Унесенные ветром - Маргарет Митчелл

В наступившем молчании Скарлетт отчетливо увидела перед собой мать, увидела такой, какой она, наверно, была в эти последние дни до болезни, – единственный несокрушимый, хоть и хрупкий, оплот дома: день и ночь в трудах, в уходе за больными, без сна, без отдыха, без пищи, чтобы остальные могли есть и спать.

– А потом они ушли. Потом они ушли.

Джералд долго молчал, затем неуклюже поискал ее руку.

– Я рад, что ты вернулась домой, – сказал он.

У заднего крыльца раздались шаркающие звуки. Бедняга Порк, приученный за сорок лет никогда не входить в дом не вытерев башмаков, соблюдал порядок даже теперь. Он вошел, бережно неся две тыквенные бутыли, и сильный запах пролитого спирта проник в комнату раньше него.

– Расплескалось малость, мисс Скарлетт. Больно уж не с руки наливать в них из бочонка.

– Ничего, Порк, спасибо. – Она взяла у него мокрую бутыль и невольно поморщилась от отвращения, когда запах виски ударил ей в нос.

– Выпей, папа, – сказала она, передавая Джералду этот необычный винный сосуд и беря вторую бутыль – с водой – из рук Порка. Джералд послушно, как дитя, поднес горлышко ко рту и громко отхлебнул. Скарлетт протянула ему бутыль с водой, но он отрицательно покачал головою.

Беря у него бутыль с виски и прикладывая горлышко к губам, Скарлетт заметила, что он следит за ней глазами и в них промелькнуло нечто близкое к неодобрению.

– Я знаю, что леди не пьют крепких напитков, – сухо сказала она. – Но на сегодня забудь, что я леди, папа, сегодня мне надо заняться делами.

Она сделала глубокий вдох, запрокинула бутыль и быстро глотнула. Жгучий напиток обжег ей горло и пищевод, она почувствовала, что задыхается, и на глазах у нее выступили слезы. Она снова глубоко втянула в себя воздух и снова поднесла бутыль к губам.

– Кэти-Скарлетт, – произнес Джералд, и впервые с момента своего возвращения она уловила в его голосе властные отцовские нотки, – довольно. Ты не привыкла к спиртному и можешь захмелеть.

– Захмелеть? – Она рассмеялась, и смех прозвучал грубо. – Захмелеть? Я хотела бы напиться вдрызг – так, чтобы забыть про все на свете.

Она сделала еще глоток, и тепло пробежало у нее по жилам, разлилось по всему телу – она почувствовала его даже в кончиках пальцев. Какое блаженное ощущение дает этот благословенный огненный напиток! Казалось, он проник даже в ее оледеневшее сердце, и тело начало возрождаться к жизни.

Перехватив ошеломленный, страдальческий взгляд Джералда, она потрепала его по колену и постаралась изобразить на лице капризно-дерзкую улыбку, против которой он всегда был безоружен.

– Как могу я захмелеть, па? Разве я не твоя дочка? Разве не я получила в наследство самую крепкую голову во всем графстве Клейтон?

Он вгляделся в ее усталое лицо, и она уловила на его губах даже некое подобие улыбки. Виски взбодрило и его… Она снова протянула ему бутыль.

– А сейчас можешь глотнуть еще разок, после чего я помогу тебе подняться наверх и уложу бай-бай.

Она прикусила язык. Нельзя разговаривать с отцом, как с ребенком, как с Уэйдом. Так не годится. Это неуважительно. Однако Джералд обрадовался ее словам.

– Ну да, уложу тебя бай-бай, – бодро повторила Скарлетт, – и дам выпить еще глоточек, может быть, даже целый ковшик, и убаюкаю, и ты уснешь. Тебе нужно выспаться. Кэти-Скарлетт вернулась домой, и значит, не о чем больше тревожиться. Пей.

Джералд послушно сделал еще глоток, и Скарлетт, взяв его под руку, помогла ему встать.

– Порк…

Порк взял тыквенную бутылку в одну руку, другой подхватил Джералда. Скарлетт подняла повыше горящую свечу, и они втроем медленно направились через темный холл к полукруглой лестнице, ведущей в комнату хозяина.

В спальне, где Сьюлин и Кэррин лежали в одной постели, разметавшись и что-то бормоча во сне, стоял удушливый смрад от единственного источника света – тряпичного фитиля в блюдце со свиным салом. Когда Скарлетт отворила дверь в эту комнату с наглухо закрытыми окнами, в лицо ей пахнуло таким тяжелым, спертым воздухом больничной палаты – запахом лекарств и зловонного сала, – что она едва не лишилась чувств. Доктора могут, конечно, утверждать, что свежий воздух опасен для больных, но если уж ей предстоит пробыть какое-то время здесь, то она должна дышать, чтобы не умереть. Скарлетт распахнула все три окна, и в комнату ворвался запах дубовой листвы и земли. И все же свежему воздуху было не под силу сразу взять верх над тошнотворным запахом, неделями застаивавшимся в непроветриваемой комнате.

