Унесенные ветром - Маргарет Митчелл

– Я-то, мисс Скарлетт, совсем было и позабыл про яме. Думается, там все цело. Янки же никогда не сажают яме. По-ихнему, это так – дикое чевой-то, и…

– Скоро взойдет луна. Ступай, накопай картофеля и поджарь. А кукурузной муки совсем не осталось? Или сушеных бобов? А кур?

– Нет, мэм, нет. Каких кур они не поели, тех привязали к седлам и увезли.

Они… Они… Они… Видно, нет и не будет конца тому, что «они» тут сотворили! Неужели убивать и жечь – этого им мало? Надо было еще оставить женщин, детей и беспомощных негров умирать с голоду на этой разоренной земле.

– Мисс Скарлетт, у меня есть немного яблок – Мамушка спрятала в подпол. А сегодня мы их ели.

– Сначала принеси яблок, а потом пойди нарой картофеля. И, Порк, постой… я… я что-то очень ослабела. В погребе не осталось вина? Может, хоть ежевичного?

– Ох, мисс Скарлетт, они перво-наперво в погреб-то и полезли.

Скарлетт вдруг почувствовала, что ее мутит: голод, бессонная ночь, усталость и страшные известия-все сказалось разом, и она ухватилась за резной подлокотник софы, стараясь преодолеть головокружение.

– Значит, нет вина, – произнесла она тупо, и перед взором ее воскресли бесчисленные ряды бутылок в отцовском погребе. Что-то еще шевельнулось в памяти.

– Порк, а кукурузное виски в дубовом бочонке, которое папа закопал под беседкой?

И снова по темному лицу проползло нечто похожее на улыбку – радостную и исполненную уважения.

– Мисс Скарлетт, до чего ж у вас шустрые глазки! Я ведь напрочь забыл про тот бочонок. Только, мисс Скарлетт, это виски пить негоже. Оно ведь почитай что еще и года не лежит, и опять же виски – это ж не для леди.

Порк – как все негры! Нет чтобы пошевелить мозгами – что им скажут, то и твердят. А янки еще надумай их освобождать!

– Сейчас оно будет в самый раз и для леди и для ее папы. Живее, Порк, откопай бочонок и принеси два стакана, немного мяты и сахара, и я приготовлю джулеп[7].

Порк поглядел на нее с укоризной.

– Мисс Скарлетт, будто вы не знаете, какой же у нас сахар, мы о нем и думать позабыли. И мяту всю лошади поели, а они перебили все стаканы.

«Если он еще раз скажет «они», я завизжу. Я просто не выдержу», – подумала Скарлетт, а вслух приказала:

– Ладно, ступай, принеси виски. Мы выпьем неразбавленного. – И когда он уже собрался идти, добавила: – Постой, Порк, надо еще сделать так много, что я как-то не могу собраться с мыслями… Да, вот что: я привела лошадь и корову. Корова мучается, давно не доена, а лошадь надо распрячь и напоить. Ступай, скажи Мамушке, чтобы она занялась коровой, чтоб уж как-нибудь с ней управилась. Ребенок мисс Мелани умрет, если его не покормить, а…

– Мисс Мелли… того… она не может?.. – Порк тактично умолк.

– Да, у мисс Мелани нет молока. – Господи, мама упала бы в обморок от этих слов!

– Так, мисс Скарлетт, моя Дилси может покормить ребеночка мисс Мелли. Моя Дилси только-только родила, и молока у нее хватит на двоих.

– Так у тебя тоже новорожденный, Порк?

Младенцы, младенцы, младенцы… Зачем господу богу столько младенцев? Впрочем, это же не бог их творит. Их творят глупые люди.

– Да, мэм, большой толстый черный мальчик. Он…

– Ступай, скажи Дилси, что я сама поухаживаю за сестрами, а она пусть покормит ребенка мисс Мелани и сделает для нее все, что нужно. А Мамушке вели заняться коровой и отведи эту несчастную лошадь на конюшню.

– Конюшни нет, мисс Скарлетт. Они растащили ее на костры.

– Перестань перечислять мне, что «они» сделали. Скажи Дилси, чтобы позаботилась о мисс Мелани и ребенке. А сам ступай, принеси виски и ямса.

– Мисс Скарлетт, как же его копать в темноте-то?

– Возьми полено, отколи лучину, ты что, не понимаешь?

– Откуда ж полено? Они все дрова…

– Придумай что-нибудь. Не желаю ничего слушать… Накопай, и все, и поживее. Поворачивайся!

В голосе Скарлетт послышались резкие ноты, и Порк поспешно скрылся за дверью, а она осталась вдвоем с Джералдом. Скарлетт ласково погладила его по колену. Как он отощал! А ведь какие у него были крепкие шенкеля! Надо как-то вывести его из этой апатии. Только спрашивать его об Эллин – это выше ее сил. Это потом, когда она соберется с духом.

– Почему все-таки они не сожгли дом?

Джералд молча смотрел на нее, словно не расслышав вопроса, и она задала его снова.

– Почему? – Он пробормотал что-то бессвязное. Потом – более внятно: – Они тут расположили свой штаб.

– Штаб янки? В нашем доме?

