Чужая весна - Вера Булич

БУРЕЛОМ. Третья книга стихов (Хельсинки, 1947)

I. Листки календаря

Сосна

Шелест лыж по целине озерной,Белизна и тишина.На мысу пустынном тенью чернойЛермонтовская сосна.

В белом царстве, в снежном сне глубокомПальмы ли виденье? — Нет,В строгом созерцанье одинокомРовный снежный свет.

Лишь в стихах столетних и донынеПамять о мечте жива,О душе, тоскующей в пустыне,О родной душе слова.

Но они звучат далеким звономВ замкнутой пустынной тишине.Реет редкий снег… Иду с поклономК одинокой северной сосне.

Мы опаздываем

К.К.Г.

Сколько их на ветках трепеталоВ свежей летней роще на ветру!Сколько солнечных минут упало,Кануло в их шелест, в их игру!

Снова час настал дорожным сборам,Разлетелись листья октября,Выметаются с бумажным соромСмятые листки календаря.

Ускользает время, ускользает,Все быстрее обгоняет нас.Все острее холодом пронзаетПоздний, темный и пустынный час.

Мы опаздываем. Слышишь, слышишь,С гулом пролетают поезда.Жизнь не ждет. А боли не утишишь,Не насытишь сердце никогда.

Сердцу не поможет заклинанье.Каждый вымоленный счастья деньОбращается в воспоминанье,В бездыханный снимок, тени тень.

Мы опаздываем без возврата,Опоздавшим не догнать мечты.Вдруг мелькнет испуганно-крылатойПосреди вокзальной суеты?

Мы спешим в обманчивой погоне.Опоздавшим нет пути назад.Пуст вокзал. Лишь ветер на перроне,Рельсы, ночь и лунный циферблат.

Marche funèbre

Седой артист — пустынный путь скитанийИ груз венков лавровых и сухих  —Под проливным дождем рукоплесканийСадится за рояль. И зал затих.Волной, вбегающею на преграду,Волной, стирающею все следы,Смывает музыка рояль, эстрадуИ слушателей плотные ряды.

Еще желтеет ламп стенных опал,Страница шелестит на полдороге,Но похоронным маршем через залУже влекутся призрачные дроги.…Качалась бахрома на катафалкеНочной бесшумной черною травой,Беспомощно роняли цвет фиалки,И легкий дождь блестел на мостовой.Колеблет ветер креп густой вуали,Муаровые ленты на венках,Сопутствующих смерти и печали…

А в небе, в розовых облаках,В своей еще не узнанной отчизнеДуша витает, скрытая от глаз,Ведя безропотный простой рассказО том, что унесла она из жизни.И в нежном пении ее былаТакая радость легкого скитанья,Такая чистота воспоминанья,— Как будто, не коснулась в мире злаИ улетает, тяжести не зная,  —Что странной, грузною, как страшный сон,Казалась эта чернота земнаяТоржественных, громоздких похорон.

Закат сияет над оградой строгойСквозь городскую дымку, муть и гарьБлаженною и вечною дорогой…И вспыхивает в сумерках фонарь.

Гельсингфорс на заре

«Для кого она выводитСолнце счастья за собой?»

Е.А. Баратынский

Л.М. Линдебергу

I. «Стволы на газоне так четки…»

Стволы на газоне так четки,Воздушная зелень нежна…В пролеты черной решеткиСквозит городская весна.

По улицам странно-пустыннымВ бездомной тоске пешеход,Как по галереям картинным,Блуждает всю ночь напролет.

Над узкою башней музея,Над розовой полосой,В блаженных полях ЭлизеяЗвезда проступает росой.

Живут громоздкие зданьяПод северным светом небес,Храня одни очертанья,Теряя каменный вес.

Под розовыми облакамиКак будто дышит гранит,И мертвенными лучамиФонарь позабытый горит.

— Напрасно бессильная тлеетНочная душа твоя,Все явственнее розовеетТрамвайных рельс колея.

И снова под птичьи хорыВосходит луч огневойНад улицей Авроры,За домом Карамзиной.

В музейном замкнутом зале,Где прежде блистала она,Теперь из-под черной шалиГлядит на зарю с полотна

II. «По тем же улицам блуждал поэт…»

По тем же улицам блуждал поэт,Его шагов угадываю след.

Быть может, здесь однажды он стоял,Где входит в море каменный канал,

Где на горе собор до самых звезд,А под горой чугунный низкий мост.

Залива розовая заводь спит,В воде огонь от фонаря дрожит,

И в отдаленье черных барок стройЗастыл под акварельною зарей.

Не так же ль в небе медлила заря,В воде дробился отблеск фонаря,

И отражал завороженный взглядЗарю малиновую век назад?

Но далее ведут меня следыПо набережной, вдоль ночной воды,

И вот — Бруннспарка липовая сень,Где тает на холме поэта тень.

Что здесь в наследие осталось нам?Прозрачный след шагов по берегам,

Глазам от глаз завещанный простор,Безмолвный сердца с морем разговор,

И ветра западного холодок,И тот же взгляд — в разлуке — на восток.

Фонтан

Ночь заперла в домах входные двериИ в переулке фонари зажгла.Шумит фонтан в уединенном сквереБесцветный, как весенней ночи мгла.

Днем он другой, сверкающе-надменный,Весь в искрах солнечных, весь напоказ.А ночью монотонно-вдохновенныйЯснее слышится его рассказ.

О чем? Да все о том же. О чудеснойСвободе и неволе бытияВ бассейне каменном, в ограде тесной,Где замкнута в своем кругу струя.

В себя и из себя, втекая, истекая,Не иссякает в пении душа,Себя себе в теченье возвращая,Себя собой смывая и глуша.

Кто слушает его? Ночной прохожий,В стеклянной клетке пламя фонаря.Ночные души все друг с другом схожи,Украдкой сквозь преграды говоря.

Заря, дрожа, выходит из тумана.Ушел прохожий, и фонарь погас.О как печально пение фонтанаВ пустынном городе, в рассветный час.

Фонарь

Он стоит у подъезда чугунно-прямой,И лучи золотятся вокруг бахромой.

У подъезда ступень в золотистом снегу,Ветер пламя качнул в фонаре на бегу.

Белой улицы гладь, белой улицы тишь.У пустого подъезда кого сторожишь?

…Дон-Жуан проходил, прикрываясь плащом,Притворяясь живым под ночным фонарем.

Донна Анна неслышно скользила вослед,Мотыльками снежинки летели на свет.

Налетела метель, наметала сугроб,Серебрила у каменной статуи лоб…

Декорацией зимней белеет стена,А гранитная ниша пуста и темна.

Лишь невнятная музыка где-то звучит,И мечтатель-фонарь, сторожит, сторожит…

— Возвращаются души в покинутый домИ прощаются молча с приснившимся сном.

Остается печаль, остается покой,Синеватый и тусклый рассвет городской.

И туда, в синеву, в те пустые моряОтлетит золотая душа фонаря.

Стихи о маленькой танцовщице