К западу от заката - Стюарт О’Нэн

Танец был прерван сообщением Алана о том, что Эрнест на вечеринку не придет. Ему нездоровится, и он просит его извинить.

– Чертов эгоист! – с возмущением воскликнула Дотти.

– Может, просто устал, – предположил Алан.

– Когда мы виделись, он был не в лучшей форме, – подтвердил Скотт.

Но Дотти это не успокоило. Она покинула площадку и тут же появилась на балконе, где, выключив радио, попросила тишины.

– К сожалению, наш почетный гость не сможет присутствовать.

– У-у-у-у! – пронеслось над толпой.

– Он слишком занят: разглядывает себя любимого в зеркале.

Собравшиеся засмеялись и захлопали.

– Так не дадим же одному отсутствующему испортить нам веселье! – Она подняла бокал. – Viva la Republica![46]

– Viva la Republica! – подхватил Богарт.

– Viva la Republica! – грянули гости.

Опять заиграла музыка – на сей раз еще громче, – и Скотт с Дотти закончили танец. Потом он танцевал с Мэйо, которая намочила ему костюм, затем – с тощей блондинкой с неправильным прикусом (некто Энн из Дейтона, штат Огайо), а после – с тонкой и гибкой как тростинка Татьяной, обладательницей высоких скул, неотрывно следившей за мужем, танцевавшим с другой. Когда музыка по радио кончилась и станция перестала вещать, Дон Стюарт притащил здоровенный фонограф, и все стали танцевать под пластинки. Несколько пар сбросили наряды и, присоединившись к Богарту и Мэйо в бассейне, стали с плеском и шумом веселиться в воде.

Чтобы освежиться, Скотт налил себе порцию джина со льдом и соком лайма и устроился на шезлонге под пальмой. Над головой висел тонкий белый серп луны, и Скотт, глядя на него и на звездное небо, отчего-то вспомнил лето в Антибе. В те времена еще ничто не предвещало краха. Зельда безраздельно принадлежала ему, а сам он чувствовал себя всемогущим…

Заметив на балконе главного дома темную фигуру, Скотт отвлекся от привычных грез и внимательнее всмотрелся в нечеткий силуэт. Это и была Алла, в честь которой получил название отель. Огни освещали бледное лицо, черные волосы и траурное платье, придававшее всему облику некий драматизм. Хозяйка отеля наблюдала за весельем внизу, а когда Скотту на миг померещилось, что она смотрит прямо на него, он, глотнув побольше джину для смелости, слегка помахал ей. В ответ бывшая хозяйка тоже подняла руку, точно папа римский, и снова опустила.

Скотт окликнул Дона Стюарта, но, когда тот обернулся, на балконе уже никого не было.

– Скорее всего, это была домработница, а не Алла. Я тут уже три года живу и ни разу ее не видел.

– А я ее видел однажды, когда хоронили Джин Харлоу[47], – сказал Алан. – Даже тогда на ней была вуаль, так что лица я не разглядел. Она, можно сказать, затворница.

Выезжая на туманный бульвар, ведущий к Санта-Монике, Скотт все еще думал об Алле и ее появлении на балконе. Он посчитал увиденное знамением и решил, что отныне его место будет здесь.

«Мирамар» после «Садов Аллаха» казался нереальным кораблем, населенным призраками. В коридорах царило запустение, а комната Скотта за день отсырела. Он выложил все из карманов пиджака, достал чековую книжку, и мысль о пожертвованной сотне снова полоснула его словно ножом. День прошел, и прошел впустую. Зато Эрнест был приветлив, как и Дотти, и Алан, и Богарт, и Мэйо, и Дон Стюарт, и Сид… После долгого одиночества хорошо было снова оказаться в компании знакомых людей.

Утром выяснилось, что в «Садах Аллаха» сдавались целых четыре дома. В субботу Скотт осмотрел их все, выбрал самый дешевый и снял второй этаж с видом на главный дом и бассейн.

– Добро пожаловать в «Сады Аллаха»! – сказала ему Дотти, как только он подписал бумаги и получил ключи.

Позже Скотт посчитал это решение судьбоносным – останься он в «Мирамаре», вряд ли сидел бы вечером в День взятия Бастилии в гостиной у Бенчли, когда в комнату вошла незнакомая ему молодая англичанка. Поначалу Скотт даже решил, что это отвратительный розыгрыш. Ведь блондинка как две капли воды походила на Зельду! И ее волосы, хоть и были значительно светлее, точно так же завивались. Двадцать лет в горе и радости он по всему свету искал – и находил – эти глаза и целовал эти губы! Это лицо он знал лучше своего собственного. Он то и дело вспоминал Зельду юной и сияющей, но в тот момент едва не рассмеялся – так странно это было. Он понял, что напугало его в двойнике жены. Перед ним все равно что воскрес мертвый. Незнакомка даже волосы зачесывала к уху, как Зельда. И комнату, наполненную людьми, она оглядывала с таким же выражением лица. Она мельком посмотрела в сторону Скотта – без сомнения, увидела его, – однако сделала вид, что не обратила внимания. Ее выдала тень улыбки, но только на секунду – и с невозмутимым видом она прошла дальше к гостям. Скотт счел это еще одним признаком того, что над ним шутили. Должно быть, она нанятая актриса.

