История Византийских императоров. От Константина Великого до Анастасия I - Алексей Величко

И для Рима идея имперского всеединства оставалась безусловной, почему понтифики без всякой лести обращались с величайшим пиететом к императорам Востока, как реально единственным властителям Вселенной и хранителям благочестия. Особенно после того, как на Западе императорская власть постепенно чахнет и, наконец, совсем прекращается, раздавленная варварами. Но привычка римского централизма требовала совершенно исключить какую-либо властную конкуренцию, пусть даже и на поле церковной власти. Да, император был далеко, но какое это имеет значение, если Церковь по природе своей является вселенской организацией? К тому же, на стороне Рима была его древняя христианская история, авторитет апостолов Петра и Павла, многотрудная и беспримерная деятельность на благо Церкви. Что мог противопоставить этому Константинопольский «выскочка»? Только административное положение новой столицы.

Позднее, опровергая сам принцип, на котором основан 28-й канон, — политическое значение Константинополя, папа Геласий (492–496) писал на этот счёт: «Разве император не останавливался множество раз в Равенне, Милане, Сирмии и Треве? И разве священники этих городов приобрели что-либо дополнительно, кроме тех почестей, которые передавались им с древних времён? Если вопрос о положении городов и имеет место, то положение второго и третьего престолов (Александрии и Антиохии) выше, чем у этого города (Константинополя), который не только не числится среди (главных) престолов, но даже не входит в число городов с правами митрополии».

В другом послании он ещё дальше развивает эту тему: «Разве следовало апостольскому престолу предпочесть решение округа Гераклеи, — я имею в виду понтифика Константинопольского, — или решение каких-либо иных епископов, которых необходимо созвать к нему, либо из-за него, когда епископ Константинопольский отказывается предстать перед апостольским престолом, являющимся первым престолом? Этот епископ, даже если бы обладал прерогативой митрополии или числился среди (главных) престолов, всё равно не имел права игнорировать решение первого престола»[820].

Кроме того, нельзя забывать о том, что исторические обстоятельства много способствовали тому, что Римский апостолик перестал считать себя фигурой, в чём-то уступающей императору. Рим уже вкусил вкус самостоятельной власти, и даже привык поправлять и поддерживать собой западного государя. Западные территории Империи и сама древняя столица могли существовать во многом благодаря их деятельной защите со стороны Апостольского престола. И поэтому папы позволяли себе временами разговаривать с царями на равных, как св. Лев Великий с императором св. Маркианом.

Однако вернёмся к нашим событиям. Итак, Собор завершился, истинное вероопределение было сформулировано, но настал ли в Церкви мир? Как уже было принято к тому времени, утвердив постановления Собора, император св. Маркиан запретил какие-либо публичные рассуждения по вопросам веры: «Известно, что безумие еретиков отсюда получает начало и исход, когда некоторые рассуждают и спорят всенародно. Итак, пусть прекратится невежественная распря, ибо поистине нечестив и святотатец тот, кто после решения стольких епископов представляет что-нибудь собственному мнению для исследования»[821]. Но на проверку оказалось, что легальное единство епископов не привело к согласию всю остальную церковную народную массу.

Для всех остальных «Томос» св. Льва Великого являлся плохо скрытым несторианством, помимо которого существовало ещё и «истинное» православное учение св. Кирилла Александрийского. Полагали и распространяли сплетни, что в Халкидоне св. Кирилла специально замалчивали, и это в известной степени соответствовало правде, так как Святителя принесли в жертву св. Льву во имя мира. Вот сопротивление крайних последователей св. Кирилла и создало монофизитский раскол, бушевавший более столетия и до конца не преодоленный ещё и в наши дни[822].

Утвердившись в собственном заблуждении, они считали ересью всё, что идёт с «востока», то есть из Сирии, не признавали человеческую природу в Спасителе, ошибочно полагая, что в Нём присутствует только Божественное начало. «Томос» папы св. Льва они восприняли, в лучшем случае, как попытку механически соединить несторианство и отдельные тезисы св. Кирилла. Конечно, данные подозрения были поверхностны и безосновательны, но, как и любая болезнь, они нуждались во врачевании. Однако опасность распространения этого заблуждения не до конца поняли и прочувствовали Отцы Собора — очередной пример слабости человеческой природы и всесилия Духа, Своей Благодатью творящий нашими руками чудеса. Её совсем не осознали римские легаты, твёрдо стоявшие на своей позиции, что в Церкви есть только один учитель Православия, и это — папа.

