Некуда - Николай Лесков

Китаец очень рад был видеть все, что имело для него какую-нибудь новизну.

Важно расшаркиваясь и внимательно, с крайнею осторожностью осматриваясь во все стороны, он вступил за Райнером в ДомСогласия. Они застали всех граждан Дома в зале, беседующими о труде. Белоярцев встал при входе необычайного посетителя и приветствовал его с тонкостью образованного европейца и с любезностью фермера, приготовляющегося удивить посетителя своим стадом тонкорунных овец.

– Это жрец? – спросил китаец Райнера.

Райнер объяснил ему, что такое Белоярцев и женщины, которых они видят за столом.

Китаец мотнул головой, Райнер стал объяснять ему порядки Дома; китаец опять мотнул головою.

– Это Фо; это значит, они принадлежат к религии Фо, – говорил он Райнеру тоном глубочайшего убеждения.

– Что он говорит? – беспрестанно осведомлялась Бертольди.

Райнер перевел ей это замечание.

– Странно! Он глуп, верно, – произнесла Бертольди.

– Вы ему разъясните, что это не все мы здесь, что у нас есть свои люди и в других местах.

– Да, это как Фо, – говорил китаец, выслушав объяснения Райнера. – Фо все живут в кумирнях, и их поклонники тоже приходят. Они вместе работают: это я знаю. Это у всех Фо.

– Вы расскажите, что мы это разовьем, что у нас будут и удобства. Вот цветы уже у нас.

– Вот этот человек сюда цветы принес, – говорил Райнер китайцу.

– Да, это всё как у Фо; Фо всегда вместе живут и цветы приносят.

– Что за пошляк! – отозвалась Бертольди, допытавшись у Райнера, о чем говорит китаец.

Между тем собрались граждане. Собрание было больше прежнего. Явилось несколько новых граждан и одна новая гражданка Чулкова, которая говорила, что она не намерена себе ни в чем отказывать; что она раз встретила в Летнем саду человека, который ей понравился, и прямо сказала ему:

– Не хотите ли быть со мною знакомым?

– Это так и следовало, – сказал ей тихонько Белоярцев.

Чтение отчета за вторые три декады началось в девять часов вечера и шло довольно беспорядочно. Прихожие граждане развлекались разговорами и плохо слушали отчет Дома. Резюме отчета было то же, что и в первый раз: расходов приходилось по двадцати семи рублей на человека; уплатили свои деньги Белоярцев, Прорвич, Лиза и Каверина. Прочие хотя и имели кое-какой заработок, но должны были употребить его на покрытие других нужд своих и в уплату ничего представить не могли. – Белоярцев утешался и снова повторял об ожидаемых сбережениях и об удобствах, которые с помощию их станут возможны для ассоциации. Многие, однако, чуяли, что это вздор и что никаких сбережений не будет.

Заседание кончилось довольно рано и довольно скучно. Гости стали расходиться в одиннадцатом часу, торопясь каждый уйти к своему дому. Китаец встал и захлопал глазами.

– Это когда же начнется? – спросил он тихонько Райнера.

– Что такое когда начнется?

– Театр.

– Театр! Какой театр?

– Разве не будет театра?

Райнер встал и потащил с собою своего азиатского друга, ожидавшего все время театрального представления.

Представление началось вскоре, но без посторонних зрителей.

– Сколько стоят эти цветы? – спросила Лиза Белоярцева, когда он возвратился, проводив до передней последнего гостя.

– Что-то около шестнадцати рублей, Лизавета Егоровна.

– Как же вы смели опять позволить себе такое самоволие! Зачем вы купили эти цветы?

– Господи боже мой! сколько вы времени видите здесь эти цветы, и вдруг такой букет, – отвечал обиженным тоном Белоярцев.

– Я вас спрашиваю, как вы смели их купить на общественный счет?

– Да отчего же вы ничего не говорили прежде? Ведь это, Лизавета Егоровна, странно: так жить нельзя.

– И так нельзя, нельзя, – отвечала запальчиво Лиза. – Mesdames! Вас не оскорбляет этот поступок? Вспомните, что это второй раз господин Белоярцев делает что хочет.

– Ведь он подарил эти цветы? – вмешалась Ступина.

– Вы подарили эти цветы? Ваши они, наконец, или общие? Надеюсь, общие, если вы записали их в отчет? Да? Ну, говорите же… Ах, как вы жалки, смешны и… гадки, Белоярцев, – произнесла с неописуемым презрением Лиза и, встав из-за стола, пошла к двери.

– Лизавета Егоровна! – позвал ее обиженно Белоярцев.

Лиза остановилась и молча оглянулась через плечо.

– По крайней мере мы с вами после этого говорить не можем, – произнес, стараясь поправиться, Белоярцев.

Лиза пошла далее, не удостоив его никаким ответом.

