Месма - Вадим Смиян

   Она взглянула на записи Влада и спросила:

   - Так вы закончили?

   - Да, - бодро отвечал молодой человек, - я закончил и могу идти. Еще раз большое спасибо.

 - Пожалуйста. Рада была помочь. Пусть эта молитва принесет вам удачу…

     Влад вышел из магазина и направился обратно в сторону гостиницы.

   С молитвой все получилось на удивление удачно – проблема решилась быстро и легко. Он только слегка удивился – почему заведующая не спросила его, а зачем, собственно, понадобилась современному студенту какая-то древняя христианская молитва? Впрочем, по некоторому размышлению Влад понял, что удивляться нечему. Заведующая оказалась не просто тактичной женщиной. Она явно решила, что если парню потребовалась молитва, значит, есть на то причина, и это дело сугубо личного свойства, не терпящее постороннего вмешательства, пусть даже из самых благих побуждений…

    Он вернулся в гостиницу аккурат к ужину. После принятия пищи поднялся в номер и присел в кресло, машинально включив телевизор. Однако вскоре заметил, что совершенно не воспринимает ничего из того, что происходит на экране. Мысли его то и дело возвращались к прочитанному накануне – к жутким воспоминаниям заурядного городского фотографа. Все, о чем Влад успел прочитать, вставало перед ним с такой ужасающей ясностью, как будто бы он сам присутствовал в том страшном доме, в далеком и сумрачном 42-ом году… Словно перед ним внезапно открылась какая-то таинственная дверь, и он вышел через эту дверь прямиком в то голодное и ужасное время, шагнув в беспросветную Тьму, где обитают жуткие чудовища…

   Стоило Владу прикрыть веки, как перед его взором немедленно возникало лицо женщины, запечатленной на старой, тронутой желтизной фотографии. Эта женщина притягивала его, неумолимо влекла его к себе. Эти чудные, спадающие тяжелыми полукольцами на плечи, волосы, эти породистые руки с необыкновенно длинными пальцами… И – эти глаза, смотревшие на него с какой-то загадочной, затаенной усмешкой, - почему они кажутся ему такими знакомыми?

   Глядя на фото этой женщины, Влад совершенно забывал о других деталях этой же фотографии – о тех самых, которые повергали его в ужас, вызывали оторопь…

 Он  смотрел прямо в ее глаза, и казалось невероятным, что эта женщина с таким непривычным именем – Августа, давно не живет на этом свете, что она умерла много лет назад… Неужели это он завтра отправится на местное кладбище и станет разыскивать там ее могилу?

    …Влад сам не помнил, как он оказался за столом, перед зеркалом, как раскрыл металлическую коробку и разложил перед собой исписанные тонкие листки.

 Как достал эту страшную и невероятно прекрасную фотографию, и как долго-долго смотрел в эти темные, чуть-чуть лукавые глаза. Августа…

    «При жизни она творила такие дела, что теперь ТОТ мир ее не принимает!»

   Ну и пусть! Он имеет право знать о ней все… И - эти ее бездонные, такие удивительные глаза... Как будто бы он видел их где-то! Но ведь он никак не мог встречаться с нею! Это же совершенно невозможно…

    Но – здесь не было места законам логики, не существовало таких понятий, как возможно или невозможно… Он смотрел в ее глаза. А она смотрела на него.

   И не просто смотрела! Она как будто вбирала его в себя. Завораживала… Околдовывала… И сопротивляться ее невидимой непреодолимой силе он никак не мог…

    В этот хмурый и холодный зимний день Мария собралась за хлебом. Была среда – по средам в городской пекарне продавали хлеб. Очередь за ним собиралась километровая, и чтобы досталось что-нибудь, нужно было занимать место в очереди как можно раньше, а потому народ начинал собираться перед воротами уже с трех часов ночи.

    Жила Мария вдвоем с дочкой Полей семи лет: муж воевал на фронте. Оставлять девочку дома одну Мария боялась – жили они в фабричном общежитии барачного типа, и в соседях у них значились люди все больше незнакомые, да подозрительные, невесть откуда понаехавшие! Как бы беду не нажить! Но особенно напугал Марию жуткий случай, произошедший с одной из соседок по бараку в конце декабря – тогда на ее маленького ребенка, оставшегося в комнате без присмотра, напали голодные крысы и едва его не съели. С той поры Мария и не помышляла оставлять Поленьку одну – даже на работу ее порой брала, а нет – так отдавала под присмотр кому-то из соседок.

    Наступившая зима оказалась лютой, как никогда. К голоду прибавился холод – отопление работало плохо, часто отключалось, и люди обогревали свои убогие жилища  печками-буржуйками. После наступления нового, 1942-го года, смерть принялась косить горожан, как застоявшуюся траву. В течение полутора месяцев, декабря-половины января, соседки Марии, женщины в основном пожилые и крепким здоровьем не отличавшиеся, поумирали одна за другой. Так что присматривать за Поленькой в отсутствие Марии стало просто некому. Поневоле приходилось повсюду брать ее с собой.

    Мария подняла дочку около трех часов. Стоял трескучий мороз, тьма была кромешная, и Поля, естественно, вставать не хотела. Она капризничала, терла глаза кулачками, и никак не хотела просыпаться. Марии было безумно жаль Полю, но что поделаешь? Оставить ее спящей в бараке на произвол судьбы, когда вокруг повсюду шныряют голодные крысы, мать, естественно, не могла.

    - Поленька, доченька, - упрашивала Мария. – Ну пожалуйста, вставай… мы без хлеба с тобой останемся, понимаешь? Лучше недоспать, чем без хлеба остаться… ты же не хочешь помереть с голоду, правда? Вон как Яшенька Рыжкин, что на днях взял и преставился, бедненький… Царствие ему небесное!

   Яшка Рыжкин был соседским мальчиком, с которым Поля часто играла во дворе еще до войны.

    - А Яшка умер разве? – сонно спросила девочка, продевая руки в рукава рубашки, что пыталась надеть на нее мать.

    - Умер, детка, умер… - отвечала торопливо Мария. – Болел долго, вот и умер. Все голодовка проклятая… Такой мальчик был хороший! А я не хочу, чтобы ты у меня умерла. Поэтому надо идти…

 О смерти говорили просто и буднично, а людей, ушедших в мир иной, вспоминали, как о тех, кто уехал куда-то в дальние края, причем навсегда.

   С огромным трудом Мария одела дочку, и они наконец вышли из дома, в лютую непроглядную ночь и на трескучий мороз. Когда же пришли к пекарне, то увидели огромную очередь, которой, казалось, не будет конца. Мария ощутила приступ непрошенной злости.

    - Ну вот видишь! – с досадой сказала она. – Теперь несколько часов стоять на морозе придется! А если бы ты слушалась, да одевалась быстрее, мы могли бы у самых ворот сразу оказаться!