К западу от заката - Стюарт О’Нэн

– Ладно, – вздохнув, закончила Дотти. – Оставайся дураком.

– И останусь.

– Ты всегда западал на хорошенькое личико, правда, на собственное.

– А ты не завидуй.

– Я родилась завистливой, что поделать.

– Ты же знаешь, мне не очень-то везло в любви, – усмехнулся Скотт.

– Зато тебе повезло со мной.

– Повезло, – согласился он, не зная, как помягче сказать, что все было ошибкой, хотя он и сейчас думал о Дотти с нежностью.

Песня стала затихать, когда они еще слегка покачивались в такт, и завершилась печальным аккордом. Зажегся свет.

– Давай, бросайся в омут, – сказала Дотти, когда они уходили с площадки.

Музыканты отложили инструменты и освободили сцену вышедшему к микрофону президенту гильдии.

– Пожалуйста, займите места. С минуты на минуту мы начнем официальную часть.

– «С минуты на минуту!» – поморщился Скотт.

– Юрист, что с него взять, – вздохнула Дотти.

Неразбериха на площадке кончилась, все разошлись по местам, и только официанты с подносами в руках все еще сновали вдоль стен. Скотт боялся, что к тому времени, как они с Дотти вернутся к столу, Шейла исчезнет, однако она по-прежнему сидела на своем месте и, склонив голову, увлеченно разговаривала о чем-то с фееподобной Анитой Лус, раньше писавшей сценарии для Гриффита[53]. Напротив них расположился сам Коннелли, обсуждавший что-то со своим старым приятелем Джоном О’Харой[54] и чокнутым шурином Сида Пепом Уэстом[55]. И только сейчас Скотт понял, что Шейла пришла сюда не развлекаться. Она работала.

Скотт сел на место и, откровенно не замечая своих соседей, стал ждал, когда она освободится. Он то и дело отклонялся назад, проверяя, не смотрит ли на него Шейла, а когда наконец поймал ее взгляд, смог лишь смущенно пожать плечами. Шейла с сожалением опустила голову, давая понять, что шанс был упущен. Но Скотт молитвенно сложил ладони, и она засмеялась.

Услыхав ее смех и увидев улыбку, Скотт почувствовал, что окончательно пропал. По тому, как она взглянула на него, кокетливо повернув открытое плечико к подбородку, он понял, что может расслабиться – теперь они уже не принадлежали этой толпе, у них был секрет от всего мира, который позволял им просто сидеть рядом и обмениваться взглядами, дожидаясь, пока президент гильдии закончит приветственную речь.

Выступлениям, только сотрясавшим воздух, не было конца. Все они касались распоряжения средствами производства, солидарности трудящихся и справедливой оплаты труда. По поводу и без вспоминали Испанию и Германию, как будто врагом здесь был Гитлер, а не Луис Б. Майер, что было объяснимо, ведь чеки у Фредди Марча выписывали все те же люди. Соседи Скотта по столу ели салаты и камбалу и с надеждой посматривали в программки.

Скотт с любопытством наблюдал за тем, как Шейла по очереди говорила со всеми за столом, переходя от одного к другому, точно хозяйка. Каждому гостю она уделяла все свое внимание, не забывая и о женах, внимательно слушала, заинтересованно задавала вопросы и все время поигрывала серебряным браслетом, который, словно флиртуя, крутила вокруг запястья. Она ничего не записывала, хотя возможностей было предостаточно, и Скотт думал: что она надеялась из них вытянуть? Ему казалось, что дела складывались для нее не слишком удачно, что она, должно быть, чувствует себя засланным агентом без прикрытия, однако Шейла смеялась, дружески хлопала по плечу Белль О’Хара[56], а потом заговаривала со следующим. Странно, но Скотт гордился тем, как играючи она проникала во вражеский стан. Это требовало острого ума, стальных нервов и терпения. Все в ней было ново для него, он приписывал ей все лучшие качества. Он не удивился бы, достань она волшебным образом из рукава букет роз или три цирковых кольца. И вот, когда речь казначея завершилась благодарными аплодисментами, Шейла посмотрела на Скотта, постучала ноготком по циферблату часов, слегка махнула ему рукой, взяла серебристую сумочку и, не глядя на него, прошла мимо по направлению к дамской комнате, заставляя мужчин оборачиваться ей вслед.

Первой мыслью Скотта было немного выждать и пойти за ней, но правильно ли он ее понял? Так или иначе, Шейла с ним заговорила. Может, это всего лишь часть «охоты»? Пока гости страдали от очередной речи, официанты расставляли тарелки и подавали десерт, Дотти, сидевшая напротив, наблюдала за ним. Скотт подал знак официанту, что готов выпить кофе, добавил в чашку ложечку сахара, сделал пару глотков и, извинившись, встал из-за стола. Он выждал достаточно, чтобы Шейла могла уйти, если хотела. Если же она не ушла, то они встретятся в коридоре.