– Это ужасно! это ужасно! – повторяли долго в зале, группируясь около Белоярцева и упоминая часто имя Лизы.

– Или она, или я, – говорил Белоярцев.

Решено было, что, конечно, не Белоярцев, а Лиза должна оставить ДомСогласия.

Лиза узнала об этом решении в тот же вечер и объявила, что она очень рада никому не мешать пресмыкаться перед кем угодно, даже перед Белоярцевым.

С Лизою поднялась и Ступина, которой все не жилось в Доме.

Дней пять они ездили, отыскивая себе квартиру, но не находили того, чего им хотелось, а в это время случились два неприятные обстоятельства: Райнер простудился и заболел острым воспалением легких, и прислуга Дома Согласия, наскучив бестолковыми требованиями граждан, взбунтовалась и требовала расчета.

– Что вам такое? чем вам худо? – урезонивал Белоярцев кухарку и девушек.

– Как не худо, помилуйте, – отвечала в один голос прислуга, – не знаем, у кого живем и кого слушаться.

– Да на что вам слушаться?

– Да как же хозяина не слушаться! А тут, кто тут старший?

– А на что тебе старший! Ну, я вам всем старший. Надя! приказываю тебе, чтоб ты нынче пришла мне пятки почесать. – Я тебе старший, ты, смотри, слушайся, – приходи.

Девушки фыркали над белоярцевскими прибаутками, но дня через два опять начинали:

– Нет, вы, как вам угодно, а вы извольте себе другую прислугу иметь.

Надо было переменять прислугу.

Лизы никогда не было дома. На вопросы, которые Белоярцев предлагал о ней другим, ему отвечали, что Лиза теперь занята, что она днюет и ночует у Райнера, но что она непременно их оставит.

Обстоятельство это было для Белоярцева очень неприятно. Он начал поговаривать, что в интересах ассоциации это нужно бы прекратить; что он готов пожертвовать своим самолюбием, и проч., и проч.

Ассоциация соглашалась, что лишаться такого члена, как Лиза, да еще на первых порах, для них весьма невыгодно.

– Это так, – подтвердил Белоярцев и на следующий день утром прочел всем своим следующее письмо: «Лишив себя права говорить с вами, я встретил в вас, Лизавета Егоровна, в этом отношении такое сочувствие, которое меня поставило в совершенную невозможность объясниться с вами еще раз. Вы, по-видимому, не находите в этом надобности, но я нахожу и еще раз хочу испытать, насколько возможно разъяснить возникшие между нами недоразумения. Решившись писать к вам, я вовсе не имею в виду оправдываться в ваших глазах в чем бы то ни было. В настоящую минуту, если настроение ваших мыслей еще не изменилось, если вы ничего сами себе не разъяснили, – то я считаю это делом бесполезным. Странно было бы объяснять кому-нибудь, что я вовсе не то, что обо мне думают, в то время когда, может быть, вовсе не желают никак обо мне думать. Я хочу говорить не о себе, а о вас и, устранив на время все личные счеты, буду с вами объясняться просто как член известной ассоциации с другим членом той же ассоциации.

Я слышал, что вы нас покидаете. В числе прочих я считаю необходимым высказать по этому поводу мое мнение.

Еще очень недавно я желал, чтобы вы нас оставили, потому что видел в вас причину всех раздоров, возникавших у нас в последнее время. Я даже высказал это мнение в полной уверенности, что вы его узнаете. Несколько позже, когда я уже успел освободиться из-под влияния того предубеждения, которое развилось у меня относительно вас, – несколько позже, положив руку на сердце, я мог уже беспристрастнее взглянуть на дело и, следовательно, быть строже и к самому себе; я пришел к тому заключению, что выказывать свои личные желания относительно другого никто из нас не вправе, тем более если эти желания клонятся к удалению одного из членов. Если двое не уживаются, то, по-видимому, справедливее всего было бы предоставить это дело суждению общего собрания, которое может по этому случаю назначить экстренное заседание и решить этот спорный вопрос на том основании: кто из двух полезнее для общества, т. е. ассоциации.

Это мнение я высказал всем нашим, но тут же убедился, что эта мера, несмотря на всю свою справедливость, вовсе не так практична и легко применима, как мне казалось прежде. – Рассуждать о возможной полезности людей, не принесших еще никакой существенной пользы, действительно неловко. Бог знает, что еще мы сделаем; во всяком случае заставить наших почтенных членов рассуждать об этом, отрывать их для того только, чтобы они, проникнувшись пророческим духом, изрекли каждый, по мере сил своих, прорицания по поводу наших домашних; дрязг; – желать этого, по-моему, очень безрассудно. – Таким образом сам я разрушил мною самим созданные предположения и планы и пришел к тому заключению, что время и одно только время сделает все, что нужно, и притом гораздо лучше того, как мы думаем. Время устроит правильные отношения и покажет людей в настоящем их свете и вообще поможет многому.