Том 8. Рваный барин - Иван Шмелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему вы молчите? – спросила m-me Буаренар. Вязов пронизал ее пьяным, вдруг загоревшимся взглядом.
– Вам и моим скажу! Тевтоны размяли бы галлов и англосаксов в мякиш, если бы не глупые бараны – скифы! Позор!
И крикнул пьяно своим:
– Скифы, на ме-сто! Самоеды, на родину!
Встал и вышел.
Гости заволновались:
– Что такое? Переведите! Что он сказал?
Побледневшая m-me Буаренар теребила колье на пышной груди. Наконец, сказала:
– Он… он, кажется, болен… бредовая речь…
– Просто мое «пушечное» играет. Да, винцо строгое! – крикнул т. Буаренар, сильно хвативший. Он даже расстегнул две пуговки на жилете и напевал-мурлыкал ходовую песенку:
Пей за Францию, дружок,За французский штык!
Наутро в одной бульварной газетке был блестяще описан обед у Буаренаров и в двух словах сообщалось, что «заявившийся незваным русский анархист Вязов кого-то хотел оскорбить, но был выдворен соотечественниками».
В 12 ч. позвонил префект полиции:
– Скажите, m-me Буаренар… что у вас случилось?..
– Ровно ничего. Один русский мосье выпил больше, чем следует… пустяки… Почему вас вчера не было?
– Простите, дела. Будущий четверг меня ничего не удержит. Ах, да… Ваш знакомый русский журналист… Вазин, кажется, бросился в Сену. Сегодня нашли его труп.
– Боже мой!
После короткой паузы m-me Буаренар сказала:
– Будущий четверг, помните!
– О! Видеть вас и пить «пушечное» вино – две вещи, перед которыми отступает все.
Тем и кончилось.
Алушта 1920 г.
(Юг России. 1920. 14 (27) авг. № 114 (307). С. 2)
Голос зари
Моему Сереже
Возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая, и расцветет как нарцисс.
(Исайи, 35, 1)Было это в те дни, когда Дух смерти вынул из человека сердце. Тогда люди ценили кровь ниже плохого вина, а слезы были дешевле соли.
В те дни жил на Востоке человек, именем Али, по отцу Гасан. Он почитал Бога и держал Закон в сердце. Много зим прошло над его головой: стало его лицо, как глина, запали и почернели щеки, трудно было глазам от солнца, а рот ввалился, и голова качалась, как тыква над порогом, когда подует ветер.
Враги совсюду обложили страну ту, угрожая мечом и голодом, и чума обуяла души: помутился разум, как от вина, и все хотели больше собрать себе. Тогда добрые притаивали свое, а сильные угнетали слабых.
В те дни старый Али любил сидеть у мечети, окончив вечернюю молитву. Сидел и глядел на море, и мыслями вопрошал Того, Кого видел сердцем в далеком небе и в море без конца-края; Кого слышал в шуме волны морской и в журчанье бегучего арыка; в песне вечерней птицы на сухом орехе, и в блеске звезды вечерней, и в голосе, что жил в сердце Али Гасана.
Думал Али о болях, посетивших тело, и о теле думал:
«Вот и конец близится, – что же останется? Что не умрет от меня, Али Гасана? что вечно?»
И голос вечерней птицы отзывался в душе его:
«Душа твоя не умрет, Али. Живая душа твоя».
И еще вопрошал Али, помня слова Пророка:
«Что есть душа моя?»
И голос звезды вечерней отзывался его душе: «Дела твои на земле, Али. Дела по слову Закона». Думал еще Али: чего же мятутся люди и собирают тленное, если только душа бессмертна?
И еще думал, как смеялись над ним базарники:
– Старый Али потерял рассудок! боится смерти и собирает хлеб на сто зим, а ему и одной не выжить! Вот безумный: продал овец, и виноградник, и поле, и черешни, и орехи у водоема, и коней, чтобы запасти хлеба, будто сто лет будет грозить голод!
И радовалась душа его, что послал Великий ему безумие.
Помнил Али тихий вечер, когда сидел у мечети и вопрошал небо:
– Помутились люди, ожесточилось сердце. Научи, Великий, путям Твоим!
И голос вечерней птицы, в свете звезды вечерней, сказал ему:
«Пусть помутились все, лишь бы осталась одна живая душа, – и сохранится огонь в светильнике. Все ищут себе, а ты ничего не ищи себе. Отдай и себя, – и сохранится огонь в светильнике!»
То не птицы был голос, а слово Пророка в душу вошло Али, – вошло с молитвой. Вошло занозой и осталось в сердце: ибо все дни внимала душа его Закону.
В ту ночь долго не спал Али, все думал: как же отдать себя? как уберечь негасимый огонь в светильнике?
И сказала ему душа:
«Заутра услышишь голос души твоей, по слову Пророка: „Не обманет голос зари“».
