История Индий - Бартоломе Лас Касас

Глава 126

Вопреки воле Энрикильо его люди убили двух или трех испанцев, которые приехали с континента и везли с собою более 15 или 20 тысяч золотых песо; как я полагаю, до того как поступить под начало Энрикильо, эти индейцы состояли в какой-то квадрилье либо по его распоряжению бродили по острову, высматривая, не появятся ли испанцы. И еще кое-какие дурные дела учинили они, хоть не имели на то его приказа. Однако Энрике не карал своих людей, боясь, как бы не остаться в одиночестве, и только учил их, что, повстречав испанцев, они должны лишь отбирать у них оружие, а их самих отпускать; и среди главнейших его забот было раздобыть и заполучить побольше копий и мечей. В скором времени люди его так выучились и навострились владеть оружием, словно многие годы занимались разбоем и что ни день бились на мечах; и, сойдясь с испанцами, они сражались и бились с ними столь яро и подолгу, что брала оторопь. Всякий раз, как на острове высылали вооруженные отряды против Энрикильо, он обращал их в бегство и захватывал много оружия; к тому же индейцы, которые приходили к нему под начало, стремились унести у своих хозяев столько оружия, сколько могли; и где бы ни пролегал путь Энрикильо, он повсюду заботился о безопасности своих людей и своей собственной так неусыпно, тщательно и усердно, точно всю свою жизнь был кондотьером{76} в Италии. В каждом порту и селении были у него наблюдатели и лазутчики, через которых он узнавал, когда могут выступить против него испанцы. Узнав от них, что появились испанцы, он собирал всех женщин, детей, стариков и больных, если таковые имелись, и всех, кто не мог сражаться, и отводил их в сопровождении 50 воинов, неотступно при нем состоявших, в горы, за 10–12 лиг оттуда, где в разных укромных местах были у него посевы и запасы пищи. Всех прочих воинов во главе со своим помощником, который доводился ему племянником и ростом был крайне мал, но духом весьма отважен, он оставлял дожидаться испанцев; и, когда появлялись испанцы, индейцы дрались, как львы; затем на подмогу приходил Энрикильо со своими пятьюдесятью воинами и ударял по испанцам оттуда, откуда считал удобным, так что крушил их, убивал и ранил; и сколько ни приходилось ему иметь дело с многочисленными испанцами, он неизменно их разгонял и одерживал победу. Случилось однажды, что он обратил в бегство многих испанцев, и 71 или 72 из них забрались в горные пещеры, спасаясь от индейцев, которые гнались за ними по пятам; и вот, проведав, где те укрылись, хотят индейцы нанести поленьев, чтобы разжечь огонь и спалить их; но тут Энрике дал такой приказ: не смейте сжигать их; отберите у них оружие и отпустите их; пускай идут себе. Те повиновались, и ему досталось множество мечей, копий и аркебузов, хотя последними индейцы и не умели пользоваться. Один из этих семидесяти испанцев принял постриг в доминиканском монастыре, что в городе Санто-Доминго, во исполнение обета, который принес он в тот час, оказавшись на краю гибели и не чая уцелеть; от него-то мне и стало известно все, что изложил я здесь об этом случае. И отсюда со всей ясностью видно добросердечие Энрике, ибо, имея возможность перебить этих испанцев всех до единого, он предпочел пощадить их, так как раз и навсегда повелел своим людям убивать только тех, кто выступит против них в бою и сражении, и никого более. Если же, оставив женщин в безопасности и вернувшись со своими пятьюдесятью воинами, Энрике еще не заставал испанцев там, где дожидались их индейцы, он неизменно чуял их приближение первым, столь велика была его бдительность. Он завел себе такой обычай: спал неизменно в вечерние часы, чем и довольствовался; а, пробудившись, брал четки и, читая молитвы, обходил весь лагерь в сопровождении двух юношей, которые состояли при нем в оруженосцах и несли его копья и меч, и, думаю, даже не один, а два, ибо он всегда держал эти мечи в изголовье гамака, где спал; и таким образом он был первым или в числе первых, кто заслышит приближение испанцев; тогда он будил своих людей. Дабы обезопасить себя и своих, завел он и другие добрые обычаи и полезные предосторожности: распорядился отвести под посевы и жилье, то есть соломенные хижины, участки среди гор — числом побольше и все в разных местах — на протяжении 30–40 лиг и на расстоянии 10–12 лиг друг от друга; и там-то укрывал он женщин, детей и стариков, да не в одном каком-то постоянном месте, а то здесь, то там, как покажется удобнее. Чтобы прокормить весь свой люд, распорядился он завести побольше кур, и еще было у него много собак для охоты на диких свиней, которых водилось и водится там множество; и, чтобы собаки не выдали его лаем, а петухи — пением, он отвел для них потаенное место в горах и оставил там для присмотра индейцев с женами, двоих либо троих, не больше; а сам вместе со своими держался как можно дальше оттуда. Когда он