Скотт прошел помост и арку из скрещенных пальм. Сзади доносились слова очередного оратора. В коридоре не было никого, кроме чистильщика обуви и женщины за сигаретным прилавком, у стены темнели таксофоны. Он прошел под люстрами к главному входу, швейцар услужливо распахнул дверь.

Снова никого. Скотт пригляделся, нет ли движения на стоянке, потом осмотрел бульвар Уилшир. Прожекторы ножницами разрезали ночное небо над красными неоновыми огнями купола «Браун Дерби»[57].

– Подать машину, сэр?

– Нет, я просто вышел подышать.

Он сделал последнюю попытку и прошел через холл к уборным, купив ради алиби сигареты в автомате. Глянул в зеркало – губы сурово сжаты, галстук перекосился. Несмотря на охватившее его до этого радостное предчувствие, теперь он был разочарован. Вечер, суливший начало чего-то важного, кончился, не успев начаться.

Дотти заметила, что он вернулся, но ничего не сказала. Скотт открыл пачку «Рейли» и закурил. Специально ли девушка его распалила? Может, она просто кокетничала? Он был заинтригован – ведь она помолвлена. Может, она решила позволить себе напоследок шалость, безрассудный порыв и для этого выбрала его?

Оставалось высидеть последнее выступление и дождаться начала танцев, но теперь в них не было никакого смысла. Скотту захотелось домой – забраться под одеяло и уснуть прямо в смокинге. Вместо этого он допил остывший кофе и стал дожидаться конца вечера, размышляя о том, когда увидит Шейлу снова.

«Поздравляю с днем рождения! – написал он Зельде. – Пусть дни, когда тебе становится лучше, случаются чаще, и пусть они приносят радость. Надеюсь, тебе понравилась посланная пастель? Помню, как тебя восхитил Редон[58], сияющий в темноте одного из дальних залов в Лувре. Если она закончится или ты захочешь для творчества что-то еще, то знай, пастель я купил с запасом, так что смело пиши. У меня все хорошо, как раз приступил к работе. На днях побывал (пришлось) на приеме в «Коконат-Гроув» и вспоминал, как мы проводили там ночи напролет. Если бы я сам не знал, сколько лет прошло и что по залам бродят наши же призраки, сказал бы, что там ничего не изменилось. В тихий день у океана все тот же цвет твоих глаз. Надеюсь, Скотти навестит тебя и заглянет в Монтгомери, прежде чем приехать ко мне. А если позволят господа Голдвин и Майер, я вернусь в сентябре, так что мы сможем понежиться несколько дней на море. Знай, я часто и с нежностью вспоминаю о тебе, и веди себя хорошо в своем светлом и уединенном убежище. Только твой, Додо».

«Янки в Оксфорде»

По утрам Скотт вставал в пять. Ему нравилось начало дня, тишина «Садов» после хмельных гулянок, нарушаемая только журчанием фонтанов и пением птиц в живой изгороди. Годами он видел, как омут Голливуда затягивал его друзей с Восточного побережья, наполняя им карманы, но иссушая благородные устремления. Не меньше денег в этом была виновата жара, когда весь город одурманивала субтропическая дремота. После смены в «Железном легком» даже Скотт мечтал усесться у бассейна и побездельничать. Благодаря членству в гильдии и прочим заслугам и Дотти, и Бенчли, и Сид могли себе позволить праздность, но Скотту все еще нужно было продавать рассказы, чтобы платить по счетам.

Он решил, что будет вставать рано и работать на себя, пока голова свежая. Только он не учел, что уже много лет не спал нормально – побочный эффект колы и курения. Их с Зельдой кровать пылилась на складе в Балтиморе, мыши в ней наверняка уже свили гнездо… Чтобы заснуть, Скотт глотал на ночь две таблетки намбутала и несколько чайных ложек хлоральгидрата. А утром, стоя у шкафчика с лекарствами, запивал водой пару таблеток бензодрина, без которого не мог отойти от снотворного. Потом он брился, принимал душ и, насвистывая мелодии собственного сочинения, надевал костюм, словно собирался выйти на работу. Однако, выпив кофе, пиджак он вешал на стул, сам садился за кухонный стол и начинал писать.

Следующие три часа Скотт работал из рук вон плохо, торопился, в отчаянии поглядывал на уродливые часы над раковиной, однако каждое утро была готова хоть пара страниц. Иногда они выходили слабенько, но у него был наметанный глаз и терпение. В дело шло все, как и у его бабушки, когда та готовила кровяную колбасу. А если сцена выходила неудачной, он записывал лучшие строки в блокнот на будущее.