинет карагач.

А если смерть мне замолчать прикажет,И тело примет жёлтая земля,То в радостную синь ревнивой стражейБезмолвные взметнутся тополя.

Октябрь 1936 года, Ташкент

Вот стучат дверные молоточки,Стынет тополь сотнями метёлок,Ярче стали звёзд зелёных точки,Ярче стал и месяца осколок.

Залил он холодным светом крышу,Где мерцали днем, как пламень, маки, —За углом неслышный шаг твой слышу.Тишина… Спят люди, спят собаки.

И одежду стелет голубуюПо садам апрельская прохлада.Я тебя, любимый, не целую,В ночь такую ласк земных не надо.

Пусть на миг забудет землю тело,Станет ясной тишиной одето,Как дорога – та, что побелела,Как сады, как вышка минарета.

Декабрь 1936 года, Ташкент

Мне аист путь пресек и нежной теньюЗатмил на миг покой дороги белой.Стою одна над глиняной ступенью,Дверным кольцом бряцая неумело.

Пылают ржавые в закатном светеДувалы, крыши. Кончен день горячий.У чайханы играют шумно дети —Одни смеются, а другие плачут.

Скрипят арбы усталые колеса,Гремит засов тяжелый где-то глухо,И та, что продавала абрикосы,Летучей мышью в дом вошла старуха.

Проулки потемнели, перекрёстки.Домой несут невзгоды и удачуТорговец, нищенка, маляр в извёстке.Одни смеются, а другие плачут.

Мое же сердце знает, что любимо,Что долгожданное свершилось чудо.А в пыльном облаке проходят мимоСвоим бесстрастьем гордые верблюды.

Январь 1937 года

Под голубым шатром полуденной эмалиСтоит затихшая давным-давно мечеть.И времени здесь нет – спит радость, спят печали,Ни плакать здесь нельзя, ни говорить, ни петь.

Молчать, как те года, что залегли в молчаньиНа пёстрых изразцах, на жёлтом зное плитИ на чалме того, кто словно изваянье,У края хауза* недвижимо стоит.

Отражена в зрачках воды зеленой плесень,И старый карагач ему навеет сны,Которых не смутят ни пионеров песни,Ни хрипы радио из Красной Чайханы.

Март 1937 года, Ташкент

Лёве

Ветер бормотал в деревьях черных,Как молитву старый мусульманин,А на влажных тропах и на далях горныхВечер был не ласков и туманен.И висело небо в сонной мгле,Поутру готовя снег земле.

Но возврату зимних бурь не верятТополей едва зеленых свечи.Притаились травы, приумолкли звери,И весне готовит мир большую встречу.И раскроет, жарким солнцем пьян,Красные уста свои тюльпан.

И возврату темных дней не веритСердце. Знает – засинеют горы.Тосковать не стоит о потерях,Утонувших в солнечных озёрах.Как земля, дыханье затаив,Сердце ждет твоей любви призыв.

Март 1937 года, Ташкент

Лёве

Ушел давно с померкших улиц день,Шаги ночная отдает земля,Со мной идет моя большая тень,Бросая свой излом на тополя.

И оттого, что всюду и вездеЗвенит вода и каждый звонок звук,И оттого, что ласковой звездеРаскрыл объятья белые урюк,

И оттого, что небо в легкой мгле,И стала вдруг для счастья грудь тесна,Я знаю, что во мне и на землеВесна.

Апрель 1937 года, Ташкент

Из цикла «Опять на родине»

Какой печалью ты больнаИ отчего тебе не спится, —Луна, беспечная лунаНа небе тонко серебрится.

Кладет таинственную сетьНа город, где угасли шумы.Быть может, лучше не жалеть,Быть может, лучше и не думать.

Зачем же ты, склонившись ниц,Мне шепчешь в предрассветной рани,Что за решётками темниц,Так много гордых умираний.