Она почувствовала, что дорогие ей стены опоганены. Этот священный для нее дом, в котором жила Эллин, и здесь… эти…

– Да, дочка, янки. Сначала мы увидели дым за рекой, над Двенадцатью Дубами, а потом пришли они. Но мисс Индия и мисс Милочка уже уехали в Мейкон и взяли с собой кое-кого из негров, так что мы за них не тревожились. Ну, а мы в Мейкон уехать не могли. Девочки были очень больны… и твоя мама… и мы не могли уехать. Негры все разбежались – кто куда. Забрали фургоны и мулов. А Мамушка и Дилси и Порк – эти остались. Мы не могли тронуться с места… из-за девочек… из-за твоей мамы…

– Да, да… – Только бы он не говорил о маме. О чем угодно, лишь бы не о ней! Лишь бы не о ней… Даже если сам генерал Шерман сделал эту комнату своей штаб-квартирой…

– Янки шли на Джонсборо, старались перерезать железную дорогу. Они шли от реки – их были тысячи… И тысячи лошадей и орудий. Я встал на пороге.

«О, храбрый маленький Джералд!» – подумала Скарлетт, и сердце ее исполнилось гордости. Джералд, встречающий неприятеля, стоя на пороге с таким видом, словно за спиной у него не пустой дом, а целое войско.

– Они сказали, что сожгут дом и чтобы я убирался, пока цел. А я сказал, что они могут сжечь его только вместе со мной. Мы не могли уйти – девочки… и твоя мама…

– Ну, а потом? – Перестанет он когда-нибудь возвращаться все к тому же…

– Я сказал им, что в доме тиф… Что больных… нельзя трогать, они умрут. Что пусть жгут дом вместе с нами. Да не будь здесь никого, я все равно бы не ушел… Не покинул бы Тару…

Голос его замер, невидящим взглядом он обвел стены, но Скарлетт поняла. За спиной Джералда стояли сонмы его ирландских предков, умиравших за клочок скудной земли, которую они возделывали своим трудом, боровшихся до конца за свой кров, под которым они жили, любили, рожали сыновей,

– Я сказал: пусть жгут дом вместе с тремя умирающими женщинами. Но мы отсюда не уйдем. Молодой офицер… он оказался джентльменом…

– Янки? Джентльменом? Что с тобой, папа!

– Да, джентльменом. Он ускакал и вскоре вернулся с капитаном – военным врачом, и тот осмотрел девочек и… твою маму.

– И ты позволил проклятому янки переступить порог их спальни?

– У него был опиум. А у нас его не было. Он спас жизнь твоим сестрам. Сыолин погибала от потери крови. Этот врач был необыкновенно добр. И когда он доложил, что здесь… больные, янки не стали жечь дом. Какой-то генерал со своим штабом разместился тут, они заняли весь дом. Все комнаты, кроме той… с больными. А солдаты…

Его голос снова замер, казалось, силы покинули его. Небритый, обвислый подбородок тяжелыми складками лег на грудь. Но сделав над собой усилие, он заговорил снова:

– Солдаты раскинули свой лагерь вокруг дома. Они были повсюду – на хлопковом поле, на кукурузном. Выгон стал синим от их мундиров. В ту же ночь зажглись тысячи бивачных огней. Они разобрали изгороди, потом амбары, и конюшни, и коптильню – жгли костры и готовили себе еду. Зарезали коров, свиней, кур… даже моих индюков.

Его любимых индюков! Так, значит, их тоже нет.

– Они все забрали, даже портреты… почти всю мебель, посуду…

– А серебро?

– Порк и Мамушка припрятали его куда-то… Кажется, в колодец… не помню точно. – В голосе Джералда вдруг прорвалось раздражение. – Янки вели сражение отсюда, из Тары… Шум, гам, вестовые скакали взад-вперед. А потом заговорили пушки Джонсборо-это было как гром. И девочкам в их комнате, конечно, было слышно, и они, бедняжки, все просили: «Папа, сделай что-нибудь, мы не можем выдержать этого грохота!»

– А… мама? Она знала, что янки у нас в доме?

– Она все время была без сознания…

– Слава богу! – сказала Скарлетт. Мама этого не видела. Мама так и не узнала, что в доме внизу – враги, не слышала пушек Джонсборо, не подозревала о том, что сапог янки топчет дорогую ее сердцу землю.

– Я и сам мало кого из них видел, все время был наверху с девочками и с твоей матерью. Видел больше молодого врача. Он был добр, очень добр, Скарлетт. Провозится целый день с ранеными, а потом приходит сюда и сидит возле девочек. Он даже оставил нам лекарств. Когда янки уходили, он сказал мне, что девочки поправятся, но твоя мама… Слишком хрупкий организм, сказал он… Слишком хрупкий, чтобы все это выдержать. Слишком подорваны, сказал он…

В наступившем молчании Скарлетт отчетливо увидела перед собой мать, увидела такой, какой она, наверно, была в эти последние дни до болезни, – единственный несокрушимый, хоть и хрупкий, оплот дома: день и ночь в трудах, в уходе за больными, без сна, без отдыха, без пищи, чтобы остальные могли есть и спать.