История Индий - Бартоломе Лас Касас

Глава 127

Видя перевес Энрике, немногие оставшиеся на острове индейцы воспряли духом, и тут взбунтовался один индеец, прозванный Сигуайо, по-видимому, родом из известного племени сигуайо, которое проживало и селилось в горах Веги Реаль, вверх по побережью острова, вдоль рек, впадающих в Северное море; об этом племени мы много говорили в первой книге. Этот Сигуайо был человек отважный, хоть наг и безоружен, как и все остальные; раздобыл он кастильское копье с железным наконечником и, если не ошибаюсь, меч (не знаю, кому из испанцев он принадлежал) и, уйдя от того, кто его угнетал, собрал вокруг себя человек 11–12 индейцев. И вот вместе с ними начинает он нападать на испанцев у рудников либо загородных домов и усадеб, когда появлялись они по двое или по четыре, то есть в малом числе; и убивал он всех, кто ему попадался, так что все на острове преисполнились страхом, ужасом и небывалым испугом. Никто не чувствовал себя в безопасности, даже среди тех, кто жил вдали от побережья, и всех держал Сигуайо в страхе. Наконец, собрали испанцы отряд и стали выслеживать Сигуайо; и выслеживали много дней, пока не нашли; тут нападают они на Сигуайо, а он в ответ бросается на них как бешеный зверь, словно с ног до головы закован в латы, и все сражаются с великой яростью. Сигуайо был оттеснен в ущелье, и там во время боя один испанец пронзил его дротиком, но и пронзенный он сражался, как Гектор, пока не иссякли все силы его и вся кровь; тут, наконец, испанцы набросились на него все сразу и прикончили, а его люди, все, сколько их было, разбежались; ибо Сигуайо им больше ничем не мог помочь. После смерти Сигуайо взбунтовался другой индеец по имени Тамайо, сильный духом и телом, и, собрав отряд, он продолжает дела Сигуайо, нападая на всех, кто встречался ему вдали от селений. Этот последний причинил много зла и посеял на острове великий страх и переполох, убив множество народу, в том числе нескольких женщин-испанок, и истреблял он всех, кого заставал в усадьбах без охраны, и никого не щадил. Единственной корыстью его было оружие, так что забирал и похищал он копья и мечи, а также одежду, сколько удавалось. И воистину можно лишь диву даваться, что всего 300 испанцев смогли поработить этот остров, когда было на нем более трех, а то и четырех тысяч душ, из коих три четверти истребили они в войнах и тяжелейшим рабским трудом в рудниках, а теперь, в момент, когда происходили упомянутые события и на острове жило три или четыре тысячи испанцев, всего два индейца, каждый с 12 или 15 товарищами, да не вместе, а порознь, вначале один, потом другой, вогнали их в такую дрожь, что даже у себя в селениях они не чувствовали и не почитали себя в безопасности. И это можно приписать лишь промыслу божьему, который вознамерился явить нам три вещи: первое, что при всей их безоружности и величайшей природной кротости у людей этих не было недостатка в отваге и они оставались мужами; второе, что если б было у них такое оружие, как наше, и лошади, и аркебузы, не так легко было бы искоренить их род и стереть его с лица земли, как мы его искоренили; а, в-третьих, этим знамением господь предупреждал нас о том, что подобные деяния сурово судимы и что за столь тяжкие грехи против господа и ближних придется нам понести кару на том свете, коли не зачтется нам покаяние на этом. Недаром сказано в «Книге судей», главы 2 и 3, что не угодно было господу истребить до конца людей земли обетованной, дабы на тех, кто остался, мог он явить иудеям их прегрешения и в их лице покарать все их племя: Dimisit ergo Dominus omnes nationes has et cito subvertere noluit. Hae sunt gentes quas Dominus dereliquet in eis Israel: dimisitque eas utin ipsis experiretur Israelem utrum audirent mandata Domini quae praeceperal ets.[96] И хотя оба они, и Сигуайо, и Тамайо, взбунтовались тогда и навели страх на весь остров без ведома Энрике, всеобщее мнение было, что они полностью подчиняются Энрике, и оттого все испанские обитатели острова жили в еще большем страхе. Когда узнал Энрике о том, какие дела совершил Сигуайо и совершает Тамайо, он справедливо рассудил, что испанцы сочтут прямым подстрекателем его и никого другого, как они на самом деле и считали; и это очень его опечалило, как мне известно из самых достоверных источников, о чем с соизволения божия я поведаю в следующей книге.