И ты давно уже не та,С которой мы с издетства дружны,Или с тобой путём крестаОтныне нам подняться нужно.

И нужно рассказать о том,Что знает всякий, даже дети,Чтоб не остаться нам потомПеред столетьями в ответе.

Июль 1937 года

Была я в детстве весела,Но как-то раз тоска пришла.Сказала: – Будешь мне сестра,У моего садись костра,Идти дорогою однойС тобою мне – тебе со мной.

С тех пор, хотелось ли прилечь,Тоска моих касалась плеч, —И был ли день апрельский люб,Тоска моих касалась губ.Тревожной ревностью полна,Ходила вслед за мной онаИ над холодною золойШептала мне с улыбкой злой,Что много здесь – и там, и тут —Таких, что счастливо живут,Кто, свой покинув тёплый дом,Гуляют под руку вдвоём;О шуме радостном гостей,О смехе маленьких детей.Когда я плакала слегка,Стирала слёзы мне тоскаИ льнула я к тоске-сестре,Чья нежность лезвия острей.

Но как-то раз в нежданный часРазъединил пришелец нас.Чужой пришёл издалека,Ушла ревнивая тоска.В лесу ли, дома ли, в саду —Её нигде я не найду,Зову ль её – не дозовусь,Стучу ли к ней – не достучусь.

И удивлённо я стоюТеперь смеюсь, теперь пою.

А там, где речка глубока,Навеки спит сестра-тоска.

Август 1937 года

Судить не нам, карать еще не нам,Нам только пить свое чужое горе.Рассудит Тот, Кто молвил: «Аз воздам!»,Кто к ним сошел, к беспомощным рабамНа скудном, на туманном Беломоре.

Судить не нам, рассудят всех века.И сам Господь пошлет разящий пламень, —И все-таки дрожащая рукаЗа пазухой сжимает тайный камень.

1937

Как много их отсюда и оттудаКивают нам, лаская слух и взор,Их пробужденье – чудо, их умиранье – чудо,И чудо – даже мёртвый их убор.

Они растут, лелея поколенья,Они живут, лелея тишину,И под своей густозеленой теньюПохоронили тайну не одну.

Мы все прошли от мала до великаПод их шатром во сне и наяву,Глазами мы искали землянику,Искали мы глазами синеву.

Весной их лист пахучий и прозрачныйНам шепчет о любви, о счастье на земле,Но поздний ветра вздох среди осин невзрачныхИ клёны алые нам иногда милей.

И полдень тот любим, когда сольются пятнаНа золотой коре в танцующий узор,Но всех прекрасней час, когда душе понятноБезмолвие ветвей на зеркале озёр.

Сентябрь 1937 года, Старки-Москва

Замечталось облачко, отставОт бегущей к солнцу стаи белой,И тоску земли в себя приняв,От стыда за землю покраснело.

Над весенним озером проплыв,Где неслось лягушек славословье,На мгновенье стынущий заливОбагрило тёплой чьей-то кровью.

И водою стала вновь вода,Пели твари, радуясь погоде,И тогда, растаяв навсегда,Облачко исчезло в небосводе.

И пришла белёсая луна,Озарила тускло мир незрячий,И прикрыла скорбно тишинаТех, кто спит, и тех, кто молча плачет.

Октябрь 1937 года, Лось*

– «Батько, слышишь ты всё это?»– «Слышу!» – был ответ Тараса.С детства этих строк горячихЯ без слёз читать не смела.

Сколько раз вскипало сердцеЗа Остапа и за Бульбу,Лезвием врезались в сердцеИ любовь, и гнев, и жалость.

И теперь пора настала,Как Остап в предсмертной пыткеВскрикнуть с горькою мольбою:– «Отче, слышишь ты всё это?!»

Но молчит большая площадь,Где толпятся все народы,И душа в последней мукеЖдёт ещё ответа: – «Слышу!»

Октябрь 1937 года, Лось