Очнувшись от наваждения, Скотт заметил, что не так уж девушка и похожа на Зельду. С ней пришел напыщенный европейский индюк голубых кровей, старше и ниже нее. Спутница же была хорошо сложена и имела фигуру не девочки, а роскошной женщины. Пока Скотт поражался сходству, незнакомку загородил толстяк Эдди Майер[48], его сосед снизу. Он увлек пару на улицу, где под звуки «Марсельезы» Богарт собирался запускать фейерверки. Скотт же не спешил покидать свое место, боясь, что розыгрыш раскроется, едва он только выйдет наружу. Ни Бенчли, ни Сид, ни Дотти не погнушались бы такой забавой, ведь чем более жестокой получится шутка, тем веселее им всем будет. Какое бы унижение ни приготовили для него друзья, заминка подпортит им удовольствие.

Скотт немного подождал, прислушиваясь к свисту взлетающих петард, гулкому грохоту и восторженным ахам, а когда возгласы толпы снаружи стихли и одна мелодия сменилась другой, медленно поднялся и вышел.

В воздухе пахло серой, все танцевали как ни в чем не бывало, а незнакомка исчезла…

Секреты звезд

Никакой Золушкой она не была. Весь город прекрасно знал ее имя – Шейла Грэм. Она работала – подумать только! – светским обозревателем. Уже одного этого было достаточно, чтобы держаться от нее подальше. А еще Эдди Майер рассказал, что она помолвлена с Донегаллом[49], тем старым господином, с которым появилась на вечеринке.

Эта новость и обескуражила, и успокоила Скотта, хотя ему вовсе незачем было о ней думать. Началась первая полная неделя на работе. Как и было обещано, на стол Скотту легли черновики «Янки в Оксфорде», причем текст оказался паршивым.

Скотт целыми днями представлял Шейлу в главной роли, а в обеденный перерыв ходил за газетой к киоску, расположенному на территории студии, и читал ее колонку. Текст статей его не интересовал, но к ним прилагалась ее фотография. Скотт с трудом удерживался от того, чтобы не вырвать страницу и не унести с собой. Он чувствовал себя полным идиотом, потому что понимал – Шейла слишком молода для него.

Он вспоминал, как она сделала вид, что не замечает его, и тень ее улыбки. Для британки у нее были прекрасные зубы, а это наводило на мысль о том, что Шейла и сама из обеспеченной семьи.

Он думал, что был достаточно осторожен, когда, словно бы невзначай, спрашивал о ней у кого-нибудь из обитателей «Садов» и по крупицам узнавал все больше и больше. Никто ни словом не обмолвился о ее сходстве с Зельдой – ни Дон, ни Дотти, – хотя оба хорошо знали его жену. Однажды до него дошло наконец, почему так происходило: никто, кроме него, не видел ее сходства с Зельдой.

– Ты про ту грудастую охотницу за деньгами? – переспросила Мэйо.

– Не смущай парня, – сказал Богарт. – Не видишь, втюрился.

– А ведь женатый человек! – фыркнула Мэйо.

– Да тебе самой женатые нравятся, – заметил Богарт.

– У них есть два достоинства, – улыбнулась она загадочно.

– Это какие же?

– Скажу тебе, Боги, когда вспомню.

Приближался день рождения Зельды, и Скотт решил, что это хороший повод отвлечься. Он хотел организовать приезд Скотти, а в сентябре – до того, как осенью дочь снова отправится в школу, – они вместе могли бы навестить Зельду.

Занимаясь приготовлениями к приезду дочери и делая пометки в календаре, словно это могло ускорить будущее, Скотт тем не менее все время думал о Шейле – и лежа в темноте без сна, не обращая внимания на грохочущую музыку за стенами дома, словно заклинание шептал ее имя.

Он всегда легко увлекался. Еще до Джиневры, в Буффало, вздыхал по половине девчонок из школы мисс Ван Арнум. При каждой смене партнерш по танцам перед ним становилась новая красавица, и все начиналось заново. Скотт был славным пареньком, преуспевшим в лести, так что на танцах и вечеринках девочки наперебой хотели танцевать с ним. Спортсмены видели в нем не соперника, а манерного выскочку с набриолиненными волосами. Уж на поле-то они бы ему показали, преподали бы урок! Однако первую красавицу завоевывал все равно Скотт. Обменяться записочками, затаив дыхание, поцеловаться украдкой – вот был предел его сердечных порывов. Отношения полов оставались исполненными тайны, и уже через неделю находилась новая Джульетта. Когда семья переехала обратно в Сент-Пол, Скотт учился в восьмом классе. Девочки превращались в девушек, так что мучительный вихрь снова закрутился, только теперь он стал еще слаще и больнее. Ничего не менялось до тех пор, пока Скотт не встретил Джиневру и не понял, каким ребенком был до того. Вот тогда-то он и осознал, что значит быть одиноким.