Метод Сократа: Искусство задавать вопросы о мире и о себе - Уорд Фарнсворт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Роли. Интерпретация платоновских диалогов в качестве «размышлений вслух» влечет за собой еще одно следствие. Персонажи в диалоге говорят то, о чем думает автор; это делается среди прочего и для того, чтобы он мог убедить себя в собственной неправоте. Следовательно, в диалоге можно видеть нечто вроде сна, персонажи которого олицетворяют отдельные аспекты «я»[74]. Подобная перспектива позволяет нам по-новому взглянуть на вопрос о том, является ли Сократ хорошим примером для подражания. Некоторых читателей он просто отталкивает. Так, один ученый даже описывал его как человека, питающего «необоснованную враждебность» к окружающим[75]. Другие обвиняют его в «холодности», неумении любить, иных формах бесчеловечности[76]. Кому захочется быть похожим на такого типа? Но в той диспозиции, где каждый персонаж диалога – какая-то грань одной и той же личности, подобная постановка вопроса некорректна. Не нужно стремиться стать таким, как Сократ из платоновских диалогов. Но надо стараться иметь такого Сократа под руками.
Можно взглянуть на это и по-другому. В психологии есть понятие исполнительной функции – когнитивной способности строить планы, достигать целей и проявлять самоконтроль. Платон же демонстрирует ценность развитой сократической функции – умения скептически относиться к своим размышлениям. У большинства из нас эта функция развита недостаточно. Вместе с тем она способна развиться и сверх необходимого минимума, но не в виде изматывающего и недужного скептицизма, а в виде его полноценной и здоровой разновидности. Она помогает противостоять глупости, трусости, пристрастности, лицемерию, злобе, тщеславию и другим демонам. С сократической точки зрения (как мы убедимся в главе 14) все перечисленное – разновидности невежества и незнания. Внутренний Сократ укрощает этих демонов[77].
Однако в полном соответствии с критикой Сократа, о которой упоминалось чуть выше, у сократической функции обнаруживается и менее приятная сторона. Она проявляет себя в тех качествах, какие демонстрирует порой литературный Сократ: среди них безжалостность, насмешливость, саркастичность. Эти черты ранят других людей, и потому есть только один оппонент, на которого ее можно обратить благонамеренно и безнаказанно, – это вы сами. Или, если точнее, все перечисленные свойства следует применить против самодовольных и морально слабых элементов «я», которые в полной мере заслуживают сократовских инвектив, так как ничем иным их не проймешь. Вот почему самый несносный вопрошающий, показанный в диалогах, – это alter ego Сократа, которое он натравливает на самого себя в «Гиппии большем».
Путь овода. Сократическая функция играет в человеческом разуме важнейшую роль, подобную роли платоновского Сократа в Афинах: она говорит истину, оспаривает условности, препятствует застою. Между тем были вещи, которые Сократ не мог делать, и роли, которые он не мог играть, и он знал об этом. Если бы все граждане были такими, как он, то Афины не выжили бы; если бы сократическая функция ничем не ограничивалась, то и индивидуальное «я» не могло бы существовать. Полису, однако, нужен такой человек – наряду с другими людьми, на него не похожими. Сократическая функция играет в «я» весьма непростую роль – одновременно дружескую и подрывную. Она обнажает истину и тем самым создает неудобства. Для некоторых это заканчивается тем, что им предлагают чашу с цикутой.
Рассматривая Сократа таким образом – как часть ума или личности, – стоит обратить внимание на некоторые отрывки, где он рассуждает о своем месте в мире. Взаимоотношения между Сократом и государством иногда похожи на взаимоотношения сократической функции и «я».
Апология, 30e–31a
Если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека, который, смешно сказать, приставлен к городу как овод к лошади, большой и благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли. В самом деле, мне кажется, что бог послал меня городу как такого овода, который целый день, не переставая, всюду садится и каждого из вас будит, уговаривает, упрекает…
Апология, 31d–e
Будьте уверены, о мужи афиняне, что если бы я попробовал заниматься государственными делами, то уже давно бы погиб и не принес бы пользы ни себе, ни вам. И вы на меня не сердитесь, если я вам скажу правду: нет такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться вам или какому-нибудь другому большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве. Нет, кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если ему и суждено уцелеть на малое время, должен оставаться частным человеком, а вступать на общественное поприще не должен.
Возможно, интерпретация этих отрывков в качестве внутреннего состояния «я» показалась бы довольно экстравагантной, если бы Платон не был одновременно автором знаменитого и детального сопоставления города и души, предпринятого в диалоге «Государство»[78]. Ни ему самому, ни его читателям такое уподобление не представлялось чем-то странным. По моему мнению, именно вызываемый этой метафорой резонанс, пусть даже неосознанный, помогает понять, почему история Сократа будоражит воображение столь многих и столь долго. Наш разум любит метафору ради метафоры. (И вполне простительно то, что мы иногда подозреваем его в любви лишь к этому.) История Сократа представляет собой конфликт между нерациональным и рациональным, высоким и низким – конфликт, разворачивающийся внутри каждого из нас. Мы знаем, каково жить среди афинян, удивляясь их невежеству и предвзятости; мы представляем, каково быть отвергнутым ими за то, что открываешь им глаза. И чтобы это знать, не обязательно разговаривать с другими.
Первичное и вторичное. Ранее нам уже встречалось утверждение Сократа о том, что он занимается «испытанием себя и других». Можно ли одно из этих дел назвать основным, а другое второстепенным? Мы сталкивались с примерами, в которых Сократ расценивает проверку себя как нечто естественное. Однако имеется и такая научная традиция, в рамках которой общение с другими людьми предстает первичной философской деятельностью. Диалоги же, в свою очередь, изобилуют доказательствами обеих позиций[79].
Поэтому вместо того, чтобы и дальше давать этой проблеме разные интерпретации, давайте взглянем на нее с точки зрения пользы. Очень редко удается убедить кого-то в чем-то, просто заваливая его вопросами. Да и сами шансы вступить с кем-нибудь в живой сократический диалог крайне малы. Что же до удач Сократа на этом поприще, то ему слишком часто попадаются уступчивые собеседники, отличающиеся чрезмерной готовностью согласиться с его аргументами[80]. В итоге это выглядит так, будто фокусник испытывает свои трюки на подсадных зрителях. Не будем удивляться тому, что в реальной жизни люди не столь сговорчивы. Большинству сократические расспросы не по душе, а если непреклонно навязывать другим свои условия игры, то можно очень скоро остаться без собеседников. Реальная жизнь, как известно, плохо обошлась и с самим Сократом: в конце концов его казнили.
Зато использование метода Сократа во внутреннем диалоге, ради изучения собственного мышления, гораздо безопаснее. Постепенно оно превращается в нечто вполне обычное как для интерпретации мира, так и формирования реакции на него. Впрочем, применять метод Сократа самостоятельно отнюдь не проще, чем пользоваться им в беседах с другими, – на самом деле наоборот. Ошибки в чужих суждениях подмечать нетрудно, находить же их в собственных мыслях куда сложнее. Это можно уподобить физическим упражнениям: с тренером сподручнее, но можно управиться и без него. Навык задавать сократические вопросы сравним с физкультурой и в другом смысле: это полезно, но заниматься этим неприятно;