Кэррин и Сьюлин, бледные, исхудалые, лежали на большой кровати с пологом на четырех столбиках, в которой они так весело шептались когда-то, в более счастливые времена; сон их был беспокоен, они то и дело просыпались и что-то бессвязно бормотали, уставясь в пространство широко открытыми, невидящими глазами. В углу стояла пустая кровать – узкая кровать в стиле французского ампира с резным изголовьем и изножьем, которую Эллин привезла с собой из Саванны. Здесь, на этой кровати, лежала она во время болезни.

Скарлетт села возле постели сестер, тупо на них глядя. Выпитое на голодный желудок виски вытворяло с ней скверные шутки. Сестры то уплывали куда-то далеко-далеко и становились совсем крошечными, а их бессвязное бормотание – едва слышным, не громче комариного писка, то вдруг начинали расти и со страшной скоростью надвигаться на нее. Она устала, смертельно устала. Лечь бы и проспать несколько дней кряду.

Если бы можно было уснуть и, проснувшись, почувствовать мягкое прикосновение руки Эллин к своему плечу, услышать ее голос: «Уже поздно, Скарлетт. Нельзя быть такой лентяйкой». Но так уже не будет никогда. О, если бы Эллин была рядом! Если бы рядом был кто-то и старше, и умнее, и не такой смертельно усталый, как он, кто-то, кто мог бы ей помочь! Кто-то, кому можно уткнуться головой в колени и переложить тяжкую ношу со своих плеч на его плечи!

Бесшумно отворилась дверь, и вошла Дилси, держа ребенка Мелани у груди и бутылку виски в руке. В тусклом, колеблющемся свете ночника она показалась Скарлетт похудевшей, а примесь индейской крови стала словно бы более заметной. Широкие скулы обозначились резче, ястребиный нос заострился, а бронзовый оттенок кожи проступил отчетливее. Ее линялое ситцевое платье было расстегнуто до самого пояса, и большие смуглые груди обнажены. Ребенок Мелани жадно насыщался, припав крошечным бледно-розовым ротиком к темному соску. Младенческие кулачки упирались в мягкую плоть, словно лапы котенка – в теплую шерсть материнского живота.

Скарлетт, пошатываясь, поднялась на ноги и положила руку на плечо Дилси.

– Как хорошо, что ты осталась с нами, Дилси.

– Как же я могла уйти с этими негодными неграми, мисс Скарлетт, когда ваш папенька такой был добрый и купил меня и мою Присей, и ваша маменька тоже была всегда такая добрая?

– Сядь, Дилси. Значит, ребенок берет грудь, все в порядке? А как мисс Мелани?

– Да с ребенком все в порядке, просто голодный он, а чем накормить голодного ребенка – этого у меня хватит. И мисс Мелани в порядке, мэм. Она не умрет, мисс Скарлетт, не бойтесь. Я таких, как она, перевидала немало – и белых и черных. Она просто уж больно устала, замучилась и больно боится за маленького. Но я ее успокоила и дала ей выпить, что тут оставалось, в этой бутылке, и теперь она уснула.

«Вот как, значит, кукурузное виски сослужило службу всему семейству! – подумала Скарлетт, подавляя желание истерически расхохотаться. – Пожалуй, стоит дать и Уэйду, может, он перестанет икать?.. И Мелани не умрет… И когда Эшли вернется… если он вернется…» Нет, об этом она тоже не будет думать сейчас… Потом, потом. Так много всего, о чем придется подумать… потом. Столько всего надо распутать, столько всего нужно решить. О, если бы можно было отодвинуть все это от себя навсегда! Внезапно она испуганно вздрогнула от скрипучих ритмичных звуков, нарушивших тишину за окном.

– Это Мамушка – достает воды, чтобы обтереть барышень. Их нужно часто обтирать, – пояснила Дилси, устанавливая тыквенную бутылку на столе и подпирая ее пузырьками с лекарством и стаканами.

Скарлетт неожиданно рассмеялась. Должно быть, нервы у нее совсем развинтились, если скрип колодезного ворота, знакомый ей с младенческих лет, мог так ее напугать. Дилси внимательно на нее поглядела. Ничто не отразилось на ее спокойном, исполненном достоинства лице, но Скарлетт почувствовала, что Дилси все поняла. Скарлетт снова откинулась на спинку стула. Надо бы хоть расшнуровать корсет, расстегнуть воротник, который душил ее, вытряхнуть из туфель песок и камешки, от которых горели ноги.

Неспешно поскрипывал ворот, обвиваясь веревкой и с каждым оборотом все выше поднимая ведерко с водой. Скоро она придет сюда – та, что вынянчила и Эллин, и ее. Скарлетт сидела молча, словно бы отрешившись на миг от всего, а младенец, насытившись молоком, потерял полюбившийся ему сосок и захныкают. Дилси, такая же молчаливая, как Скарлетт, снова приложила младенца к груди, тихонько его покачивая. Скарлетт прислушивалась к медленному шарканью Мамушкиных ног на заднем дворе. Как недвижен и тих воздух ночи! Малейший звук громом отдавался в ушах.