Решительный и правый - Александр Антонович Поляков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, Марантиди... — медленно сказал тогда Зявкин. — Мелкоту брали, матерого проглядели... (Бурд кивнул головой.) Нужно кончать. — Он повернулся к своему заместителю. — Товарищ Калита сейчас доложит нам план операции...
Медведь со стеклянными глазами
По вечерам Садовая теряла свой деловой облик. Открывались зашарпанные двери подвалов — кабачков и бильярдных. Сюда слетались ночные призраки Ростова-папы, как с гордостью называли тогда жулики и шулера Ростов-на-Дону. Неторопливо оглаживали бороды здоровые, как грузчики, и величественные, как архидиаконы, швейцары дорогих ресторанов. Рестораны блистали тяжелым, купеческим великолепием. Правда, публика была не та, к которой швейцары привыкли за долгие годы своего «процветания». Лишь солидные шулера сохраняли манеры петербургских аристократов. Бывшие же гвардейские офицеры старались походить на неприметных конторских служащих. Новоиспеченная «элита» — нэпманы лишь неуклюже подражали великосветским львам, а их жены — дебелые, выхоленные, как скаковые лошади, — были с вульгарной расточительностью обвешаны драгоценностями.
Швейцары вместе с профессиональной дородностью обретали былую уверенность. Еще недавно казалось — наступили апокалипсические времена, предугаданные в библейских пророчествах. Мешок гнилой мороженой картошки почитался за великое богатство. Где оно, царское великолепие «Савойи», «Метрополя», «Медведя»? Но вот пришел нэп — конец вселенскому одичанию и разорению. И швейцары привычно оглаживали патриаршьи бороды:
— Милости просим!..
Ресторан «Медведь» помещался на углу Садовой и Братского переулка. Полонский медленно прошел мимо зашторенных окон, заглянул во двор. Двое возчиков сгружали с подводы какие-то мешки, ящики. Из двери, ведущей на кухню, высунулся немолодой человек в грязном поварском колпаке, с толстыми губами и мясистыми щеками.
— Эй, живую рыбу — скорее!
Возчики взялись за бочку, возвышавшуюся, словно монумент, посреди подводы. Здоровая, с крепко выпуклыми, отполированными боками, она будто навеки воцарилась на своем месте. В ней тяжело ходила вода, и возчики, накреняя ее то в одну, то в другую сторону, отчаянно ругались.
— Слушай, парень, — крикнул один из них, рыжеволосый, с перебитым носом, — хочешь подработать?
— Еще бы! — весело отозвался Полонский. — Лишняя копейка студенту не помешает.
Втроем они втащили бочку в разделочную.
— Говорят, воду на ленивых возят, — сказал Полонский.
— А? То-то, студент! — Рыжий засмеялся. — Это тебе не языком чесать. Тут горбом надо. — Он достал пачку папирос, протянул Полонскому: — Куришь?
— Не откажусь.
Полонский распечатал пачку, щелчком выбил папиросу, закурил.
— Ого... — Он медленно, как знаток, втянул в себя дым и, округлив рот, щеголевато выдохнул голубовато-белесую струйку. — Что за папиросы?
— Профессорские, студент.
Возчик пошарил в кармане, вытащил несколько смятых бумажек.
— Это за работу, я сегодня добрый. Прижмет, заходи. Тут много студентов обедает — Марантиди придумал.
— Марантиди? Чудная какая-то фамилия.
— А ты чего, не слыхал? Хозяин «Медведя». Из греков. Умный мужик...
«Для начала неплохо», — подумал Полонский и, поблагодарив возчика, вышел на улицу, к входу в ресторан.
В вестибюле на возвышении стояло чучело огромного медведя. Медведь держал в лапах суковатую дубину, в его стеклянных глазах бесстрастно отражался электрический свет. Полонскому вдруг показалось, что медведь этот не чучело, а вероломное, хитрое животное, наверное, очень похожее повадками на своего хозяина, — чуть только зазевайся — враз руку, а то и голову оттяпает. Он едва сдержался, чтобы не погрозить медведю кулаком. Ладно, стой пока тут, охраняй своего Марантиди, все равно ему скоро крышка будет.
За барьером гардеробной сидел мужчина в английском френче. У него было длинное, тщательно выбритое лицо с аккуратно запудренными прыщами на скулах. «Наверное, бывший офицер», — решил Полонский. Одежды в гардеробной почти не было, висело около десятка шуб и пальто — вечер только начинался.
В большом полукруглом зале было тихо и пусто. За одним из столиков дремал пожилой официант. Буфетчица, женщина лет тридцати пяти, читала книгу. На Полонского она не обратила ровным счетом никакого внимания.
Он не спеша осмотрелся. Столики, покрытые белоснежными скатертями, стояли вдоль стен длинным полукругом. На небольшой низкой эстраде поблескивало черным лаком пианино. Дверь, расположенная за буфетной стойкой, очевидно, вела на кухню. Справа, напротив стойки, был виден вход в коридор.
Полонский прошел в коридор. Кабинетов было много, от посторонних глаз их скрывали тяжелые бархатные портьеры. Он стал считать, оказалось, по десять кабинетов на каждой стороне. В конце коридора запасный выход: Марантиди хорошо знал привычки своих клиентов.
Стоять здесь было бессмысленно и подозрительно. Полонский выругал себя за мальчишескую оплошность, но ему внезапно повезло. Одна из портьер приоткрылась, от нее бесшумно отделился невысокий человек с курчавой, похожей на серый каракуль шевелюрой. Он выглянул в зал, увидел дремлющего официанта, покачал головой и, повернувшись к Саше, проскрипел с кавказским акцентом:
— Парень, принеси сотню папирос из буфета!
«Вот это подходящий случай познакомиться с посетителями», — подумал Полонский.
— Сейчас схожу, — ответил Саша и быстро пошел к буфету.
— Сотню папирос в пятнадцатый.
Буфетчица нехотя поднялась и подала ему четыре пачки. Полонский прошел в номер, осмотрелся — четверо кавказцев и один русский. На столе только бутылка вина: «Деловая встреча».
Передал папиросы, но кавказец лишь презрительно взглянул на них.
— Зачем принес асмоловские? Верни, пусть даст сотню хороших, турецких.
Саша передал просьбу буфетчице, и она тут же достала из-под прилавка дорогую коробку.
«Ясно, что контрабанда, и отпускается не всем, — догадался Саша. — Значит, считает меня из их компании».
— Вот это настоящий табак! — воскликнул кавказец, принимая папиросы. — Вино пить будешь?
— Нет, я не пью, — ответил Полонский.
— На чем зарабатываешь — на червонцах или золоте? — словно бы в шутку, спросил кавказец.
— Нет, я студент.
— А, студент... Студент — это хорошо.
Человек, назвавший себя Суреном, снова заговорил с сильным акцентом:
— Пить не хочешь, бери папиросы. Десяток, два, сколько нужно. На память о приятной встрече. Будешь профессором — угостишь меня. А теперь извини, я занят.
Портфель кассира Шнабеля
Марантиди приехал в ресторан поздно вечером. Войдя в сумрачный, с высоким лепным потолком кабинет, устало сбросил шубу, тяжело