Утром рано поднялся Али, – не скрипели можары, и не звенели кувшины у воды. Совершил омовение и помолился к Востоку. И слышит: шаги, больные идут шаги. Смотрит – идут по дороге двое: старик и мальчик. Стали перед порогом и просят:
– Хле… ба…
Дал им Али по куску чурека и спросил их: откуда они? и что там, откуда они? И сказал старик:
– Нет хлеба, и умирают… И заплакал мальчик.
С того плача открылось замкнутое в сердце Али Гасана: вложил Великий ему Золотой Ключ в сердце и повернул острой болью. Тогда сказала душа его:
«Не обманет голос зари».
И заплакал Али: так ему сладко стало. Смотрит – пуста дорога, и кусок хлеба в руке его. И понял старый Али: Великий послал к нему – отомкнуть сердце его. Видит: заря за горой сияет, и утренняя звезда светит на ясном небе. Темное море живой бирюзой засыпалось, и ранняя птица поет знакомое:
«Али-Али! Не обманет голос зари!»
И, послушный голосу души-птицы, пошел Али на базар, вынул из кошеля, что было, и купил воз пшеницы. И еще пшеницы в новое утро купил Али и отдал десять овец. И других десять овец отдал. И пару коней отдал, и волов Потом отдал и черешни, и виноградник, и орехи у водоема.
Сказал ему сын, Амет:
– Отец! Вон говорят в кофейнях и на базаре: «старый Али хочет скупить пшеницу, чтобы брать за один десять»!
Сказал Амету Али:
– Падает орех, когда поспеет.
Поник головой Амет. Вспомнил, как говорили на базаре:
– Смешал шайтан в старой голове кровь с пылью, стала глина.
А потом и сад продал Али богачу-греку и купил всю пшеницу, что было на базаре. И когда последнее, что осталось, – тридцать кип табаку, – выменял Али на пшеницу, сказал Амет с сердцем:
– Что же у нас останется?
Сказал ему Али голосом молитвы, как говорил мулла:
– Негасимый огонь в светильнике Аллаха! Понял тогда Амет, что у отца в голове глина.
С той поры всякий вечер сидел Али у мечети, – слушал, что скажет голос. Но стояла глухая осень, и не пел голос вечерней птицы. Спрашивал Али море, – оно только швыряло пеной. Слабым глазом искал звезды вечерней, – не было и звезды вечерней: были тучи. Но не было ему горько: все голоса пели в его сердце.
С черной зимой пришел голод, – и стали продавать хлеб высокой ценою на базаре. Слышал Али, как голодные кляли; видел, как сытые и глухие набавляли.
Тогда сказал сыну:
– Время сеять. Бери лопату. Подумал Амет: глина!
Не ослушался, взял лопату.
Привел его Али в край двора, под грушу; лежала там глина для обмазки. Сказал твердо:
– Копай под глиной.
Смутился Амет, что знал отец его мысли. Не ослушался, начал копать под глиной – и выкопал кувшин старый, а в нем турецкие золотые лиры! Хранил их Али на дорогу – в святую Мекку.
И подивился Амет: что нашел под глиной!
В тот же день выменял Али лиры на пекарню, – и пошел слух по кофейням, что заторговал Али печеным хлебом. И пошел говор по кофейням и базару, что торгует Али вполовину против всех дешевле.
Кричали торгаши на базаре:
– Шайтан, голова дурная! Разорит Али всю торговлю! Амета своего пустит нищим!..
Всех громче кричал первый богач, первый хлебник, Али-бабин-турок:
– Шайтан-глина! Тяни свои ноги по одеялу! Пояс-то покупай по пузу!
Держал Али крепко свою цену, – и упали цены по пекарням. И пошла молва и за базаром, и к горам, и дальше, за горами, что таил Али под своей глиной.
Так всю зиму торговал Али хлебом, – берег негасимый свет в светильнике Аллаха. А когда испек последние хлебы, – закупил пшеницы против прежнего в десять крат дороже. И опять продавал вполовину других дешевле.
Кричали торговцы на базаре:
– Убить его, собаку, надо! По миру нас пустить хочет! Громче всех кричал Алибабин-турок, в толстое пузо себя тыкал, качал головою-тыквой:
– Погоди, старая собака, скоро лопнешь! Под одной мышкой двух арбузов не удержишь! На меня пуза хватит!
Спрашивал Али сына:
– Амет, что твоя душа видит?
Отвечал Амет отцу с улыбкой:
– Видит, отец, твою глину. Люди зовут ее святою.
Ибо принял от отца в молодые руки негасимый светильник.
Спрашивал крикунов на базаре:
– Знаете теперь, что у моего отца за глина?!. Видите ли, как светло горит светильник?!
Ибо видел Амет глаза народа, когда продавал хлеб в своей пекарне. Ибо слышал он голоса бедных:
