Реквием машине времени - Василий Головачев

Долго они так жили, хорошо им было вместе. Прочная у них сложилась дружба. Все привыкли, что они всегда вместе, и называли их союз химическим элементом. Но однажды пришла к ним строгая госпожа Радиоактивность и сказала:

— Настало время вам расстаться!

Горько заплакали Горошины, но ослушаться госпожу не посмели. Каждой Горошине разрешили самой выбирать дорогу. Первая Горошина поплакала, поплакала и сказала:

— Я полечу далеко-далеко, через много-много миров. И все будут видеть, какая я блестящая и красивая…

Исполнили желание первой Горошины, и она полетела. Бедная, маленькая Горошина… Никто теперь не знает, где она. Ведь одну ее совсем, совсем не видно…

Второй Горошине очень не хотелось покидать любимого Протона. Она думала, что доброму милому Протону будет очень плохо без нее. И она все плакала и плакала:

— Ах, оставьте меня…

И ее оставили. Еще быстрее закружилась счастливая Горошина вокруг Протона, делясь с ним радостью. До сих пор живет она со своим Протоном и нет в Микромире более счастливой и более стабильной семьи среди химических элементов.

Третья Горошина поплакала, поплакала и сказала:

— Разгоните меня до скорости света!

Никто не может выдержать такой скорости, но желание Горошины исполнили. Разогнали ее до скорости света. Вес у Горошины стал бесконечно большим, и она погибла. Но из ее бесконечно большой массы образовалась Вселенная, в которой живет много других Горошин. В ней живем и мы с тобой, сынок… Спи, мой мальчик, спи…

Мальчик спит. Ему снится третья Горошина…

Конечно, дети и такой вот простенькой сказочкой обойдутся. А сказки для взрослых — это уже научная фантастика. Ведь и взрослому дяде нужно что-то там забыть, отдохнуть от дум тяжких. Можно, конечно, отгородиться от суровой действительности спасительной стеной опьянения. Многие так и делают, к сожалению…

— А чо делать, — заметил Хромой, — если, допустим, даже в кино некуда сходить. Наши нефтяники, кто в Нижневартовск распределился, рассказывали на юбилее, что у них нет ни одного кинотеатра!

— Ну, это не показательно, — возразил Евгений, — и винить нужно самих себя. Ведь у нас в геологии как — оседаем возле рудишки на три-четыре года, а поселок успеваем отгрохать. И клуб — чтоб кино крутить. А как же иначе? Да в противном случае наши бабы глаза начальству выцарапают!

— Это потому, что дотянуться могут, — сказал Хромой. — Мэр поселка, то бишь начальник экспедиции, живет среди нас, ходит с нами и на работу, и в столовую. А город — это вам не поселок. И тамошний мэр ходил, видимо, этажом выше…

— Или вообще по крыше, — усмехнулся Григорий. — Звезды считал. Не уточняю, какие… Но вернемся к дяде. Скучает он — звездочеты о нем и забыли, «кина» не построили, книг хороших не напечатали, к водке у него аллергия после Указа. Фантастика — та вообще в опале. Так вот. Кстати, о фантастике…

Григория понесло. Он огорошил однокашников торжественным заявлением. Мол, фантастика — это литература огромной социальной силы. Запахло официальщинсй, и Хромой с Евгением весело переглянулись.

— …вы всего Булгакова читали? — витийствовал Григорий. — Ну, в самиздате что ходит… Вы многое потеряли! А антиутопии Замятина, Хаксли, Оруэлла? Этими именами нас пугают, но они ходят по стране огромными тиражами, в ксерокопиях. Это, братцы, социальная фантастика, романы-предупреждения, написанные еще в 20-40-х годах и оказавшиеся, к сожалению, пророческими. По их следам идут Рей Брэдбери, Ефремов с его «Часом быка», сегодняшние Стругацкие. Нет, фантастов не упрекнешь в уходе от действительности…

— Ну ладно, ладно… Убедил, — не вытерпел Хромой. — Заканчивай лекцию, аудитория устала. А вообще ты прав. Уж если кто и уходит от действительности, так это современные реалисты. Почитываю я их, почитываю, даже интересно бывает. Но — не то. Некоторые книжки у них какие-то кастрированные.

Он осекся, покосился на Катю. Та погрозила пальцем.

— Понимаешь, Григорий, — продолжал Хромой, — вольно или невольно печатным словом действительность как-то лакируется, приглаживается…

— Нет, ты не сторонник социалистического реализма, — рассмеялся Григорий, — но продолжай, продолжай.

— В общем, в жизни меня посылают подальше, а в реализме твоем печатном вежливо просят, хотя и туда же… — куда именно, Хромой, опять покосившись на Катю, уточнять не стал, — ну да ладно.