Допустила ошибки и императорская власть, совершенно упустившая из вида, что Империя включает в себя не только граждан, римлян. В этническом плане они представляют собой бесчисленное множество народов, уже осознающих или начавших осознавать свое собственное лицо. Когда на это «национальное лицо» наложилась вера в определённое исповедание, ставшее немедленно своим, национальным вероисповеданием, общие, ранее привычные требования подчинения Церкви и царю оказывались безуспешными. Уже несториане считали себя «халдейскими христианами», то есть христианами восточносирского языка. А монофизитство затронет широкие слои коптов, сирийцев, армян и отторгнет от Империи целые области.

Первоначально всколыхнулась Палестина, где некий монах Феодосий восстал против Ювеналия Иерусалимского, как предателя веры. Его поддержало десятитысячное монашество Палестинских пустынь, которым оказывала помощь вдова императора св. Феодосия Младшего св. Евдокия и настоятель Латинского женского монастыря Геронтий. Когда в начале 452 г. Ювеналий Иерусалимский прибыл в свой город, он ничего не смог противопоставить открытому неповиновению собственной паствы. Тогда, опасаясь разделить участь убитого бунтовщиками Севериана Скифипольского, патриарх бежал в столицу, а на Иерусалимский престол в этом же году горожанами был посажен монах Феодосий. Новый «архиерей» правил почти два года (или даже 20 месяцев), открыто преследовал и изгонял с кафедр сторонников Халкидона и хиротонисал своих выдвиженцев. Наконец, императору св. Маркиану надоело мириться с этим, и его войско, двинувшееся на освобождение Иерусалима, встретилось с армией монахов близ Неаполиса-Наблуса, которую без труда разбило. Схватили Феодосия, доставив его в царскую ставку, а потом отправили в монастырь в Константинопольском предместье Сики, где тот и умер 30 декабря 457 г.[823]

Ювеналий был восстановлен в правах, через некоторое время смирилась с Халкидоном и св. Евдокия. Но целые массы монашествующих и простого народа совершенно отвернулись от «мелхитов», «царских», то есть сторонников Четвёртого Вселенского Собора. Дошло до того, что сам св. Маркиан вынужден был давать разъяснения бунтующим монахам о выражении «два естества» Иисуса Христа, как его просил об этом Ювеналий Иерусалимский[824]. Это письмо, как верно замечено одним историком, лучше всего демонстрирует, насколько религиозные требования довлели над самодержцами Римской империи. «Кто не подивится, видя этого старого солдата, перед которым отступал Аттила, дающим богословские объяснения невежественным монахам, рассеивающим ложные слухи и с заботливой ревностью защищающим своё православие против другого монаха, который осмелился оспаривать его?»[825]. Аналогичное письмо, но уже настоятельнице женского монастыря в Иерусалиме, направила св. Пульхерия.

Не лучше обстояли дела и в Александрии. «Фараона», конечно, здесь не любили, но боялись. И александрийцы осознавали, насколько высоко поднялся престиж их города за последние 3 года. Когда Диоскор был отправлен в ссылку, а на его место хиротонисали протопресвитера св. Протерия (451–457), доверенное лицо бывшего патриарха, народ взбунтовался. Дело заключается в том, что Диоскор был коптом, а св. Протерий греком, аналогично национальному признаку разделились и обе партии. Дошло до того, что, по свидетельству современников, в Страстную неделю 457 г. только 5 человек желали принять таинство Крещения от св. Протерия, остальные ушли к монофизитскому епископу[826].

Итак, одни стояли за св. Протерия, другие требовали вернуть Диоскора, говоря, что при живом патриархе нельзя выбирать нового. Как обычно бывает, начались грабежи, убийства, пожары. Царь направил 2 тыс. новобранцев из варваров усмирить бунт (ну, не ветеранов же ему было посылать на мирный город, когда гунны, арабы и персы стояли у ворот Империи?), и те, напившись, устроили настоящий дебош, разбойничали, насиловали женщин. Население собралось, перебило солдат, и вообще отказало в повиновении власти царя. Тогда правительство срочно направило в Египет уже настоящие легионы, которые и восстановили порядок[827]. Новый губернатор Александрии по имени Флор обещал жителям снять с города наложенные царём наказания и тем установил мир. Всё же ввиду угроз, которые присылались архиерею Александрии, губернатор вынужден был дать патриарху стражу, так что отныне некогда второй священник Кафолической Церкви священнодействовал под охраной солдат, многие из которых были арианами и язычниками[828].