посылал нескольких индейцев на охоту, рыбную ловлю или еще за чем-либо — и их было немного: двое, трое либо четверо — они никогда не должны были возвращаться туда, где его оставили, и даже не знали толком, где его встретят. Он поступал так, чтобы испанцы не могли его найти в случае, если его люди попадут к ним в руки и под пытками выдадут, где он, а предупредить его будет некому; эта опасность не грозила ему, когда он посылал много народу, ибо их не так-то просто было захватить в плен всех до единого, а потому он надеялся, что кто-нибудь всегда сумеет вырваться и предупредить его об опасности. Молва о победах, о предусмотрительности, отваге и военных хитростях Энрике и его воинов с каждым днем все шире расходилась по острову, ибо, как сказано, ни разу не случилось, чтобы, выступив против него, не вернулись испанцы побитыми; так что весь остров был в смятении и диву давался, и, когда готовили против него вооруженный отряд, не все шли с охотой, да и совсем не пошли бы, если б судебная коллегия не пригрозила наказаниями. Так прошло 13 либо 14 лет, и за это время было потрачено из королевской казны 80 или 100 000 кастельяно. Видя, что взять Энрике силою невозможно, вызвался один слуга господень отправиться к нему лично, дабы наставить его и вразумить; был он монах-францисканец, чужеземец родом, тот самый, что, как я рассказывал выше, привез на этот остров сколько-то своих собратьев по ордену, мужей отменной учености и благочестия, дабы в своем рвении несли они слово божье его обитателям; звался он братом Ремихио и был, если не ошибаюсь, из числа тех, кто воспитывал Энрике. Отвезли его на корабле и высадили на берег примерно там, где, как предположили и прикинули, мог находиться Энрике либо его люди. Завидев на море корабль, Энрике всякий раз думал, что это приехали за ним испанцы, а потому чрезвычайно заботился узнать, в каком месте сойдут они на берег, и посылал на разведку отряды своих людей, и по этой причине один такой отряд появился там, где высадился брат Ремихио. При виде его первым делом спросили индейцы, не затем ли он приехал, чтобы шпионить за ними по приказу испанцев. Отвечал тот, что приехал отнюдь не за тем, а в намерении побеседовать с Энрике и сказать ему, чтобы стал он другом испанцев, и те не будут чинить ему никакого зла, и не придется ему скитаться страждущему и гонимому, как приходится ныне; а его, слугу божьего, единственно любовь к индейцам подвигла на эти труды и заставила приехать сюда. Отвечали ему индейцы, что испанцы — дурные люди и всегда им лгали, так что они больше не верят им и не ждут от них правды, и он скорей всего тоже хочет обмануть их, как другие, и они непрочь его убить. Тут святой отец весьма опечалился; но так как Энрике запретил им убивать испанцев иначе как в бою и сражении, пощадили они его жизнь, однако совлекли с него все облачения и, оставив его в одном белье, одежду поделили меж собою, изорвав на куски; он же слезно молил их сообщить вождю, что прибыл один из отцов-францисканцев, ибо Энрике будет рад ему; и пусть они отведут его к Энрике. Они оставили его и пошли уведомить Энрике, а тот, едва о нем услышал, тотчас явился к святому отцу и выразил ему и на словах, и жестами, сколь много сокрушается из-за того, что содеяли его индейцы, и просил у него прощения, хоть его вины тут не было, и умолял не гневаться; так обыкновенно утешают индейцы тех, кто удручен какой-либо бедою. Святой отец стал просить его и умолять вступить в дружбу с испанцами, и тогда-де будут с ним обращаться по справедливости; отвечал Энрике, что иного ничего не желает, но ему уже известно, что за люди испанцы и как убили они его отца, и деда, и всех повелителей и подданных царства Харагуа и перебили всех жителей острова. И, поведав святому отцу, сколько зла и обид потерпел он от Валенсуэлы, Энрике добавил, что бежал в свои земли, где находится ныне, дабы не убил его Валенсуэла или другие испанцы, и что он никому не делает зла и только защищается от тех, кто приходит к индейцам с целью захватить их в плен и истребить; и больше незачем ему видеть испанцев и вести с ними беседы, коли те стремятся вернуть индейцев к жизни рабов, которую вели они доселе и от которой неминуемо погибнут, как погибли их отцы. Попросил его святой отец, пусть-де распорядится, чтобы отдали ему облачения; отвечал он, что индейцы изорвали их на куски и поделили между собою, о чем он сердечно скорбит. И так как корабль, на котором прибыл брат Ремихио, плавал по наветренной стороне, тут же поблизости и на виду, стали они делать знаки; когда спустили лодку и она причалила к берегу, Энрике облобызал руку святого отца и распростился с ним почти со слезами. Моряки приняли святого отца, и прикрыли плащами, и отвезли обратно в город и в монастырь, где не было у него недостатка в облачениях, хоть и не шелковых, а таких, какие по своей бедности носили все францисканцы.