Случилось, что среди прочих воинов был у Энрике индеец по имени Ромеро, племянник этого самого Тамайо; его-то и решил Энрике отправить на поиски Тамайо, который блуждал лигах в ста оттуда, где-то невдалеке от селений Пуэрто Реаль и Ларес де Гуахана, ударение на втором слоге. Энрике поручил этому Ромеро уговорить Тамайо присоединиться к ним ради его собственной безопасности, чтобы в один прекрасный день не приключилось с ним того, что приключилось с Сигуайо, которого испанцы преследовали, пока не прикончили; а он, Энрике, окажет ему достойный прием и выделит воинов ему под начало; и, если они объединят свои силы, им легче будет защищаться. Племянник, человек весьма толковый, сумел уговорить Тамайо, и тот присоединился к Энрике, причем принес с собою великое множество награбленных копий, мечей и одежды, а Энрике принял его с превеликой радостью. Так предотвратил Энрике немалые злодеяния, которые Тамайо мог бы учинить на этом острове, и отсюда ясно видно добросердечие Энрике, равно как и благоразумие и находчивость, которые проявил он и выказал, когда вышеописанным путем привлек в свои ряды человека, который был грозою испанцев, и тем самым лишил его возможности вредить им. Почти ежегодно испанцы собирали и вооружали отряды для борьбы с Энрике, на что были потрачены многие тысячи кастельяно и из королевской казны, и из кармана поселенцев. Среди прочих собрали испанцы отряд в 150 человек, а то и больше, во главе которого стоял некто по имени Эрнандо де Сан Мигель, житель городка, который называли Эль Бонато, и один из старожилов острова, ибо он прибыл сюда еще во времена первого Адмирала. Он приехал совсем малолетним и рос среди лишений и тягот, среди жестоких и неправедных войн, что велись против жителей острова, а потому мог пройти по его горам и скалам хоть с открытыми, хоть с закрытыми глазами; вообще же был он человек достойный и идальго, родом не то из Ледесмы, не то из Саламанки. Много дней ходил он следом за Энрике, но все не мог застать его врасплох, и, насколько могу я судить, если память меня не обманывает, они ни разу не сошлись в бою. Однажды очутились они столь близко друг от друга, что могли переговариваться и слышать слова противника, хоть и не могли причинить друг другу ущерба; это оказалось возможным, ибо и те и другие стояли на вершинах двух горных кряжей, очень высоких и расположенных почти вплотную один к другому; их разделяло лишь очень глубокое ущелье или теснина. Очутившись в такой близости друг от друга, завели они речи о перемирии и о безопасности на время переговоров; и обе стороны условились, что не будут пускать в ход какое-либо метательное оружие. Предводитель испанцев сказал, чтоб Энрике вышел поговорить с ним; вышел Энрике, и Сан Мигель сказал ему, что жизнь, которую сам он ведет и понуждает вести испанцев, исполнена тягот и безрадостна; что лучше было бы жить в мире и согласии. Отвечал Энрике, что он того же мнения и уже давно желает мира, так что дело не за ним, а за испанцами. В ответ молвил Сан Мигель, что при нем имеется приказ и решение королевской судебной коллегии, правящей именем короля в городе Санто Доминго; и этот приказ дает ему полномочия вести переговоры с индейцами и с их вождем и заключить с ними мир, согласно которому индейцам предоставляется свобода жить на острове в том месте, где они сами выберут и пожелают, а испанцы оставят их в покое при условии, что те не будут причинять кому-либо вреда и совершать что-либо предосудительное, а также отдадут им все золото, отнятое у испанцев, которые были убиты по возвращении с материка. Он показал Энрике предписание, врученное ему судейской коллегией, однако лишь издали. Сказал Энрике, что он рад помириться с испанцами, жить с ними в дружбе, никому не причинять зла и возвратить им все золото, что у него есть, лишь бы сдержали они свои обещания. Обсудив, где и когда увидеться, они договорились, что в такой-то день Сан Мигель с восемью испанцами и Энрике со своими людьми, тоже восемью и не больше, явятся к берегу моря, и тут же договорились, куда именно; порешив на том, они разошлись. Энрике, не мешкая, приступает к исполнению обещанного и посылает индейцев, чтобы те в указанном месте соорудили большой навес из ветвей и сучьев, а под ним поставили помост; они разложили на нем все золото, точно в королевском казнохранилище. Сан Мигель также готовился сдержать свое обещание; и тут, желая веселее и пышнее отпраздновать примирение, совершил он оплошность: приказал, чтобы их корабль, который курсировал невдалеке, остановился по соседству и поблизости от условленного места. А сам он и его люди, очень радостные и веселые, идут берегом, и с ними барабанщик. Энрике, который вместе со своими восемью индейцами уже поджидал их под навесом с обильным угощением, видит, что к берегу приближается корабль, а испанцы идут с великим грохотом и барабанным боем, и их больше, чем условлено. Показалось ему, что это выходило из границ соглашения, и, опасаясь, как бы испанцы не замыслили против него недоброго, он решил не показываться и укрылся в горах с теми, кто составлял его охрану, а своим восьми индейцам приказал, пусть-де скажут испанцам, когда те подойдут, что он не в состоянии встретиться с ними, так как слегка занемог; и он велел предложить им угощение, которое было приготовлено, и отдать все золото, и усердно прислуживать им, и во всем угождать. Когда Сан Мигель и его солдаты пришли, испанец спросил, где Энрике; и восьмеро ответили, как было приказано. Весьма опечалился Сан Мигель, что из-за своей оплошности (впрочем, он, возможно, и не догадывался о ней) не встретил Энрике, ибо он был уверен, что отныне на острове настал конец смуте, и беспорядку, и страхам. Он не ошибался, ибо, если то был не совсем еще конец, все же наступило затишье, а там, волею случая, пришел и настоящий конец, о чем с соизволения божьего будет рассказано в следующей книге. Итак, те восьмеро индейцев поставили им угощение, и прислуживали им с великим усердием, как то в обычае у людей их племени, и передали им все золото, не утаив ни крупинки. Сан Мигель поблагодарил их и велел передать Энрике, сколь много сожалеет он, что не смог его увидеть и обнять, и сколь скорбит о его недуге (хоть сам догадывался, что тот схитрил). Еще он сказал, чтобы индейцы стали друзьями испанцам и не чинили им зла, а им самим отныне никакого зла чиниться не будет. Испанцы сели на корабль и вернулись в город, а индейцы пошли к своему вождю. С того дня на острове не старались больше выследить Энрике, и не было случая, чтобы та или иная сторона проявила враждебность, а там наступил и полный мир; этот промежуток длился года четыре или пять.