— Все печатают и печатают. Ну, прямо не Союз писателей, а Союз печателей! Словно кастрюли штампуют или там галоши, — продолжал Хромой. И сделал мрачный вывод: — В общем, и тут план по валу…

— Мальчики, вы посидите тут, я пойду фотографии с юбилея принесу, — сказала Катя.

Григорию было неприятно, что Катя ушла, и он потерял было всякий интерес к разговору. Но ненадолго — однокашники продолжали спор.

— Григорий ловко вывернулся со своей фантастикой, — в запальчивости сказал Евгений. — А по-моему, некоторые занимаются этим жанром только потому, что боятся писать обо всем прямо. Вот и маскируются под фантастов, да еще и пыжатся потом.

Евгений сердито махнул рукой, помолчал немного, после чего и заявил о кризисном, как он выразился, болоте в творческой среде.

Григорий невольно вспомнил дальневосточную тайгу и слова давнего своего товарища о папином ремне, который якобы помешал ему стать поэтом. Но одно дело, когда кто-то сам иронизирует над собой, и совсем другое, когда огульно смеются и обвиняют примерно в том же тех, кому ни кризисы, ни папин ремень не помешали.

«А все-таки во многом он прав, — думал Григорий. Особенно в отношении начинающих, кто еще не успел кем-то там стать, но очень того хочет».

— Как бы Григорий ни облагораживал фантастику, — сердито продолжал Евгений, — она как была брехней, так брехней и останется. Не о том надо писать. Я как преподаватель каждый год встречаюсь с новым курсом и каждый раз удивляюсь. Знаете, какое-то отчуждение выросло постепенно между нынешними студентами и преподавателями. Сперва я как-то терпел это, свою вину чувствовал, пытался разглядеть и понять то новое, что появилось в студентах. А курс уже ушел, уже следующий прет. И тоже приносит что-то свое. Даже мировоззрение у них не такое, как у нас. Но они и по отношению друг к другу такие же чужие. Зайди к ним в комнату. Поднимут головы, глянут равнодушно и опять уткнутся — кто в книгу, кто в стакан. Они ведь и напиваются как-то не так, как мы в свое время. Если уж кто из нас напивался, так мы всем общежитием или оберегали его от всякой дури, или напивались вместе с ним. А эти… — Евгений опять махнул рукой. — Спроси-ка, Григорий, у Славы про нынешних «редкачей».

«Вот так, не у Хромого, а у Славы. Значит, и у тебя до сих пор проявляется какое-то отчуждение. Сам не обзавелся кличкой и других стесняешься ею окликать. А вот негодуешь на эту самую отчужденность. И очень хорошо, что негодуешь. Да, был ты в студентах немного не таким, правильным чересчур. Но все-таки был своим».

А о «редкачах» сегодняшних Григорий уже слыхивал. Про то, что пьют они зверски. Еще бы — чисто мужская компания. Они и в былые времена выделялись по той же части. Но не до такой же степени! Один сопляк до того налакался, что умер. Своей мерзкой смертью парень словно плюнул всем в душу.

Случались трагедии и в их время. У «разведчиков» на первом курсе погиб Жора Ляльков, приехавший в Томск из Баку. Жора был на редкость красивым парнем, но как-то не придавал этому значения. Не в пример Сашке Стрелку, «редкачу» с их же курса. Стрелок, этакий черноброво-белолицый, Аполлон, прибыл в Томский институт словно для того, чтобы обучать вчерашних школьниц искусству разврата. И преуспевал в этом, пока его не попросили из института со второго курса…

Жора Ляльков готовился к танцам, гладил брюки. Налегая на утюг, оперся другой рукой о металлическую спинку кровати. И рухнул на пол. Бездыханный. Где-то там коротило на корпус утюга, и когда парень ухватился свободной рукой за кровать, притиснутую к батарее, то электрический ток побежал на свободу. Через сердце, сразу же остановившееся…

Что только ни делали врачи примчавшейся скорой, все тщетно. Самое обидное, что Жору можно было спасти, но его товарищи просто не знали, что делать в подобных случаях. Вообще-то знали, конечно, про массаж сердца, но очень уж неожиданно и как-то буднично все произошло. Просто взял да упал парень. Его даже не затрясло, как обычно бывает при поражении электротоком. Он и вскрикнуть не успел. Пока соображали, что к чему, драгоценное время ушло.

Случайная, непостижимо внезапная и обидная смерть…

И вот еще одна, уже далеко не случайная, но тоже обидная — самим своим фактом обидевшая других…

5

Преподаватель общей геологии Георгий Алексеевич слыл среди студентов наиболее справедливым наставником, а «редкачи» вообще были от него в восторге — он по традиции каждый год руководил их учебной геологической практикой.